Командировочка - Юлий Буркин

– Это невиданное попрание прав человека, – яростно взъерошил редкие волосы Борис Яковлевич. – И вы слышали: письма – только в открытых конвертах!

Я предложил:

– Давайте для начала, заявим свой протест руководству этого дурацкого института.

– Толку-то? – буркнул Жора.

– Ну, не знаю. Вдруг подействует.

– Дело Славик глаголит, – вдруг поддержал меня Юра. – Нужно попробовать. Чтоб бумага, и чтоб все подписались. А уж если по-хорошему не выйдет, тогда уж мы…

– Не надо! – прервал его рыжий экономист. – Нас ведь могут подслушивать.

– Верно, – задумчиво погладил усы Юра. – А давайте-ка, хлопцы, микрофоны пошукаем.

Мы разбрелись по помещению, кое-кто закурил, но Юра решительно пресек это дело и выставил курящих в коридор – «не положено». Мы ползали под кроватями, тщательно обнюхивая каждую щелочку между половыми рейками, забирались на спинки второго яруса, осматривая потолок, развинтили светильники и электрические розетки. Но так и не нашли ничего мало-мальски предосудительного. И все же, самые важные сообщения (если таковые будут иметь место) условились передавать друг другу письменно.

Собравшись снова, принялись за составление петиции Зонову. Мы долго и бесплодно спорили, пока нас не прервал звонок на обед. И в столовой за каждым столиком продолжались бурные дебаты, в итоге которых выяснилось, что все эту петицию представляют по-разному. Решили так: пусть каждый желающий напишет свой вариант и зачтет его, затем голосованием выберем лучший, коллективно доработаем его, и все подпишемся.

Весь процесс этот занял добрых два послеобеденных часа. Все-таки не случайно создалось у меня мнение о Рипкине, как о самом въедливом среди нас мужике, именно его вариант оказался самым лаконичным, самым полным и, в то же время, не слишком уж оскорбительным (чего не скажешь о большинстве остальных:

«Мы, группа научных сотрудников, обманом собранные в помещение т. н. НИИ ДУРА, считаем действия названного учреждения антинаучными, антигуманными, противозаконными, противоречащими основам Конституции РФ, международному законодательству о правах человека. Мы выражаем свой протест и официально заявляем: если в течении трех суток все мы, без исключения, не будем освобождены, при первой же возможности мы добьемся возбуждения против руководства названного института уголовного дела, а по окончании следствия – суровейших наказаний в отношении его сотрудников. Кроме того, по истечении трехдневного срока с момента передачи данного документа сотрудникам НИИ ДУРА, мы снимаем с себя всякую ответственность и не гарантируем им сохранность их жизней и здоровья».

Была в последней фразе сдержанная, но явно ощутимая угроза. И это всем понравилось. Каждый расписался под двумя экземплярами текста. Только слово «Собранные» в начале его заменили словом «заключенные».

А ночью мне приснилась армия – первые дни службы. «Дедами» там были Зонов и Борис Яковлевич. Они заставляли меня стирать носки, я отказывался, а они били меня. И когда я сломался, стал кричать, что согласен, они не слушали меня, а все били и били.

Я проснулся с ног до головы липкий от пота. Хоть я и понимал, что это только сон, тяжесть внутри осталась. И мысль: не нужно никаких телекамер, достаточно всего лишь одного «стукача».

Я еле заснул снова. И только тогда все стало на свои места. Приснилась Элька.

Зонов появился в расположении часов в двенадцать дня, и нота протеста была торжественно ему вручена. Он прочел, аккуратно сложил листок и сунул его во внутренний карман. На лице его не отразилось и тени какого-либо чувства.

Всеобщее состояние в течении трех дней можно выразить одним единственным словом – «томление». Мы окончательно перезнакомились друг с другом, наметились даже небольшие товарищеские компании. Мы маялись от безделья и до одури обкуривались в туалете; и, в то же время, ухитрялись не высыпаться, потому что до двух-трех ночи не умолкали анекдоты, житейские (в основном – армейские) байки и сопровождающий их хохот.

Наверное, каждый из нас минимум один раз попытался подойти поближе к КПП или хотя бы просто завести беседу с часовыми, носившими, кстати, погоны внутренних войск. Но те службу несли четко: неуставных «базаров» не допускали, только – «стой, кто идет?» и «стой, стрелять буду!» А однажды даже был произведен положенный предупредительный выстрел в воздух, после чего белый, как бумага, камикадзе-Жора пулей влетел в расположение, плюхнулся на табурет, сломал, прикуривая, несколько спичек, затянулся, наконец, и сказал: «Настоящий!..» (патрон? автомат? часовой?)

К концу третьего дня нас лихорадило. Должна же быть, в конце концов, хоть какая-нибудь реакция на наш опус. Ночью меня разбудил Жора и предложил вместе готовить побег, если в течении нескольких дней нас не отпустят по-хорошему. Я согласился. Но когда он вознамерился разбудить еще майора Юру и Бориса Яковлевича, я отговорил его. Юра по натуре своей – ярко выраженный реформист. Он будет только тормозить. Что же касается Рипкина, я просто не доверял ему. Да, без всяких к тому оснований. Но, вот, не доверял. Жора вяло поспорил со мной, но признал: чем меньше людей будет готовить побег, тем больше шансов на успех.

… На сей раз Зонов был одет в спортивный костюм и куртку. Но при кобуре.

– Так, – сказал он, вновь собрав нас в коридоре, – вижу, вы не слишком-то удручены отсутствием работы: ни одной заявки на оборудование. Впрочем, мне же меньше мороки.

– А мы о вас и заботимся, – съехидничал Сан-Саныч, – отец вы наш родной.

Но Зонов замечание проигнорировал.

– Вы наш протест начальству передали? – напористо спросил Борис Яковлевич.

– Не посчитал нужным, – бросил Зонов и пошел к выходу.

Мы ожидали чего угодно, только не этого. Не передал?! А на кой черт он нас сейчас строил?!

– Сволочь, – емко выразив общий порыв, послал ему вдогонку Жора.

– Возможно, – обернулся и пожал плечами Зонов. Потом поговорил о чем-то с заспанной комендантшей и удалился.

Страсти кипели весь день. Одни предлагали взять охрану штурмом, другие – подкупить дежурного на КПП, третьи – устроить лежачую забастовку… Пыл охладил Юра:

– Нужно хорошенько обсосать все варианты. Затея с протестом, например, лопнула. Теперь нужно бить только наверняка. А пока… – Он взял ручку и написал на листке:

«Давайте попробуем сорвать эксперимент. Беру на себя роль старшины. Будем дисциплинированны. Если надо, будем строиться, ходить в ногу и т. п. Если даже ничего не придумаем, через неделю-две они поймут, что никаких интересных вещей у нас не происходит, что исследовать нечего и отпустят нас».