Котенок. Книга 3 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обнаружил, что проход между баррикадой из парт и дальней от входа в класс стеной узкий: меньше метра в ширину. Первым в него свернул Чёрный. Я двинулся следом за военнослужащим. Краем глаза увидел светловолосого солдата. Тот сидел за учительским столом, сменившим своё расположение. Белый был уже без верхней одежды (бушлат он повесил на спинку стула). Сжимал в руке корку хлеба, двигал челюстями (от чего шевелились и его оттопыренные уши). Я окинул взглядом столешницу учительского стола, где рассмотрел расставленные ровным рядком пять противопехотных гранат Ф-1 (с ввинченными запалами), шапку с кокардой, буханку хлеба, помятую старую флягу, початую пол-литровую бутылку водки («Русская», — прочёл на этикетке) и автомат Калашникова.
— Так что сказали-то? — повторил Чёрный.
Он махнул рукой и велел:
— Очнись, очкастый!
Я не без труда отвёл взгляд от гранат.
Просипел:
— Они…
Я кашлянул. Будто невзначай дёрнул головой — взглянул на своих одноклассников. Увидел учеников десятого «А» класса рядом со школьной доской. Десятиклассники сидели кто на портфелях или дипломатах, кто на полу. «Двадцать четыре человека…» — подумал я. Тут же мысленно поправил я сам себя: «Двадцать три. Сегодня на занятиях не было Волковой. Как и тогда: в прошлый раз». Мазнул взглядом по бледным лицам. Увидел на щеках девчонок блеск слёз. Заметил, что глаза некоторых парней яростно блестели. Школьники сидели плотной гурьбой, собравшись вокруг лидеров: Васи Громова и Наташи Кравцовой. Молчали. Следили за солдатами. Рассматривали они и меня — насторожено.
«Свечин говорил, что выживут пятеро, — вспомнил я. — Пятеро из двадцати четырёх человек…»
— Они спросили, почему вы выбрали Лондон, — сказал я. — Почему не Америку или не ФРГ?
Солдаты переглянулись.
— И это всё, что им интересно? — переспросил Белый.
Он перестал жевать.
Я сделал вид, что смутился.
Сказал:
— Про вас спрашивали, про оружие…
Кивнул на гранаты.
Пожал плечами, добавил:
— Ну… и про Лондон тоже.
Чёрный усмехнулся.
— А что тут странного? — сказал он. — Мы же не дураки! Понимаем, что из Финки самолёты в Америку нечасто летают.
Он поправил на плече лямку.
— Можно было бы и в ФРГ, — сказал Белый.
Он посмотрел на меня, будто на несмышлёныша.
— Но только могут ведь и обмануть, — заявил светловолосый солдат. — В аэропорту фиг отличишь ФРГ от ГДР: немцы и там, и там. А с англичанами проще. Ихний Биг-Бен ни с чем не спутаешь.
Черноволосый кивнул и сказал:
— Это точно! Мы его лет пять на уроках английского в учебниках разукрашивали!
Солдаты рассмеялись: громко, нервно.
— Когда будет автобус, не сказали? — спросил Чёрный.
Он подошёл к столу, но не выпустил рукоять смотревшего дулом на мои ноги автомата.
Я покачал головой.
— Рано ещё, — сказал Белый. — Сейчас приедут кгбэшники. И внесут ясность.
Черноволосый солдат указал стволом АКМ на мой живот.
— Ты им сказал, что мы вас всех тут положим, если они нам откажут? — спросил он.
Я заметил, как дернулось веко под его правым глазом.
— Сказал.
Солдаты обменялись взглядами. И снова посмотрели на меня.
Я поднял руки чуть выше.
— Ладно, — сказал Белый. — Топай к своим, очкастый. Или как там тебя? Котёнок?
— Сиди там и не рыпайся, Котёнок! — сказал Чёрный. — При любом резком движении я стреляю. Без предупреждения! Ты меня понял⁈
Он прикоснулся пальцем к спусковому крючку.
Я кивнул.
— Понятно.
Светловолосый солдат вытянул шею, сплюнул на пол.
Он ухмыльнулся и сказал своему напарнику:
— Подождём.
* * *
Обстановка в кабинете литературы сильно изменилась, пока я разговаривал с Полковником.
Я окинул класс взглядом, но не увидел свой дипломат.
Чёрный ткнул меня стволом в спину. Я намеренно громко ойкнул и неуклюже зашагал к одноклассникам. Те зашевелились, подвинулись в стороны: освободили место рядом с Кравцовой и Громовым. Я прошёл мимо Лидочки (заметил, что у неё дрожали губы) и мимо бледного Свечина. Опустился на корточки. Взглянул на Кравцову. Прочёл в Наташиных глазах вопрос — в ответ на него лишь пожал плечами. Услышал громкий шёпот Громова: «Что там?» Заметил, как Вася кивнул в направлении двери. Я замер, прислушался — различил приглушённые дверью и стеной многочисленные торопливые шаги и детские голоса (звонок на перемену ещё не прозвенел). Наклонился к Василию и едва слышно произнёс: «Эвакуация».
* * *
— Тихо! — крикнул Чёрный. — Кого из вас мне пристрелить, чтобы остальные заткнулись⁈
Школьники притихли. Снова. Они ерзали, толкали друг друга плечами и коленями. Но прекратили разговоры. Я заметил, как по виску Кравцовой снова прокатилась капля пота. Посмотрел на часы, подсчитал: урок литературы закончился сорок минут назад. Покачал головой: даже мне эти минуты показались долгими часами. Оглянулся на учительский стол, рядом с которым шепотом переговаривались солдаты. Отметил, что Белый по-прежнему вертел в руке гранату (он если и ставил её на стол, то только для того, чтобы отломить корку хлеба). Увидел, что Чёрный так и не выпустил из рук автомат. Мне чудилось, что военнослужащие всё больше нервничали. Я прикидывал, как давно Полковник сообщил представителям КГБ о случившемся в школе.
Словно в ответ на мои мысли вдруг ожил динамик на стене кабинета.
Я вздрогнул от неожиданности. Увидел, как покачнулись сидевшие рядом со мной школьники. Услышал, как выругались военнослужащие.
— Новиков и Звонарёв! — прозвучал в верхнем углу класса резкий командирский голос. — К вам обращается начальник рудогорского районного отдела Комитета государственной безопасности капитан Райчук! Предлагаю вам сложить оружие, выйти из кабинета с поднятыми руками и сдаться сотрудникам правоохранительных органов! В таком случае обещаю вам…
Школьники и солдаты запрокинули головы, слушали сопровождаемые тихим потрескиванием слова офицера КГБ.
— … Моё предложение останется в силе ровно пятнадцать минут! — пророкотал голос невидимого нам сейчас капитана Райчука. — Повторяю: пятнадцать минут! Новиков и Звонарёв, подумайте! Я уверен, что вы примете правильное решение! Дисциплинарное взыскание будет строгим! Но оно не пойдёт ни в какое сравнение с грозящим вам сейчас уголовным наказанием!
Динамик умолк — так же внезапно, как и ожил.
А вот заметавшееся в моей груди сердце не успокоилось.
Я опустил
