Попаданец в себя, 1963 год (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

Ну и служил я все же, в радиоразведке на Дальнем Востоке три с половиной года. Но это в прошлой жизни.

Двадцать молокососов студентов пригнали в таежный батальон и выстроили перед каптеркой получать обмундирование. А дембеля сразу с масляными рожицами: «Эй земляк, тебе же гражданка пока не нужна, махнем на сигареты (конфеты, тушенку, ремень с залитой свинцом бляхой, значок…)».

Ко мне никто не подощел, потому что тем трепьем, которой я напялил на призыв, не польстился бы и горбатый нищий без одной ноги.

«Эй дембеля, – схохмил я, – а вот кому клифт почти новый, без рукава, но зато с одним целым карманом.

Каптерщику сунул заначенную трешуц, поэтому получил хорошуб форму, по размеру и сапоги яловые, а не кирзачи.

Еще тепло, так что подштанники с нижней рубахой и запасные портянки в вещмешой, натягиваю ситцевые трусы с майкой, галифе, гимнастерку (поворотничек пришью в казарме), защеокиваю пряжку ремня и сгоняю под ним складки гимнастерки за спину. Наматываю портянки… Их я умел еще в прошлой жизни по инструкции катаевского «Сына полка», очень хорошая книга была… да и сейчас есть, её Валентин Катаев написал еще в 1944 году, он за нее удостоен Сталинской премии.

«…Биденко разостлал на полу свою портянку и твёрдо поставил на неё босую ногу. Он поставил её немного наискосок, ближе к краю, и этот треугольный краешек подсунул под пальцы. Затем он сильно натянул длинную сторону портянки, так, что на ней не стало ни одной морщинки. Он немного полюбовался тугим полотнищем и вдруг с молниеносной быстротой лёгким, точным, воздушным движением запахнул ногу, круто обернул полотнищем пятку, перехватил свободной рукой, сделал острый угол и остаток портянки в два витка обмотал вокруг лодыжки. Теперь его нога туго, без единой морщинки была спелёната, как ребёнок.

– Куколка! – сказал Биденко и надел сапог.

Он надел сапог и не без щегольства притопнул каблуком.

– Красота! – сказал Горбунов. – Можешь сделать так?

Ваня во все глаза с восхищением смотрел на действия Биденко. Он не пропустил ни одного движения».

Сержант в офицерской, темного сукна гимнастерке построил нашу неуклюжую толпу и прошелся вдоль строя, остановившись напротив меня.

– Ты хто?

– Рядовой Руковер, – стал я по стойке смирно.

– Пачему обувка не по форме, положено кирзачи?

– Разрешите доложить, товарищ старший сержант, у каптенармуса кирзовые кончились, сказал – походишь пока в этих.

– Служил?

– Никак нет, товарищ старший сержант, не довелось, учился. Но всегда хотел в армию, тренировался, готовился. После института пойду в офицерское училище.

Ни в какое училище я не пойду, конечно, но сержанту мой пыл понравится. Сверсрочники они не любят слишком умных. И если пойду, то в школу КГБ, уже предлагали на два года. Очень заманчивое предложение, мало кому такая честь выпадает. Это, наверное, благодаря самостоятельному изучению арабского. Знаю плохо, на базарно-разговорном уровне, так доучат. А потом запрут куда-нибудь на Ближний Восток с израильтянами воевать. На фиг, на фиг.

– Где подворотничек? – продолжает психоанализ сержант.

– Виноват, не успел пришить, спешил на построение. На перекуре пришью.

– А есть чем?

– Так точно.

Демонстрирую пилотку, внутри которой иголка с накрученной ниткой, домашняя заготовка.

– Молодец, будеш старшим в этой толпе, справишься?

– Так точно, товарищ старший сержант. справлюсь.

Поворачиваюсь к строю и командую:

– Салаги, слушай мою команду – животы подтянуть, смотреть весело, есть глазами начальство.

Сержант улыбается, отходит, продолжает инструктаж. Служба началась.

Вся масса студентов, как это принято в армии с новичками, была занята на кухне, дневалила у тумбочки и с половой тряпкой, стояла в карауле. Меня, когда выяснилось, что я неплохо долблю ключом по коду Морзе, поставили на боевое дежурство. Сперва с опытным старослужащим, через неделю – одного. Двухсменка, сиди и долби, что тебе записывающий пишет. А ему счмиывающий с планшета тараторит. А планшет не тот, который человек двадцать первого века предствил, а просто здоровенный, во всю стену кусок плексигдаза на котором планшетист рисует курсы воздушных целей. Которые ему в свою очередь с локаторных станций передают, там у них небольшие круглые экраны, где вспыхивают и гаснут под разверсткой самолеты. Свои и чужие. У нас тут границы с Китаем и с Монголией.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В серебре росного инея горел утренний лес. Я шел со станции в часть самой длинной дорогой, чтобы вдосталь надышаться тайгой. Почти у самого КПП дорогу мне пересекли пятнистые олени – одна из самых ярких “визитных карточек” фауны здешних мест…

… В части нас не ждали. Взводный оторопел при виде меня, и во взгляде его отчетливо угадывались изумление и отчаяние одновременно. Однако голос прозвучал уныло:

– Что, опять не приняли?

– Почему же, приняли, сидит.

– Кто сидит?! – взвился взводный.

– Старшина, кто же еще…

Взводный яростно скрипнул зубами, но ничего больше не сказал и отправил меня к комбату… До сих пор так и не пойму, почему нашу маленькую точку – всего-то из двух взводов – пышно именовали батальоном. Раньше это была отдельная рота базирующегося. Затем полк расформировали, а роту превратили в батальон. Естественно, ротный командир автоматически стал комбатом, а взводные – ротными, но тем не менее солдаты упорно именовали их по прежней должности. Если эта смена “вы вески” как-то положительно отразилась на зарплате наших командиров, то, слава Богу, мы возражений не имели: надо же каким-то образом компенсировать им пребывание в таежной отдаленности. Тут ведь не было ни кинотеатра, ни кабака, ни Дома офицеров, ни даже танцплощадки. А что касается меня лично, – то я такой службой наслаждался. Не самой службой, конечно, а окружающей нас тайгой, куда ходить можно было даже без увольнительной.

Но старого ротного, бывшего комбатом, куда-то вскоре перевели, и на его место был прислан майор Стукайло. Новый комбат был длинным и сухим, как жердь, и без трех пальцев на правой руке. Его фамилию солдаты переделали на русский лад и звали только Стукалиным.

Первое, что сделал новый комбат, вступив в должность, – застрелил батальонную собаку – милую дворнягу по кличке Агдам, которая прославилась тем, что на построениях всегда присутствовал на правом фланге и умела отдавать честь.

Он застрелил пса с неожиданной яростью, просто вытащил пистолет и шлепнул его в лоб прямо напротив казармы…

Служба на маленьких, изолированных точках специфична. Коллектив там, как правило, дружный, живут по-семейному, не чинясь, все, включая офицеров. Стукайло настолько выпадал из норм этой “семьи”, что его не просто невзлюбили, его возненавидели. Дополнительную долю ненависти приобрел он, когда ввел строевые и политзанятия: и это для людей, дежурящих по 12 часов в сутки без подмены (специалистов, как всегда, на точках не хватало, они почему-то группировались в больших подразделениях, поближе к цивилизации). Раньше к этим занятиям относились, как к неудачной шутке – начальники отмечали в журналах, вели дневники, а солдат собирали раз в месяц, да и то формально. Теперь порядки навязывались, как в кремлевской парадной части.

Но армия есть армия. И не таким подонкам приходилось подчиняться. Офицеры проклинали все на свете, а солдаты наверстывали упущенные часы отдыха на боевом дежурстве – нагло спали или убегали на ночь за 20 км в деревню, где у староверов была ядреная бражка на меду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я же с лучшим с одним из старослужащих ночью пошли на заброшенное кладбище в пяти километрах от части и приволокли оттуда громадный староверческий крест. Приволокли мы его, отдышались и вкопали перед штабным окном майора. Он, пока ему не отделали квартиру, спал в штабе, в собственном кабинете. Вкопали мы его тщательно, соблюдая абсолютную тишину. Потом также беззвучно бросили в открытую форточку дымовую шашку и – бегом в казарму, в кровати, будто всегда там были.