Рядовые Апокалипсиса - Борис Громов

На территории Центрального эвакопункта тоже перемены: охраняют ворота и контролируют периметр уже не «срочники» из внутренних войск, а какие–то весьма резкие хлопчики в таком же, как и у подчиненных Филипочкина, городском камуфляже и той же расцветки новомодных питерских «Колпаках»[58]. Вооружены все футуристического вида новейшими ПП‑2000[59], которые со штатными ПБС, фонарями и коллиматорами вообще стали похожи на какие–то бластеры из американских фантастических боевиков. Кто ж такие, интересно?

Колонна наша тут явно уже примелькалась, поэтому через ворота нас пропустили практически сразу же, только нескольких приблудных «деревянных» привалили короткими, на два патрона очередями. Вот, кстати, еще одно подтверждение того, что зомби стремительно умнеют. Еще прошлой ночью они вдоль здешнего забора изгородью стояли, а теперь если только самые тупые из не отожравшихся новичков. Привезенных нами студентов несколько офицеров‑ «вэвэров» начали тут же делить на группы и разводить по карантинным помещениям. Да, чувствуется сноровка, набили за день руку. Одно непонятно, срочники–то все где?

Ситуацию мне практически с ходу, что называется «с порога», разъяснил выглядящий донельзя расстроенным и растерянным Филипочкин.

— Ушли они, Грошев…

— Как ушли? – в первый момент даже не сообразил я. – Куда?

— «Свадьбу в Малиновке» смотрел? – грустно иронизирует капитан. – «Хлопцы начали разбегаться хто куда, в разные стороны. Скоро и я разбегусь хто куда…» Так и эти. До обеда вроде все нормально было. А потом как поветрие. Кто–то добрался до Интернета, тут же в служебных кабинетах подключенных компов полно. Ну и понеслось… А тут еще этот дебильный приказ всплыл… Ты прикинь, какой–то тупоголовый из Генштаба дал команду у солдат мобильные телефоны изъять и просмотр телевизора им запретить. Мы, разумеется, подобной чепухой заниматься не стали, но приказ до пацанов дошел, сам понимаешь, «солдатский телеграф» штука такая, ничего не утаишь. Ну и понеслось, почти как в кино про революцию: «Штык в землю, айда по домам!» В смысле: «На кой мне эти москвичи сдались, ежели у меня в Твери—Тамбове‑Верхних Чирьях такая же ботва? Причем в Москве я никого не знаю, а в Чирьях – папка, мамка и сестра сопливая. Пока я тут непонятно за что воюю, их там, может, уже едят вовсю»… Короче, сбились пацаны в «землячества» и при полном параде, прямо с оружием по домам рванули.

— Офигеть, – растерянно тяну я. – И что, остановить их даже не пытались?

— А как? – смотрит он мне прямо в глаза. – Стрелять в них, что ли? А иначе никак. Пытались офицеры их переубедить, но на любую попытку что–то сказать – один ответ: «У тебя семья где? Ага, в части, за забором и под охраной. А моих там кто охраняет, пока я тут совершенно чужим людям как последний дурак помогаю?»

— М‑да, – стянув с головы шлем, я задумчиво взъерошил ежик волос на затылке. – И ответить–то нечего…

— Нечего, – соглашается усатый. – Мало того, я тут с соседями пообщался – почти везде та же картина. Дезертируют даже из Таманской и Кантемировской дивизий… Да что там, говорят, из «Витязя» почти все «срочники» ушли.

Ох, ё‑моё! Плохо дело. Уж если из подразделений, всегда вполне заслуженно считавшихся элитой армии, бегут, прихватив с собой оружие и боеприпасы, солдаты, то про остальных и говорить нечего. Во всяких «военно–строительных» и в лучшие–то времена с дисциплиной серьезные проблемы были, а уж теперь – и подавно. И, что самое поганое, остановить их действительно не получится, даже со стрельбой. Просто перебьем друг друга на радость зомби. А те, кто выживут, – все равно уйдут. Потому что у них до́ма на самом деле родня, которая для этих мальчишек куда дороже и важнее, чем совершенно посторонние москвичи. Да, их жалко, но отца с матерью жальче.

— Ладно, хватит пока о грустном, давай лучше о хороших новостях. Что за парни такие красивые на воротах теперь службу тащат?

— А, так это наши, из групп быстрого реагирования. Их еще вчера в обед по тревоге подняли, только начальство решило, что раз прямо сейчас нам вроде как ничего не угрожает, то и нечего их просто так в резерве держать. Вот и кинули в город… А потом как понеслось… Под вечер у нас уже тыловых подполковников–полковников автоматами вооружали и на улицу в патруль отправляли.

— Ну это дело понятное, – поддакиваю я. – У нас всю жизнь так, то сидим на заднице, «кокосы» чешем, то в одну секунду: «Полундра! Родина в опасности!!!» И всех способных носить оружие – в строй. А уж умеет – не умеет, там и разберемся.

— Вот–вот, – соглашается Филипочкин. – Вот когда для штабных все из КХО[60] и КХСС[61] выгребли, тогда и стало ясно, что у нас тут тоже может что–нибудь нехорошее случиться, а обороняться толком и некому. И парней из ГБР назад уже не вернешь, они там увязли накрепко. Вот к нам «Рысь» и прислали.

— А теперь, выходит, освободились ваши?

— Угу, все, кто жив остался, – хмуро кивает мой собеседник. – Как думаешь, легко им пришлось в самом начале, вообще без какой–то нормальной информации?

— Я не думаю, я знаю. Нагляделся уже. Сперва в Ивантеевке на тамошние ГНР, потом тут, на Гагарина, на то, что осталось от как минимум полубатальона внутренних войск, а с полчаса назад еще и из Академического ОВД мужика одного встретили. Вон он, копченый весь. Тоже, говорит, один из всего отдела в строю остался…

— Полная задница… Прямо как на войне – один из целого отдела…

Да уж, не поспоришь с капитаном, действительно похоже. Помню, когда–то, много лет назад в Чечне меня, салагу зеленого, но уже успевшего в Грозном кровушки хлебнуть, в госпитале молодая симпатичная девочка–журналистка спросила: «Что такое война?» С трудом подавив поднявшуюся в душе бурю, максимально спокойным тоном я ответил тогда: «Война, это когда заказанный утром на батальон ужин ест неполный взвод». Уж не знаю, чего от меня хотели услышать, но интервью это я по телевизору так и не увидел. Сейчас вокруг почти то же самое, даже страшнее, потому что на обычной, нормальной войне и друзья, и враги умирают насовсем. А тут… Тут то, что еще несколько минут назад было твоим боевым товарищем, запросто и с удовольствием перегрызет тебе глотку, стоит лишь чуть–чуть зазеваться.

— Что–то ты совсем загрустил, – качает головой Филипочкин, глядя на мою мрачную физиономию. – Пойди–ка лучше горячего похлебай, авось отпустит.

Дельная мысль, черт возьми. Перекусить плотно – и на боковую, а то в глаза будто толченого стекла насыпали – почти двое суток на ногах.

Интермедия вторая. Юра Пак