Беда - Джесси Келлерман

— Зачем? — удивился он.

Она кивком указала на картонный стаканчик. Сам того не заметив, Джона разлил кофе. Весь стол заляпал. Бормоча извинения, принялся вытирать, потом зажал трясущиеся руки между коленями.

Помощница прокурора задала еще несколько вопросов. Разговор длился сорок минут.

— Больше не могу, — сказал Джона.

— Хорошо, — кивнула она, грызя ручку. — Отвезем вас домой.

Он поднялся. И на штаны, оказывается, кофе пролил.

— У меня же не будет неприятностей?

— Я свяжусь с вами, если понадобится, — пообещала Ваккаро.

— Ладно, — сказал Джона, отметив про себя: на его вопрос она не ответила «нет».

3

Полицейский отвез Джону домой. По пути Джона оставил голосовое сообщение своему начальнику — многословное, путаное. Упомянул «происшествие». Извинился, обещал отработать пропущенную смену, свернулся на заднем сиденье, колени подтянул к подбородку, потряхивало.

Проступили новые кадры. Крик, женщина, профиль, занавешенный волосами. Вспомнил, как рукой перехватил чужую руку, сделал подножку, рухнул на груду мусорных пакетов. Вспомнил руку, взметнувшуюся над ним. Хищным клювом острие ножа. Оттолкнул его. И жаркая ночь сделалась жарче.

Он припомнил, как мужчина отвалился от него, рухнул в канаву, обреченный шорох вытекающей жидкости, будто опрокинули бутылку.

— Эй, друг! — Водитель следил за ним в зеркало заднего вида.

Ответ Джоны больше походил на икоту.

— Тебя тошнит?

— Нет…

— Выглядишь херово.

— Тошнит.

Притормозили у 23-й улицы. На рвотные позывы Джоны обернулся пакистанец с мешками под глазами, сгружавший тележки с продовольствием с безбортового грузовика. БУЛОЧКИ МАСЛО ЯЙЦА КЕКСЫ КОФЕ ЧАЙ. При мысли о еде желудок скрутило хуже прежнего, хотя вот уже четырнадцать часов маковой росинки во рту не было. Аж шея вспотела. Попытался блевануть, что-то выплюнул. Неясные прежде кадры прояснились, приобрели третье измерение. Мужчина вырос в гиганта, нож — до размеров мачете. Из вскрытой артерии кровь хлынула океанским приливом, вопль женщины раскалывал скалы. Самое страшное: Джона увидел, куда вошел нож. Сонную артерию перерезал. Заваленный бык.

Джона попросил водителя высадить его у парка Вашингтон-сквер. Домой он шел окольным путем, давая голове время проясниться.

Ист-Виллидж засыпает поздно. Но уже мелькали бегуны в «пумах», хозяйки в мини-юбках из искусственного меха выгуливали собак, на углах самозваные пророки молились восходящему солнцу. Полускрытые в тени крепкие латиносы — безымянные винтики метрополии — тащили мешки с мусором и ящики с фруктами. Вдоль Сент-Марка изрисованные граффити жалюзи скрывали до поры витрины кафе, суши-баров и просто баров, кафе-мороженое, лавок секонд-хенд, урны перед которыми извергали лаву гольфов. Подержанная одежда стоит порой дороже новой — культ бедности. Щедрый выбор футболок с политическими лозунгами на злобу дня: бесконечные клоны Че Гевары, остроумие на уровне МНЕ НАДО ПЬЯН Я ДОМОЙ. А вот и свастика с Ø. Джона частенько задумывался, кто, кроме свежевыпущенных бакалавров Нью-Йоркского университета, мог быть настолько наивен, чтобы принимать это за новое слово.

Возле Томпкинс-сквер скейтбордист упорно атаковал пожарный гидрант, с каждым разом все более приближаясь к цели своих трудов и к тому, чтобы покорябать дверцу припаркованного рядом «кадиллака». Приятель с видеокамерой подбадривал его, показывая слегка разведенные большой и указательный палец: мол, вот столечко осталось. По обочине текла, мешаясь с обильной росой, вода от поливалок, пенилась всевозможными химикатами, которые и не разглядишь на бетоне. Пахло зарождавшимся днем, летним утром в Нью-Йорке. Экскременты и харчки, молотый кофе, жареные чипсы. Эта смесь ощущений пошла на пользу, голова прочистилась. В солнечном свете отчетливее проступили лица: одинокий мальчишка с баскетбольным мячом; татуированная девчонка, прикуривающая от сигареты своего парня; бродяга с отчаянной ухмылкой — все нипочем — присел на скамейку рядом со стариком в синтетических трениках, который бросал крошки голубям. Все словно кивали Джоне, приговаривая: «Мы знаем, что ты сделал». Он поспешил укрыться в своем доме, взлетел вверх по угрожающе крутой лестнице.

Войдя в квартиру, он повесил ключи на гвоздь у двери. На свое «привет» он не ожидал ответа: Ланс обычно спал далеко за полдень. В последние три дня обитатели этой квартиры почти не встречались, разве что в тот час, когда Джона зубрил свою медицину, а Ланс готовился уйти на вечер. Так они могли бы сосуществовать годами — дневной жилец, ночной жилец.

Вода в душе сделалась коричневой, когда Джона принялся соскребать с себя грязь и кровь, испортил мочалку, пытаясь отмыться дочиста. Бинт на локте размок и отвалился, стала видна рана: содрана кожа площадью примерно с игральную карту. Из бинта, лейкопластыря и неоспорина Джона соорудил новую повязку.

Как раз когда ложился в постель, зажужжал мобильник: шеф дал Джоне отгул на день. Счастливый, он поставил будильник на три часа дня и заполз под одеяло. Он успел еще, засыпая, увидеть лицо убитого им мужчины: оно искажалось, белело, обескровленное, обвиняло, и через отверстие в горле уходила жизнь.

В ДВА ЧАСА ЗАЗВОНИЛ ТЕЛЕФОН.

— Алло?

— Алло, можно попросить Джону Стэма?

— Эт’я.

— Кристофер Йип из «Нью-Йорк пост». Узнал о подвиге, который вы совершили нынче ночью, и хотел бы задать вам пару вопросов. Сколько вам лет и…

— Пожалуйста… — Вместо мозга суп. — Я не хочу от…

— Где вы сейчас работаете вы ординатор правильно?

— Да — то есть студент, а не ординатор. Прошу вас, я…

— Когда вы вмешались видели ли вы что у него нож и если да…

— Прошу прощения, я кладу трубку. — И он так и сделал, услышав напоследок: Вы рассчитываете получить наг…

Выдернув телефонный шнур из розетки, Джона свернулся в луже пота, надеясь наверстать упущенный сон. Не преуспев в этом, надел халат и побрел в кухню готовить то ли завтрак, то ли ланч. Качало так, что Джона едва не наступил на Ланса, скорчившегося посреди коридора.

— Утро, солнышко! Прошлой ночью меня осенило. Блестящая идея, на хрен! — Ланс откусил конец изоленты и приляпал ее к полу, закрепив метр компьютерного кабеля. Передвинулся на корточках на два шажка и закрепил кабель в другом месте.

После полутора месяцев совместного проживания подобные сцены перестали удивлять Джону.

— О’кей, — сказал он и прошел в кухню — от гостиной ее отделяла не стена, а только воображение квартирантов.

— Прошлой ночью, — откусил, закрепил, — прошлой ночью мы с Руби ходили в Бруклинский музей смотреть «Расёмон». Классика жанра, охренеть, — видел?

— Нет. — Джона порылся в холодильнике, отыскал упаковку соевых бургеров и закинул один в микроволновую печь.

— А зря. И вот смотрю я и соображаю: последние лет так пятьдесят все занимались исследованием точек зрения, понимаешь. — Откусил, закрепил. — Документальный субъективизм. И в итоге мы полностью фрагментированы. Не можем сосредоточиться. Куда ни двинешься — новые люди, идеи, образы, мелькают со скоростью сто миль в час, а что мы видим? В смысле — по-настоящему? Все подряд страдаем от СДВГ. Меня держали на риталине с четырех.

— А нюхать ты начал в девять.

— Точняк. — Ланс выдвинул диван и заполз за него. — Чтобы справиться с этой проблемой, нужно заглянуть глубже, вернуться к первоосновам, черт побери. Особенно после 9/11 наша культура должна избрать такой путь. Меня это как ядерной боеголовкой шандарахнуло или там грязевой бомбой. Месяцы напролет я напрягался — думал, чувак, — а теперь дошло: главное — рассказать о себе. И тут, как только я сообразил, прикинь, что произошло? Проектор сломался. Можешь себе представить? Херак — вырубился.

— Наверняка есть диск.

— На большом экране круче, чувак. Но плевать, главное, в тот момент я самую суть ухватил. Суть в чем: когда фильм прерывается, он останавливается. В этом вся разница между кино и настоящей жизнью. Я сказал Руби: «Эта хрень ясно показывает нам: выбранная нами передающая среда — всего лишь симулякр». Понял? Искусственное — песок вместо жрачки — сведение жизни к двум часам сорока минутам экранного времени. Мы ограничиваем себя — для художника это скверно. И потому… — из-за дивана показался кулак с зажатым в нем кабелем, — реальное кино. В реальном времени. Новый уровень, чувак. Весь я, все время. Веб-камеры в каждой комнате. Принципиально новый жанр направленного вовнутрь кинематографа, полная сеть сознания. Уже и название придумал: жанр «самоменталистики». Само-доку, сечешь? Клево, а?

Ничего оригинального Джона в этой затее не увидел. Веб-камеры нынче у всех, и с чего кто-то станет любоваться Лансом, а не юной обнаженной девицей? Но спорить он не стал: