Империя Ч - Елена Крюкова

Чтобы утешить горе подруги, бабы после бани в дорожной сторожке пили водку. Она пила вместе с ними. На ее юные щеки всходил пьяный румянец. Глаза бешено косили. Она хотела сорваться в пляс, да бабы схватили ее за подол, не пустили: еще упадешь, лоб разобьешь. Сиди уж, наклюкалась!

И бельевщицей в привокзальной гостинице довелось ей побыть; и иной сезонницей; и лошадей она кормила овсом у проезжих купцов, задавала им корму, сыпала овес в торбы. Вот с бельем она любила возиться — так чисто, фиалками, резедою пахло оно… На таком бы — поспать всласть… сладко, сладко…

Так возле вокзала, по кругам разных работ, и крутилась она. Чудом ее не трогали мужики. Может, боялись огласки — все же людное место, все на виду. А может, просто привыкли к ней, считали ее своею: дочкой, сестрой. Она смешила народ, когда с корзиной свежеиспеченных на кухне вокзального буфета пирожков бегала среди толпы богатеньких проезжающих, приседала в сказочных книксенах, клала на обе ладони горячие золотистые пирожки, совала в нос публике: “Купите!.. Купите!.. С пылу, с жару, сама Богородица таких в руках не держала!..” Покупали бойко, вокзальные кухары были довольны продавалкой.

Вот так, с пирожками в ручонках, и подцепил ее вальяжного, барского вида юноша, одетый в превосходно сшитую тройку, с нестерпимым блеском алмазных запонок в обшлагах, коротко стриженный, с надменной улыбкой — а губы были изогнуты вычурно, чуть по-женски, наподобье крыши китайской пагоды, — темно-угольные волосы юнца ершились под Солнцем, темно-карие глаза сияли властностью и озорством. Он наклонился, хулигански куснул пирожок, бесцеремонно подхватил зазывалочку за талию.

— До чего вкусно, м-м-м!.. покупаю все сразу, скопом…

Она шарахнулась в сторону, возмущенно обдала его ледяной черной водой быстрого и презрительного взгляда.

— Убирайтесь, господин хороший!.. нечего руки-то распускать…

— И не подумаю, — сказал юноша радостно, снял корзину, висящую на веревке, у нее с груди, вынул из кулаков масленые пирожки, наклонился — и обтер ее замасленные ручки о свои тщательно выутюженные штаны. Она зарделась.

— Как это вы… ой, что это вы!.. с ума сошли…

— Наш поезд стоит здесь, в Иркутске, целый вечер, — мурлыкал он, сжимая ее грязную лапку, — какая мадмуазель миленькая, идемте к нам в купе, я познакомлю вас со своим высокородным братом… он будет рад, так рад… он ценитель женской красоты… клянусь, у него еще не было барышень — торговок пирожками!.. хотя танцорка, плясунья была, была… он ее жемчугами просто обвязал с головы до ног, щиколотки ей жемчужными ожерельями заматывал… голову на отсеченье, он вас изумрудными бусами всю замотает…

Когда она робко вошла в купе стоящего на первой платформе скорого поезда, у нее занялось дыханье. Она остолбенела. Как можно увешивать вагонные стены позументами? С потолка свешивалась сусальная люстра. Настольная лампа топырила кружевной абажур. Другой юноша, столь же красивый, как тот, пригласивший ее, сидел за столом, читал книгу на неизвестном ей языке. Пальцы его были в перстнях: на левом мизинце сиял круглый маленький, чистой воды, сапфир-кабошон, на правом безымянном — густо-зеленый квадратный изумруд в тяжелой золотой оправе. Невзирая на жару, русоволосый юноша был в костюме, при галстухе. Он отнял глаза от книги, резко захлопнул ее. Он глядел на нее, и лицо его медленно розовело.

— Вот, Ника, я тебе сибирский подарочек привел, — небрежно бросил стриженный кареглазый барчук, толкая ее к нему ближе, — оцени!.. какая талья!.. какие черненькие глазки!.. Голову на отсеченье — в Японии, куда ты так стремишься, таких прелестниц видом не видывали… ma parole…

Сидевший юноша встал и галантно поцеловал ей запястье. Она отдернула руку. Ведь от нее так грубо пахло пирожками. Какие прозрачные, как серо-зеленый лед на осенней реке, печальные, нежные глаза. Они заглядывают глубоко. Туда, куда она сама боялась заглянуть всегда. Нежные усики над губой, пушок. О, как юн. Мальчишка. И глядит на нее неотрывно. Зачем ты ступаешь на хрупкий зеленый лед, девочка?!..

— Николай. Как вас зовут, барышня? Это Георгий, мой кузен. Я его очень люблю. Нынче он преподнес мне сюрприз.

Она не знала, что сказать. Как звали ее подружки в Вавилоне?.. Как кликали вокзальные иркутские старухи и краснощекие буфетчицы?.. Кто, как звал ее с небес, там, на Водосвятье…

— Леся.

— О, Лесси! Чудесное имя. А меня зовите просто Ника. По-домашнему.

Ее пригласили сесть. О, как предательски дрожат колени. Она поняла, что перед нею не простые парни. В беседе выяснилось, что молодые баре едут на Дальний Восток, в Японию. Георгий высунул голову в коридор из роскошного, как внутренность музыкальной табакерки, купе, позвонил в колокольчик; принесли сладкой мадеры, хрустящего печенья. “А целая корзина пирожков! — хохотал Георгий. — Их же съесть надо все!.. все…” Ника безотрывно глядел на нее. Запускал руку в корзину, не глядя. И ел пирожки; и все смотрел на нее.

Тайна взгляда. “Выйдите, принц. Мы с барышней должны поговорить”. Кузен победно присвистнул, стремительно — так вылетает из-за створы сквозняк — вышел вон из купе. Ты знаешь, Лесси, кто я? В ее горле пересохло. Нет. Но я догадываюсь. Поговаривали, через Иркутск и Улан-Удэ должен прокатить Царский поезд. Да. Ты права. Посмотри сама, разве я такой уж страшный?.. Нет. Нет, Ваше Высочество, Вы… красивый. Его рука протянулась, кончики пальцев дотронулись до ее дрожащих пальцев. О, как лепестки лотоса. И дрожат. Теперь ты знаешь, что я Цесаревич. Я не отпущу тебя. Ты останешься со мной. Ты поедешь вместе со мной.

Она отводила взгляд, но всюду натыкалась на эти глаза — зелено-серые, холодно-сизые, печально улыбающиеся, нежные, ледяные, мудрые. Не приближайте ко мне вашу улыбку, Ваше Высочество. Почему?.. Она слишком нежна и хороша. Она слишком полна радости. Неужели вы так радуетесь мне?.. Простой девчонке?.. Иркутской сезоннице?.. Ты не простая, Лесси. Держу пари, в тебе течет благородная кровь. Почему вы так тяжело, прерывисто дышите, Ваше Высочество?.. У меня сильно бьется сердце. Оттого, что ты так близко от меня. Ты если и захочешь, не убежишь уже сейчас. Вы что, заперли купе?.. Все замки открыты. Но тебе ведь не хочется уйти. Нет. Не хочется.

А Георгий не придет?.. А пирожки… вы доели?..

Темнело быстро. Летняя ночь падала с небес огромной слюдяной стрекозой, ее крылья шуршали и блестели тысячью хрустальных звезд. Царский поезд медленно отошел от вокзала. За ее спиной оставался град Иркутск, и она знала, что никогда сюда не вернется. Пространство завертелось вокруг них откинутым прочь с полки Царским атласным одеялом, в белопенных вологодских кружевах, колом стоящим крахмальным бельем. Постель!.. я не хочу постель… Как ты хочешь, моя дорогая девочка. Как скажешь, так и будет.