Прогулка среди могил - Блок Лоуренс

— Что это одни и те же люди. Ладно, согласна.

— Идем дальше. Свидетели похищения Готскинд тоже говорили, что мужчин было трое — двое схватили ее, а третий вел машину. Но они могли и ошибиться. Или в тот день там действительно было трое, и тогда, когда они прикончили Франсину, тоже, а когда они похищали Пэм, один мог лежать в гриппе.

— Или дрочил дома в одиночку, — заметила она.

— Да что угодно. Надо было спросить Пэм, не упоминали ли они кого-нибудь еще. «Майку понравилась бы ее жопа» или что-нибудь в этом роде.

— Может быть, они отвезли Майку домой ее грудь.

— "Это вот тебе, Майк, а видел бы ты ту, что осталась!".

— Перестань, прошу тебя. Как ты думаешь, смогут они выяснить у нее какие-нибудь их приметы?

— Я не смог.

Пэм говорила, что не помнит, как выглядели ее похитители, что, когда пытается себе их представить, ей вспоминаются только какие-то смутные очертания, как будто у них на голове были маски из нейлоновых чулок. Из-за этого расследование и зашло в тупик: когда ей предложили просмотреть альбомы с фотографиями сексуальных преступников, она не знала, кого искать. Потом они пытались с ее помощью составить фоторобот, но и это оказалось безнадежно.

— Пока она была здесь, — сказала Элейн, — я все думала про Рея Галиндеса.

Галиндес — это нью-йоркский полицейский и рисовальщик, у него необыкновенная способность, расспрашивая свидетелей, рисовать очень похожие портреты преступников. Два его рисунка в рамках висят у Элейн в ванной.

— Я тоже о нем подумал, — сказал я. — Но не знаю, что он мог бы из нее вытянуть. Если бы он поработал с ней денек-другой сразу после того, как это случилось, у него еще могло бы что-нибудь получиться. А сейчас прошло слишком много времени.

— А как насчет гипноза?

— Не исключаю. Вероятно, эти воспоминания у нее заблокированы, и гипнотизер мог бы их вытащить. Но я об этом мало что знаю. Присяжные не всегда этому верят, да и я сомневаюсь.

— А почему?

— Я думаю, под гипнозом свидетели могут выдумывать всякое, чтобы доставить удовольствие тем, кто их расспрашивает. Я с большим подозрением отношусь к историям о кровосмешении, которые мне часто приходится слышать на собраниях, — как такие воспоминания неожиданно всплывают двадцать или тридцать лет спустя. Конечно, кое-что из них — правда, но у меня такое ощущение, что там много выдумки, просто пациент хотел доставить удовольствие врачу.

— Иногда такое бывает на самом деле.

— Конечно, бывает. Но иногда — нет.

— Может быть. Я согласна, сейчас такая психическая травма в моде. Очень скоро женщины, у которых нет никаких воспоминаний о кровосмешении, станут чувствовать себя просто обделенными из-за того, что отцы сочли их слишком некрасивыми. Хочешь, поиграем, как будто я испорченная маленькая девочка, а ты мой папа?

— Не хочу.

— Ну, какой ты скучный. А хочешь, поиграем, как будто я настоящая уличная девка, а ты сидишь за рулем своей машины?

— Мне пойти взять напрокат машину?

— Мы могли бы притвориться, что этот диван и есть машина, только в машине просторнее. Ну, что нам такого сделать, чтобы наши отношения всегда оставались волнующими и горячими? Я бы тебя связала, но я же тебя знаю, ты просто заснешь.

— Особенно сегодня.

— Ага. Еще мы могли бы притвориться, как будто ты обожаешь всякие уродства, а у меня нет одной груди.

— Боже упаси.

— Ладно, не буду. Не хочу «бешрай», как сказала бы моя мать. Знаешь, что такое «бешрай»? По-моему, на идише это означает накликать беду своей гордыней. «Даже не произноси этого, вдруг Господу что-нибудь такое придет в голову».

— Вот и не надо.

— Не буду. Знаешь что, милый, может, тебе просто лечь спать?

— Вот теперь ты говоришь дело.

15

Во вторник я спал допоздна, а когда проснулся, Элейн уже ушла. В записке, лежавшей на кухонном столе, говорилось, что я могу оставаться, сколько хочу. Я сделал себе завтрак и немного посмотрел Си-Эн-Эн. Потом вышел, погулял с час или около того и в конце концов оказался около Ситикор-билдинг как раз вовремя, чтобы попасть на двенадцатичасовое собрание. После него я зашел в кино на Третьей авеню, потом дошел до галереи Фрика и полюбовался на картины, потом сел на автобус, шедший по Лексингтон-авеню, и в пять тридцать успел на собрание у вокзала Гранд-Сентрал, куда ходят жители пригородов, чтобы укрепить свой дух перед тем, как сесть в поезд, где есть вагон-бар.

Собрание было посвящено Одиннадцатой Ступени, речь шла о том, как узнать волю Божью через молитву и медитацию, и все разговоры вертелись вокруг всяких таких тем. Выйдя на улицу, я решил позволить себе прокатиться на такси. Две машины проехали мимо, а когда третья остановилась около меня, какая-то женщина в шикарном костюме и с огромным бантом на шее оттолкнула меня локтем и села первая. Я не возносил молитв и не предавался медитации, но тем не менее сразу сообразил, в чем состоит в данном случае воля Божья. В том, чтобы я отправился домой на метро.

Меня ждали записки с просьбой позвонить Джону Келли, Дрю Кэплену и Кинену Кхари. Я обратил внимание, что все три фамилии начинаются с одной и той же буквы, а ведь мне еще не звонили Конги. Была и еще одна записка — кто-то не сообщил свою фамилию, но оставил номер телефона; почему-то я начал именно с него.

Набрав номер, я услышал вместо длинных гудков один непрерывный. Решив, что нас разъединили, я положил трубку, но потом догадался, в чем дело, и снова набрал номер, а когда услышал непрерывный гудок, набрал собственный номер и положил трубку.

Не прошло и пяти минут, как телефон зазвонил. Я взял трубку, и Ти-Джей сказал:

— Эй, Мэтт, старина, что новенького?

— Ты завел себе пейджер?

— Удивил вас, а? Старина, на меня свалилось сразу пятьсот долларов. Что я должен был с ними делать, по-вашему, — накупить себе акций? Тут была распродажа, и я заполучил пейджер в бесплатное пользование на три месяца за сто девяносто девять монет. Если хотите тоже такой купить, я пойду в магазин вместе с вами и присмотрю, чтобы вас не облапошили.

— Да нет, я пока подожду. А что будет через три месяца? Его заберут обратно?

— Нет, теперь он мой собственный, старина. Только надо будет платить сколько-то в месяц, чтобы его не отключили. Если не стану платить, он все равно будет мой, только когда вы позвоните, ничего не получится.

— Тогда нет никакого смысла его иметь.

— Есть прорва придурков, которые ходят с пейджерами. Носят их не снимая, только никогда не слышно, чтобы они звонили, потому что за них не заплачено.

— А сколько берут в месяц?

— Мне говорили, только я забыл. Не важно. Сдается мне, что, когда три месяца кончатся, счета за него будете оплачивать вы, чтобы я всегда был под рукой.

— Зачем это мне?

— А вы без меня не обойдетесь, старина. Я главное лицо в вашей операции.

— Потому что ты находчивый.

— Вот видите, вы уже начинаете понимать, что к чему.

Я попробовал связаться с Дрю, но его не было в конторе, а звонить ему домой я не хотел. Ни Кинену Кхари, ни Джону Келли я звонить не стал, решив, что они могут подождать, зашел в закусочную за углом, съел кусок пиццы, запивая кока-колой, и отправился в церковь святого Павла на собрание — уже третье за этот день. Я не мог припомнить, когда в последний раз ходил на столько собраний в один день, но, думаю, это было давненько.

Дело не в том, что я чувствовал потребность выпить. У меня и в мыслях этого не было. Не было и ощущения, будто меня осаждают неразрешимые проблемы или я никак не могу принять какое-то важное решение.

В конце концов я понял, что ощущаю, — крайнюю усталость и какую-то опустошенность. Сказалось, конечно, ночное бдение во «Фронтенаке», однако две плотные трапезы и девять часов крепкого сна уже почти привели меня в порядок. Но я все еще оставался под впечатлением самого дела. Я вложил в расследование много сил, влез в него с головой, а теперь оно закончилось.