Наследники Скорби - Красная Шкапочка

Белая вспышка озарила лес. Черные тени стали еще чернее, ветер взвыл, рванулся, и оглушительный треск многоголосыми раскатами обрушился на чащу. Девушка закричала от ужаса и боли в разбитой голове, еще плотнее вжалась в могучий ствол, а небесные хляби разверзлись…

С черной неоглядной вышины обрушился водопад. Дождь, по которому истосковалась земля, не лил, не хлестал, не сек, он устремился вниз ревущими потоками, словно бы полноводная река пала на мир людей, грозясь смыть его без следа.

Клёна не видела, что творилось в лесу — стена дождя не позволяла. Сколько бушевала стихия, девушка не знала. Может быть, снова потеряла сознание, может, уплыла в болезненное забытье. В себя же пришла от холода — буря шла на убыль. Резкие порывы ветра сделались из обжигающих, знойных — студеными, осенними. И снова Клёна, дрожа в размокших путах, провалилась в черноту, моля Хранителей больше из нее не возвращаться.

— Эх, птаха… Слышишь хоть меня?

Незнакомый мужской голос. Девушка слабо кивнула, но, видимо, ее шевеления не заметили, либо приняли за бесчувственное, лишенное смысла.

— Слы…шу… — сипло прошептала она.

— Сейчас сниму тебя, не бойся. Руки-то разожми, — он говорил уверенно, спокойно и эта уверенность передавалась ей.

Клёна попыталась разжать пальцы, стискивающие веревки, коими она примотала себя к дереву. Впусте. Окаянные будто закостенели.

— Ну, ну… — мужчина мягко погладил ее запястья.

Девушка про себя удивилась тому, какие жесткие и твердые у него пальцы, словно гвозди. Но он касался ее так бережно, что несчастная едва смогла сдержаться и не расплакаться от облегчения. Она не одна. Рядом есть кто-то, кто готов взвалить на свои плечи груз забот.

Что-то тесно обхватило со всех сторон — под плечи, вокруг груди — и Клёна повисла в пустоте и парила, парила, парила, а потом плавно опустилась на мягкое, теплое. Она хотела открыть глаза, но снова ничего не вышло. Боль пульсировала в голове, давила изнутри, распирала, к горлу снова подступила тошнота, а потом судорога страдания прошла по телу, затекшему от долгого неудобного сидения на ветвях. Клёна застонала, чувствуя, как к онемевшим рукам и ногам тягучими толчками приливает кровь. Мир в очередной раз канул в темноту.

Она пришла в себя оттого, что те самые жесткие руки, которые гладили ее запястья, теперь снимали с тела одежду. Девушка попыталась вяло отмахнуться, вырваться, но в ответ на ее жалкие трепыхания все тот же голос сказал:

— Тихо, тихо…

И нож разрезал обе ее рубахи — верхнюю и исподнюю, оголяя тело. Жесткие пальцы скользили по воспаленной коже. Клёну вертели, будто тряпичную куклу, снимая обрывки одежды.

А ей даже не было стыдно, что лежит совершенно нагая перед незнакомым мужчиной. Потом он протирал ее тряпицей, смоченной в теплой воде: лицо, плечи, грудь, руки, берда, ноги. Эти прикосновения несли облегчение. Затем ее завернули в чистую сухую холстину, укрыли меховым одеялом до самого подбородка, а к губам поднесли посудину с пахучим отваром. Девушка жадно сделала несколько глотков. Питье оказалось горьким до сладости. Ее едва не вывернуло, но отчего-то нутро удержало отвратительную жижу, а потом по губам провезли ложкой с медом. Клёна поймала целебное лакомство, улыбнулась, чувствуя, как блаженное тепло растекается по телу.

Солнце уже опустилось за верхушки деревьев и ослепительные лучи больше не тревожили девушку. Она, наконец, смогла разлепить веки. Удивилась тому, что глядит, словно через узкие щелочки и увидела склонившегося над ней мужчину. Она не поняла — молод он или стар, красив или безобразен, высок или низок. Но отчетливо видела сияние вокруг его головы.

— Ты… Хранитель?

— Можно и так сказать, птаха, — ответил он, и в голосе слышалась улыбка. — Спи, не бойся ничего.

И Клёна провалилась в сон.

***

Пахло едой. Сладкий запах готовящейся похлебки и дыма. Клёна открыла глаза. Темно. Ночь. Над головой шумят деревья. Но мир, все одно, кружится и вертится, стоит ей только попытаться оглядеться. Привычная тошнота встряхнула судорогой нутро. Хочется умереть.

— Где… мы… — прошептала девушка, чувствуя, как слова царапают сухую гортань.

Думала — не услышит. Но он услышал.

— Проснулась? Это хорошо. Сейчас поедим.

— Где… мы…

— В лесу. Как тебя зовут? Помнишь?

— Клёна…

— Красивое имя, как ты… — он мягко приподнял ее голову, снова приложил к губам плошку с приторно-горьким питьем.

Снова Клёна сделала несколько глотков, снова ее до испарины скрутила тошнота, и снова страдание отступило.

Потом спаситель поил ее теплой похлебкой. Девушка покорно глотала. Но и этот труд оказался для нее непосилен — тело обсыпал горячий пот, от слабости не достало сил даже поблагодарить. Ее опять укрыли до подбородка меховым одеялом. Где-то недалеко протяжно и тоскливо выл волк. Однако Клёна больше не боялась. Сытая она уснула. Голова болела, но это была привычная уже мука.

Мужчина задумчиво смотрел на простертую в телеге бесчувственную девушку. Ее лицо было черно от синяков, глаза затекли, одна рука покоилась в лубке, а занозы из узких ладоней он вытаскивал полдня. Судя по всему, она очень крепко приложилась головой — на затылке вздулся огромный кровяной желвак, его пришлось надрезать, пока она была без сознания.

Им нужен был лекарь. Очень нужен. Покуда удавалось спасаться травами и притирками, которые есть в заплечнике у любого обережника. Но девчонка была совсем плоха. Едва дышала. До города же еще ехать и ехать…

Дальнейший путь для Клёны превратился в чреду сумбурных пробуждений. Вот ее безудержно рвет. Темнота. Вот ее опять поят горькой настойкой. Пот по всему телу, вкус меда на губах. Темнота. Вот она открывает слезящиеся глаза, видит склонившегося над ней мужчину, пытается что-то сказать, но слышит лишь собственное сиплое дыхание. Жар. Ломота во всем теле. Темнота. Тряска. Телега катится по лесной дороге. Вот подпрыгнула то ли на камне, то ли на кочке. Затылок тут же отозвался тошнотворной болью. Темнота. Вот скрипят ворота, ветер доносит многоголосье большого поселения — лай собак, скрип телег, разговоры. Темнота. Вот ее несут куда-то в избяное тепло, а она чувствует как безжизненно болтаются ноги, словно тряпичные. Темнота.

Вот с нее снимают холстину, оставляя лежать нагой на мягком сеннике. Больше не трясет. Она не в повозке. Лежит на широкой лавке. Раздетая. И над ней склонились трое мужчин. Сквозь пеструю круговерть она ищет взглядом того, который привез ее сюда — с золотым сиянием вокруг головы, находит и успокаивается. Ей все равно сколько их. Все равно, что она раздета. О, как приятно скользят прохладные руки по огненному телу! Кажется, от них разбегаются щекотные искорки, забираются под кожу и несутся по жилам.