Русская православная церковь в 1917 - 1927 годах - Александр Фомин

Делегаты Собора, казалось, плохо отдавали себе отчет в том, что именно произошло в стране, и какого рода власть в ней установилась. Подтверждение этому — соборное определение «О правовом положении Православной Российской Церкви», принятое ими 2 декабря 1917 года. Согласно этому документу Церковь в своей внутренней жизни должна быть независима от государственной власти и обязалась соблюдать «гражданские законы» государства. На этом, однако, «либерализм» документа заканчивался. Православная церковь как «величайшая святыня огромного большинства населения и как великая историческая сила, созидавшая Российское государство» требовала для себя «первенствующего среди других исповеданий публично-правового положения». В чем же должно было заключаться это положение? Государство должно было признавать юридическую силу за всеми постановлениями, изданными для себя Церковью. Все касающиеся Церкви законы должны были издаваться только «по соглашению с церковной властью». Обязательно православными должны были быть глава государства (!), министр исповеданий, министр народного просвещения и товарищи этих министров. Православный календарь должен был признаваться государственным календарем, а главные церковные праздники и воскресные дни — «неприсутственными днями». «Богохульные» публичные выступления и действия, а также «насилия и угрозы для отвлечения от православия» должны были признаваться уголовными преступлениями и соответственно наказываться. Церковный брак для православных граждан должен был признаваться законным, регистрация актов гражданского состояния оставалась в руках церкви. Церковные учебные заведения как богословского так и общеобразовательного характера приравнивались по своему статусу к правительственным. Во всех светских школах преподавание Закона Божия для православных учащихся должно было оставаться обязательным. При армии и флоте должны были содержаться штатные священники, которые, как и законоучители в школах должны были содержаться за счет государственной казны. Духовные лица освобождались от воинской и других «натуральных» повинностей. Церковные имущества объявлялись неприкосновенными и не подлежали налогообложению, если они не приносили дохода «путем отдачи их в аренду или наем». Церковь требовала для себя ежегодных субсидий от государства «в пределах потребностей», которые определялись ее руководством и затем утверждались законодательно. Церковь, правда, обещала отчитываться в расходовании этих средств «на общем основании» т. е. как и всякое другое ведомство. Она требовала прав юридического лица не только для себя как целого, но и для всех своих «установлений» (приходов, монастырей, братств, семинарий, школ и т. д.)[2]

По существу этот документ был политической программой Церкви в новых условиях. Уже тогда всякому здравомыслящему человеку было ясно, что эта программа, поражающая своим консерватизмом и политической близорукостью, была тогда совершенно нереальна. Документ представлял собой шаг назад даже по сравнению с вероисповедной политикой временного правительства (в области образования) и вступал в противоречие с уже принятыми к тому времени декретами Советской власти (Декрет о земле «социализировал» в том числе и церковные земли). По существу церковь принимала от революции все то, что шло ей на пользу (политическую независимость), но настаивала на сохранении всех своих старых привилегий. Такой подход к ситуации в тот момент выглядел как анахронизм. Советская власть просто не обратила внимания на эти требования.

31 декабря 1917 г. (13 января 1918 г.) был опубликован проект Декрета СНК о свободе совести, церковных и религиозных обществах, известного также как Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви. 20 января (2 февраля) 1918 года Декрет был принят и спустя три дня вновь опубликован уже как официальный документ. Согласно этому документу Церковь отделялась от государства, что выражалось в полной отмене всех привилегий по религиозному принципу, отказе от религиозных обрядов как официальных церемоний, отмене религиозной присяги, полной секуляризации актов гражданского состояния, приравнивании всех религиозных обществ к «частным обществам и союзам» и отказе от всякой их поддержки со стороны государства. Гражданам предоставлялось право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, свободно исполнять религиозные обряды, не посягая на общественный порядок, права других граждан и Советской Республики. Никто не мог по религиозным убеждениям освобождаться от гражданских обязанностей, допускалась лишь замена одной обязанности другой. Школа отделялась от церкви. В учебных заведениях любого типа, где преподавались общеобразовательные предметы, запрещалось преподавание религиозных вероучений. Разрешалось обучаться и обучать религии лишь «частным образом».

Вышеизложенные статьи декрета представляли собой радикальную, но в целом общедемократическую программу секуляризации общественной жизни. Под большинством из них без колебаний подписались бы политики тогдашних светских государств Запада. Но последние две статьи Декрета резко контрастировали с традиционно-либеральными представлениями о свободе совести. Согласно этим статьям религиозные общества лишались прав юридического лица и права владеть собственностью. Их имущества объявлялись «народным достоянием». Богослужебные здания и предметы отдавались религиозным обществам в «бесплатное пользование» по решению местных или центральных властей[3].

Лишение религиозных обществ прав юридического лица было актом открытой дискриминации в их отношении, ибо прочие «частные общества и союзы» такие права имели. Лишение религиозных обществ прав собственности даже на храмы и богослужебную утварь ставило эти общества в унизительную зависимость от гражданских властей, создавало почву для прямого вмешательства власти в церковные дела (например, в случае спора между общинами), а также для последующих массовых экспроприаций церковных зданий и предметов культа. По существу, декларируя отделение церкви от государства, большевики одновременно создавали базу для прямого вмешательства государства в церковную жизнь.

Как видим, принципы раздельного существования светской власти и религии, в верности которым до революции клялись едва ли не все революционеры, о которых тогда же часто говорили многие религиозные деятели, в реальности не выполнялись последовательно ни теми, ни другими. Рассмотренные мной два документа (Определение Собора и Декрет СНК) представляют собой как бы декларации принципов сосуществования Церкви и государства, с которыми РПЦ и Советская власть пришли к революции. Достаточно беглого взгляда на эти документы, чтобы заметить, что они полностью, во всех своих пунктах взаимно исключают друг друга. Эти документы стали своего рода «перчатками», которые Православная Церковь и Советское государство бросили друг другу перед решительной схваткой.

Поместный Собор болезненно отреагировал на этот Декрет, расценив его как «злостное покушение на весь строй жизни православной Церкви и акт открытого против нее гонения». Верующим запрещалось участвовать в проведении в жизнь этого Декрета под страхом отлучения от Церкви. В Соборном воззвании по поводу Декрета верующие в очень неопределенных выражениях призывались встать на защиту «заветных святынь»[4]. Никаких указаний на то, что именно не устраивало церковников в Декрете в воззвании не было, однако можно было догадаться, что их особый гнев вызвали именно последние статьи декрета о юридических правах и собственности Церкви. Декрет и воззвание вызвали широкие волнения среди верующего населения страны, перераставшие иногда в столкновения со сторонниками Декрета и с властями.

Недовольство подогревалось еще и тем, что власти преступили к практическому осуществлению принципов Декрета. Еще до его официального принятия Наркомпрос издал постановление о национализации всех принадлежавших Церкви учебных заведений независимо от их характера. Национализировалось и передавалось в ведение наркомпроса все их движимое и недвижимое имущество, все их денежные фонды, ценные бумаги и проценты по ним[5]. Это постановление стало активно проводиться в жизнь. Одновременно началось закрытие «домовых» церквей при разных учреждениях и монастырей, причем в числе первых оказалась Александро-Невская Лавра в Петрограде. На местах выполнение этих распоряжений Советской власти часто сопровождалось грубыми надругательствами над религиозными святынями и оскорблениями религиозных чувств верующих. Сказывалась и общая нестабильность ситуации в стране, слабый тогда еще контроль центральной власти на местах, разгул бандитизма, появление огромного количества вооруженных и никому не подчиняющихся людей (главным образом дезертиров из развалившейся старой армии) и т. п. Часто разного рода преступные элементы выдавали себя за представителей власти и занимались откровенным грабежом, нередко прельщаясь богатствами православных храмов. Да и сами отряды Красной гвардии в тот период мало отличались от разбойничьих шаек, так как формировались они в основном из тех же вчерашних солдат. Все это давало вполне реальную почву для разговоров о «гонениях» на веру.