Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира - Сильвана Гандольфи

— Мне уже десять. У меня своя голова на плечах. Я все могу понять.

— Я знаю, — она прижалась ко мне. — Дело в том…

Она начала меня качать, еле-еле покачивать.

— Я должна была давно тебе все рассказать.

— Сделай это сейчас. Ну пожалуйста.

Я отогнала рукой дым.

Мама глубоко вздохнула — как ныряльщик, который готовится к прыжку.

— Элиза, ты всегда знала бабушку спокойной. Но много лет назад, когда ты еще не родилась, однажды вдруг….

Я выпрямилась, чтобы видеть ее лицо. Мама говорила с закрытыми глазами, напрочь забыв о сигарете.

— Бабушка Эя жила в квартире под нами, одна. Как понимаешь, мы виделись очень часто. Но однажды бабушку не было видно несколько часов. Тогда я спустилась к ней и обнаружила, что она стоит неподвижно у окна, а в руках у нее чайник. Она смотрела на него так растерянно, будто не знала, что это такое. Когда я заговорила с ней, она не ответила. Бабушка ничего не узнавала. Брала в руку туфлю и не понимала, что с ней делать. Или стул. Ни с того ни с сего. С каждым днем становилось все хуже. Она видела вещи, которых на самом деле не было. Она не узнавала людей. Она постоянно терялась. Мы находили ее очень далеко от дома, падающую с ног от усталости. Я уговорила ее перебраться жить к нам, но это продолжалось недолго, твой отец испугался, потому что она стала опасной. Понимаешь, Элиза?

— Опасной? Как это?

— Опасной для себя самой. Она не выключала воду и заливала квартиру. Однажды выпила залпом флакон туалетной воды «Дикая свежесть». После этого, стоило ей открыть рот, оттуда вырывалось благоухающее облачко. — Мама затушила окурок о тарелку.

— И сейчас тоже.

— Что?

— У нее изо рта пахнет пряностями и плюмерией.

— До сих пор? Ты мне никогда не рассказывала!

— Ты меня никогда не спрашивала.

— Короче, опасные чудачества на этом не закончились. В конце концов она чуть не сделала нечто ужасное… Мы увидели, как она свешивается с балкона, размахивая руками, будто крыльями. Понимаешь? Мы едва успели ее удержать. Ей нельзя было оставаться дома: одна жить она не могла. И тогда я подписала бумаги.

— Бумаги?

— Бумаги, чтобы поместить ее в лечебницу. Я не знала, что делать.

— Ты хочешь сказать, в психушку? Бабушка лежала в психушке?

— Это единственное место, где ей могли помочь. Врачи поставили диагноз «шизофрения». Я приходила навещать ее, но она не желала меня видеть. Стоило мне появиться, она приходила в ярость. Потому что знала: это я подписала бумаги для лечебницы. Знала и то, что без моей подписи они не могли ее заставить там жить.

— Она не хотела там жить?

— Конечно, нет.

— Зачем же ты ее там держала? Бабушка отлично себя чувствует! Я вижу ее каждый божий день. Она не сумасшедшая!

— До того как попала в лечебницу, была. Там с ней что-то сделали, ее вылечили. Бабушка пролежала там почти четыре года. Когда ее выписали, она уже не захотела вернуться в свой дом рядом с нами. Как вдове служащего Арсенала, коммуна выделила ей жилье на Челестии, где она живет до сих пор. Мне рассказали, это просто лачуга, и я хотела найти ей что-нибудь получше. Но она отказалась. Чтобы проверить, все ли в порядке, я подсылала к бабушке своих подруг. Со мной она разговаривать не желала. А в диагнозе врачи ошиблись. Это была не настоящая шизофрения. Но меня предупредили: нужно ограждать ее от сильных волнений. Чтобы избежать рецидива.

— Поэтому ты никогда не ходила со мной?

— Я боялась, она перенервничает. В лечебнице, едва завидев меня, бабушка впадала в истерику. Но родилась ты, и я подумала, она захочет познакомиться со своей внучкой. Я назвала тебя Элизой: ведь это имя начинается на ту же букву, что и ее. Просила разных людей отводить тебя к ней. Даже когда ты была совсем малюткой. Она очень радовалась, когда ты приходила, это все говорили. А мне пришлось научиться жить без нее.

— Без мамы, — прошептала я.

— Без мамы.

Теперь я тоже сидела, закрыв глаза. Будто в полусне. Не знаю, сколько времени мы просидели так молча, убаюкивая друг друга. Потом мама снова заговорила.

— Очень важно, чтобы ты к ней ходила. Не только потому, что это доставляет ей радость. Ведь только так я могу убедиться, что с ней все в порядке… Если ты заметишь что-нибудь странное в ее поведении, ты же мне расскажешь, правда? Например, если она выкинет что-нибудь необычное… Будешь следить за этим?

— М-м.

— Обещаешь?

В ответ раздалось только «хр-р-р».

Я впервые в жизни притворилась спящей, будто меня сморил сон прямо у мамы на коленях. Отвечать мне не хотелось. И обещать тоже. Это все равно, как если бы мама просила меня шпионить. Предать бабушку. Конечно, все это ей во благо, но я чувствовала, как что-то во мне сопротивляется.

Потом я, видимо, и правда уснула и проснулась уже в своей кровати от светящего в окно солнца.

Глава четвертая

Я снова стояла перед облупившейся деревянной дверью. Бабушка Эя открыла дверь, бросила на меня пытливый взгляд и спросила:

— Куда пойдем? В такую чудную погоду нечего сидеть взаперти.

Я серьезно кивнула. Я понимала, что это значит. Бабушка любила большие пространства и величественные пейзажи — так ей проще было откровенничать.

— Давай на пляж Лидо, — предложила я. Стоял жаркий май, и бескрайнее море могло поглотить наши тайны.

— На Лидо? — Она вся засветилась и прижала руку к голове, как всегда в моменты волнения. Это был особый способ выражения радости: приподнять локоть и прижать ладонь к макушке. Потом она опустила руку и покачала головой.

— Ничего не получится. Мы потратим слишком много времени на дорогу, а тебе к половине восьмого надо быть дома. Может, поднимемся на колокольню Сан-Марко?

— Бабушка, но там же наверняка толпы туристов!

— Ты права. Куда же нам пойти?

Действительно, куда? Я кусала губы, пытаясь придумать подходящее место.

— Давай так, — предложила бабушка Эя. — Мы отойдем немного. Потом я закрою глаза и возьму тебя за руку. А ты поведешь меня, как слепую, описывая все, что видишь вокруг. Если тебе удастся заинтересовать меня настолько, что я не выдержу и открою глаза, наступит моя очередь вести. И так до тех пор, пока я не найду подходящее место. Тогда я скажу тебе открыть глаза, и мы остановимся. Нравится тебе такая игра?

Мне понравилось — так я ей и сказала. У меня мелькнула мысль, не показалось бы маме такое предложение необычным.

Когда мы отошли достаточно далеко, чтобы не встретить знакомых, бабушка закрыла глаза. Я крепко взяла ее за левую руку и велела держаться поближе ко мне. Грубая, шершавая и холодная рука. Бабушка шла медленно, тяжело. Я увлеченно разглядывала ее исподтишка. Глубокие выразительные морщины вокруг глаз, плотно сжатые жесткие губы. Это лицо показалось мне голым и старым, уязвимым.

Когда мы шли вдоль каналов, я следила, чтобы бабушка, не дай бог, не свалилась в воду. Описывая все вокруг, я так увлеклась, что даже забыла, зачем мы ищем спокойное и открытое место.

— Мы на очень узкой прямой улочке. Я вижу развешанные желтые простыни, красную скатерть и белую пижаму… Старушку, которая высунулась из окна и смотрит на нас… Теперь поворачиваем… Тут колодец, скамейка… Мы на маленькой площади. Теперь подходим к арке. Я вижу дикобраза…

— Наверное, тот дикобраз с фамильного герба, — пробормотала бабушка, не открывая глаз. — Над аркой. Я его помню.

— Я вижу двух детей, серую кошку, открытое окно… Я вижу ананас!

— Ананас? На гербах не бывает никаких ананасов! — Бабушка остановилась и открыла глаза. Мы стояли перед лотком с фруктами.

— Я победила! Теперь моя очередь.

Я зажмурилась и почувствовала, как бабушка крепко стиснула мои пальцы своей холодной рукой.

— Готова? — спросила она.

— Готова!

Не открою глаза ни за какие коврижки.

С минуту мы шагали молча. Странное это ощущение — продвигаться в темноте, вслепую. Первые несколько шагов я шла на негнущихся, как у Буратино, ногах, плотно прижавшись к бабушке. Но потом расслабилась: не уронит же она меня в канал.

— Ступенька, — сказала она. — Еще одна. И еще.

Я поняла, что мы на мостике. Наверху она остановилась. Я тоже встала, все еще с закрытыми глазами.

— Смотри, смотри, — удивленно воскликнула бабушка. — Что это? В канале, прямо под нами: похоже на огромную рыбину. Вон она плывет под водой, а теперь вынырнула! Да это же дельфин!

— Бабушка, не жульничай! — усмехнулась я, не открывая глаз.

— Я забыла рассказать тебе одно важное правило игры: тот, кто с закрытыми глазами, не может оспаривать слова ведущего. Он должен верить ему во что бы то ни стало.

Она двинулась дальше, слегка прибавив шагу.

— Ступенька вниз. Вторая. Третья.

Мы спускались с моста. Бабушка описывала арки, выглядывавшие из-за стен домов деревья, людей, магазины.