Дэлл (СИ) - Вероника Мелан

- И еще одну.

Я сжевала следующую с такой скоростью, будто от этого зависела моя жизнь. Плевать, сколько будет апельсинов, лишь бы поцелуи не прерывались, лишь бы жар все усиливался, лишь бы не разрывалась в конце эта связь… Я царапала его плечи, таяла от крепости спины под пальцами, зарывалась ими в волосы… Апельсин… и снова его язык, снова мужские губы, твердые бедра, вдавленные в промежность. Еще апельсин, и еще больше страсти - испить, почувствовать его язык внутри, легко прикусить за губу, прижаться к широкой груди, обвить за шею…

- Вот видишь?

Поцелуй вновь оборвался. И сразу стало холодно. Почти болезненно одиноко. Все мое существо тянулось навстречу, не желая разъединяться.

- Что?

Дыхание никак не удавалось выровнять. Горел подбородок, потертый о жесткую щетину.

- Ты все съела.

Он знал, что я хотела большего, и мне было вовсе не до того, съела я все или нет, и улыбался. Подушечка большого пальца нежно провела по нижней губе.

- Это называется подмена ассоциаций, Мег. Теперь, глядя на апельсины, ты будешь думать о другом.

Я уставилась на пустую тарелку, словно голодный пес. Неужели они, правда, закончились? А поцеловать еще?... Неужели все? Только не все! Нет! Неужели это была только игра – восстанавливающий психологический тренинг? Впору было заскулить: низ живота пульсировал от прилившей крови, меж моих бедер все еще покоились мужские, хотелось следовать за ласкающим губы пальцем хоть на край света…

Как сказать, что я хочу еще? Дальше… больше… глубже, хочу всего! До конца!

- Это все? Только урок? Мы… мы… не продолжим?

- А ты бы хотела продолжить?

- Да, – (Зачем признаюсь? Унижаюсь… выпрашиваю) Но не сдержалась и добавила. - Очень…

Вновь почти рабыня, вымаливающая у господина толику ласки.

Серо-голубые глаза напротив плавили жаром, плавили так, что налитый возбуждением воздух почти потрескивал. Казалось, несколько секунд Дэлл боролся с дьяволом внутри себя. Затем прикрыл глаза и прошептал:

- Ты ведь пожалеешь об этом…

В груди на секунду кольнуло, но боль тут же скрылась, оставив после себя тягучий растворяющийся след.

- Да, возможно. Но не сегодня.

И когда глаза напротив распахнулись, я поняла, что в этот вечер Дэлл уже не остановится.

Казалось, дальше существовало две Меган: та, что, прижатая к стене, царапала мужскую спину в порыве страсти и захлебывалась в эмоциях, и другая - неосязаемая оболочка-разум, парившая отдельно, что наблюдала за происходящем с нежной грустью в глазах. Не шах и не мат, нет, только начало, но уже ничто не станет таким, как прежде.

Весь мир стал Дэллом – его жадными до поцелуев губами, его жесткими и нежными руками, его глазами, будто подернутыми дымкой безумия, прорвавшегося на поверхность желания. Будто гейзер, настойчиво бурливший в глубине, прорубился, наконец, через скалы и нашел выход наружу – вырвался на волю с шипением и брызгами.

Одежда отлетала в стороны, как ненужный лишний элемент между телами. Руки искали доступ к каждому сантиметру горячей обнаженной кожи, а взгляды к сердцу. Хочу в тебя… Глубже… Внутрь, в душу, насовсем…

Зубы покусывали шею, клеймили, с неслышным рыком впивались в иллюзорный загривок, пальцы сминали волосы, сжимали, тянули, заставляли склониться в подчинении, уступить сладкому натиску, признать поражение и тем самым обрести большее…

Разум-оболочка наблюдала за мужчиной, перенесшим женщину – нежную, сделавшуюся похотливой, растаявшей под ласками - от стены на кровать. Наблюдала за тем, как тот нетерпеливо расстегнул молнию на джинсах, лег сверху, какое-то время просто держал ее в объятьях, стараясь не нырнуть в омут с горы, как все же не выдержал и со стоном погрузился туда, куда, сам того не зная, мечтал попасть… Нет, не в сочащееся соками тело – в душу. В разум, в мысли, в чувства…

Вздрогнули, дернулись, как у жертвы, пойманной в капкан, стройные ноги, раздался стон, и полуобнаженные мужские ягодицы со сползшими джинсами задвигались ритмично и глубоко: то застывая, пока тело пропускало через себя чувство обладания, то вновь поршнем, бетонной сваей опускаясь на завоеванную женщину…

Ткань простыни трещала под судорожно сжимающимися пальцами, стоны ловились губами, нежно терлись друг о друга щеки – одна небритая, другая мягкая, почти шелковая. Толчок, удар, наполнение, нежность и ощущение обреченности в глазах, прижатые к матрасу запястья, и ощущение свершающегося факта…

Подрагивала стоящая у кровати тумба, а по ней медленно, будто пытаясь ретироваться от смущающего откровенного зрелища, шаг за шагом скользил назад будильник.

Стал ли Дэлл моим?

На какой-то момент он стал моим больше, чем чьим-либо еще, и пока этого было достаточно. Восьмой час утра, белесый свет, пробивающийся сквозь шторы спальни, тяжелая мужская рука на обнаженном животе и глубокое, размеренное дыхание у самого уха, шевелящее спутавшиеся от пота волоски. Явь, сделавшаяся сказкой.

Вспомнилась гладкая стена, холодившая спину и зад накануне вечером, и натиск горячего тела, ладони, сжимающие лицо, и жадные ищущие губы. А потом ощущение наполненности… как хорошо, до идиотизма хорошо, когда он внутри…

Я закрыла глаза.

Сегодня будильник не зазвонит – его никто не заводил.

Не нужно на работу, к Тони, не нужно торопиться в Солар. Как странно, но как хорошо. Пусть будет завтрак без спешки, запах кофе, новые разговоры, ощущение тепла, а следом и новый день.

А пока - теплая рука, покрытая светлыми волосками, которую можно погладить, осторожно коснуться пальцем, провести сверху вниз…

И он не проснется. Потому что он устал.

Глава 10

Как прошли следующие пять дней?

Как в дымке, в наркотическом тумане, в постоянной эйфории, со знанием, что тропка, по который ступает нога, находится очень высоко, а рядом глубокий, смертельно опасный, бездонный провал. Но если смотреть только вперед, то можно на какой-то момент забыть о страхе, не помнить, что соскользнуть легко, убедить себя в полете, в ощущении крыльев за спиной. Мир для меня! Для нас! И к черту мысли…

Пять дней… Долгие и короткие, состоящие из звонков, его приездов – иногда ожидаемых, иногда застающих врасплох, - из мягких поцелуев в полумраке салона, из слов «Как ты, девочка? Ждала?» О, да… всегда ждала. Находясь в Соларе, мурчала, тщательно накладывая макияж и подбирая одежду, порхала по полутемной каморке, не замечая полумрака, словно та была ярко освещенной гримерной актрисы, нежно любимой и лелеемой одним единственным зрителем. Хватала телефон, стоило тому ожить, с такой скоростью, что трещал пластиковый корпус…