Поднимите мне веки - Валерий Елманов

– Post tenebras spero lucem[49], – вздохнул мой ученик.

– И правильно делаешь, – поддержал я его, делая вид, что не обращаю внимания на унылый вид царевича, вступающий в явное противоречие с его же словами. – Кто ведает, forsan et haec olim meminisse juvabit[50], ибо jucunda memoria est praetertorum malorum[51]. А пока поступай согласно совету античных стоиков: «Durate et vosmet rebus servante secundis»[52].

– Ты еще скажи: quid brevi fortes jaculamur aevo multa?[53]

– И скажу, – после некоторой заминки заявил я.

Честно говоря, что именно он предложил мне сказать, я не понял. Все-таки краткий латинский спецкурс, пускай и университета двадцать первого века – это одно, а учителя Федора – совсем иное и куда круче.

К тому же я всегда говорил, что мой ученик очень способный парень, особенно касаемо голой теории вроде иностранных языков.

Зато мне стало понятно иное – надо заканчивать с латынью. Не зря я, как чувствовал, и раньше старался почти не употреблять ее в беседах с царевичем.

Правда, показывать свое незнание тоже не хотелось – как ни крути, а принижает мой учительский авторитет, потому и согласился, но... сразу закруглился:

– Знаешь, государь, со мной по возможности старайся избегать латыни. Что-то устал я от нее... после общения с Дмитрием Иоанновичем. – И тут же поменял щекотливую тему, напомнив: – Кстати, тебе сейчас было бы лучше всего подумать совсем об ином, ибо мы еще не забрали из Москвы твою сестру.

– А что с нею может приключиться? – мгновенно обеспокоился Годунов и испуганно уставился на меня. – Ты же вроде бы все предусмотрел...

Вот и чудненько. Лучше пусть в пути тревожится за сестру, чем станет попусту растравлять свои душевные раны.

– Скорее всего, ничего, – пожал плечами я. – Но предусмотреть все невозможно, ибо жизнь наполнена случайностями, в том числе и непредвиденными. – Однако закончил бодро: – Не прощаюсь с тобой, но ненадолго расстаюсь. Думаю, что через десяток дней мы вновь увидимся, только уже в Костроме.

Странно, но самому мне почему-то в это не верилось, особенно касаемо сроков. Будто я уже тогда предвидел, что...

Впрочем, приключения и происшествия начались не сразу, да и то первое из них было больше забавным, чем досадным.

Случилось оно ближе к вечеру первого дня, начавшись с истошного визга Акульки, которая панически боялась крыс и прочих грызунов и теперь вопила, что здоровенная тварь примостилась именно под ее постелью в каютке.

Разобрались довольно-таки быстро, и спустя пару минут я уже вытащил на свет божий спрятавшегося там мальчишку-альбиноса, которого, помнится, несмотря на все его умоляющие взгляды, оставил в своем тереме.

Ну и что теперь делать с этим бесенком? Пришлось махнуть рукой и оставить на струге.

А вот короткое путешествие Ксении до излучины Москвы-реки ничем не омрачилось.

Не покусилась на их беззащитный возок лихая ватага разбойников, а вместо них всего в двух верстах от Арбатских ворот их ожидала куда более приятная встреча с ватагой из десятка еще более лихих, но моих ратников из числа бродячих спецназовцев.

Липовые нищие и монахи, столь же липовые купцы и ремесленники извлекли сабли с пищалями-ручницами и арбалетами и зорко бдили весь оставшийся путь, чтоб, как говорится, ни один волос...

Он и не упал, так что ее недолгая дорожка через десяток верст столь же благополучно завершилась у речного берега, где уже поджидал возок мой струг.

Перед кучером таиться нужды не было, так как на козлах, как я и обещал Федору, сидел один из бродячих спецназовцев, представленный мною матушке игуменье как холоп, не желающий уезжать из столицы, а потому оставляемый ей во временное услужение.

Здесь же, на бережку, я произвел с игуменьей окончательный расчет, выложив помимо дарственной грамотки на свое подворье еще и кучу серебра – сто рублей.

Спустя полчаса возок, перешедший в собственность обители и по-прежнему сопровождаемый моими бродячими спецназовцами, уже направился далее к Новодевичьему монастырю. Чтобы соблюсти достоверность легенды, мать Аполлинария должна была, договорившись с местной игуменьей, оставить в нем весьма приличный вклад – еще одна сотня – за одну из своих монахинь.

Ну а наш струг медленно отчалил, двинувшись вверх по течению.

Плыли довольно-таки споро – на веслах сидели мои ратники, а они – народ тренированный. К тому же весел было только десять пар, так что на каждое имелся свой сменщик.

Федору я тоже оставил людей в качестве охраны, причем гораздо больше, чем себе, примерно две трети, посчитав, что мне для одного струга за глаза хватит и сорока человек.

Более того, опасаясь за царевича, я отдал ему и сотника Кропота, и командира спецназовцев Вяху Засада. У последнего, правда, в распоряжении имелся лишь десяток – второй поехал со мной, но была надежда, что должно хватить.

Вдобавок помимо них Дмитрий, как я и предугадал, дал все-таки Федору казаков, причем благодаря моим стараниям возглавил их тот, кто, по мнению государя, больше всего меня не любил, то есть атаман Тимофей Шаров.

Словом, ратных сил у моего ученика предостаточно – хоть за это можно было быть спокойным.

Мне же вполне хватало и бывшего десятника Самохи, которому я вручил бразды правления, назначив его полусотником.

Учитывая, что компания подобралась «своя», царевне было раздолье – таиться ни от кого не надо, так что она поначалу просто порхала по стругу, счастливая и довольная тем, что все благополучно закончилось.

К тому же такое путешествие вообще было для нее в диковину, и весь первый день она, словно обычная девчонка, позабыв обо всем на свете, то и дело перебегала с одного борта струга на другой, любуясь живописными берегами.

Но вот что удивительно – глаза ее блестели лишь при обзоре природы, а вот стоило ей посмотреть на меня, как они сразу переставали лучиться радостью, и по лицу царевны словно пробегала какая-то тень.

Не то чтобы она хмурилась, но впадала в некую задумчивость, и хоть ее взор и был по-прежнему устремлен куда-то вдаль, но сомневаюсь, что в эти мгновения Ксения продолжала любоваться красотами реки и окружающей природой.

А еще она, как я успел заметить, явно избегала меня. Стоило подойти к одному борту, как Ксения, покосившись на меня, переходила на другую сторону.

С чего бы это?..

Глава 14

Три счастливых дня было у меня

Ближе к вечеру она сама подошла ко мне.

– Скажи-ка, княже, – с запинкой осведомилась она, зябко кутая плечи в платок, – ты там в возке правду сказывал?

– Ты про что? – не понял я.

– Ну как же? – даже удивилась она. – Я про Фетиньюшку. Помнишь, ты про ее медовые уста поведал? – И с вымученной улыбкой, изрядно приправленной иронией, осведомилась, старательно изображая равнодушие: – Так мне припомнилось чтой-то. Оно, конечно, дело-то молодое, а ты эвон каковский, с кем хошь уладишь, так поведал бы, когда успел уста ее опробовать?

Честно говоря, понял я ее не сразу – вылетело из головы, поскольку не фиксировался на таких мелочах. Для начала пришлось задать пару вопросов, и лишь тогда мне припомнилась последняя беседа с Басмановым, состоявшаяся уже на обратном пути из Вознесенского монастыря.

Помнится, я тогда еще успел порадоваться неугомонности боярина, поскольку один крытый возок, предоставленный Дмитрием Иоанновичем, прямым ходом от монастыря направился на Конюшенный двор, а наш догнал Петр Федорович, который счел своим долгом еще раз выразить царевичу сочувствие по поводу расставания с матерью и сестрой.

Пользуясь удобным случаем, я настежь распахнул дверцу и радушным жестом пригласил его внутрь. Теперь, если что, всегда засвидетельствует, что тут находились только мы с Федором и никого больше.

Правда, почти сразу и пожалел об этом, поскольку едва боярин пересел с седла на мягкие подушки, как, не утерпев и напрочь забыв про все мои предостережения о глубокой печали, завел речь о Фетиньюшке, которую, дескать, Годунов сможет узреть во всей ее красе на предстоящей свадебке его сестры с князем Дугласом.

Мой ученик деликатно кивал, односложно мычал, но Петр Федорович не унимался и, лишь уловив мой очередной выразительный взгляд, наконец-то догадался, что Годунову хотелось бы побыть в одиночестве, и только тогда ретировался.

Возок вновь двинулся, и спустя всего минуту Ксения, не удержавшись от любопытства, подала голос:

– А кто это – Фетиньюшка?

– Братанична его, – ответил Федор и пояснил: – Дочка окольничего Ивана Федоровича, кой в сече с Хлопком Косолапом главу сложил.

– Вот еще! – фыркнула царевна. – Ишь чего измыслил, окаянный! Даже не удумай!

– Да я и не думаю, – рассеянно отозвался ее брат, судя по мечтательному взгляду продолжающий вспоминать сестру Виринею. – Я ее лучше... князю Федору Константинычу сосватаю. Как, княже, возьмешь ее в женки? А то эвон как расписывал девку вместях с боярином – и про брови соболиные не забыл, и стать ее дородную, и про уста медовые... Ничего не запамятовал. Али довелось из них уже пригубить?..