Путевые знаки - Владимир Березин

— И что, что ты взбеленился? — искренне удивился я. — В чём проблема?

— А в том! Ты же сам говорил о контакте с другими людьми, что находятся вне нашего метро! А помнишь, ты рассказывал о повешенных на «Нарвской»?! А помнишь, как рассказывал про бандитские войны? Сам, сам рассказывал! Это с ними ты хочешь договариваться? — закричал он мне в спину. — Это их ты хочешь привести к нам? Этих бессмысленных питерских отморозков?

— Кроме отморозков, там были ещё врачи и инженеры, ты что, забыл? — попытался я спорить.

Врачи и инженеры, конечно, были. Были и ботаники, и китаец, который начальствовал над Кунсткамерой, но в одном Владимир Павлович был совершенно прав. Отморозки всегда выживают, и чем больше их давить, тем больше вероятности, что они выживут.

— Так вот, что нам мешает сказать, что никакого Петербурга нет? А? А?! — вскричал Владимир Павлович.

— То есть как?

— А вот так. И мы сделаем это, даже не очень покривив душой, потому что ты видел, как вода заливалась в их метрополитен. Быть сему месту пусту, ты помнишь? Ничего нет, Питера нет, альтернативного мира нет, пришельцы не прилетят, нас не спасут, и выбирайтесь, мол, рассчитывая на свои силы.

Что-то в этом предложении Владимира Павловича было… Я молчал и смотрел, как тёплый ветер гонит какой-то мусор через разрушенный дом и шевелит тряпки на лежащем перед нами убитом. Или это всё-таки была женщина?

XIII. ПЕРЕВОД СТРЕЛКИ НА СЕБЯ

К сожалению, я не могу тебе об этом рассказать. Это закрытый материал, а ты все-таки, Перчик, внештатный сотрудник. Так что не сердись.

Мы добрались до нашего поезда и увидели, что снег стаял. Состав был грязен, но все двери по-прежнему заперты. Вокруг на рельсах было полно следов, но и следы были давние, они образовались ещё в то время, когда лежал снег. Ну и у крайнего вагона была куча помёта. Я подумал, что надо бы проверить, что у нас осталось в вагонах, взять, да и отцепить ненужные. С другой стороны, запас карман не тянет, а вагону, пусть даже пустому, можно найти массу применений. Так что я поленился проверить, что там и как внутри, и, как оказалось потом, напрасно.

Владимир Павлович целый день сосредоточенно копался в механизмах тепловоза, выгнав меня в соседний вагон.

Я спал, просыпался и снова спал. Потеряв счёт времени, я ворочался на полу машинного отделения и надеялся увидеть какой-нибудь вещий сон. Ничего мне не снилось, видимо, сновидения не приходят по заказу. Наконец, стряхнув сонное обаяние, я обнаружил, что Владимир Павлович давно сидит рядом и читает гроссбух Математика. Был Владимир Павлович хмур лицом, и видно было также по нему, что чтение его раздражает. Я спросил, что такого он обнаружил в чужих записях.

— То и обнаружил. Смотри, нашему Математику никакого контакта с питерскими не было нужно. Ни к чему были ему питерские и вообще люди, живущие вне нашего метро. Ему нужна была технология восстановления старого топлива! Именно за ней он отправился в путь. Это такие добавки в горючее, как бы для его омоложения. Он хотел получить эти чудо-присадки для топлива, а там и чёрт с ними, с людьми, хоть трава не расти. Мы с тобой занимались высокой философией да рефлексировали, а он был скучен и прост. Нормальный жулик.

— Почему жулик?

— Ну так, если не жулик, то обычный купец. Удивительно только, как это он проиграл эту свою войну? Глупо ведь погиб, на пустом, так сказать, месте. А мы думали, самому чёрту продали душу, отправились в путешествие с великой целью. Это не он нас провёл, это мы купились. Мы купились не на его слова, а на собственный миф о предпочтениях.

— И что теперь? В том смысле, что сказать об этом дома?

— Как ты предлагал, можем соврать. Мы как два раба, у которых умер хозяин, а они вдруг оказались владельцами всего его имущества.

— Почему соврать? Мы можем честно сказать, мол, мы видели, что все погибли.

— Но тогда мы лишим их надежды, потому что питерское метро это как Альфа Центавра.

— Причём тут Альфа Центавра?

— При том, что это ближайшее к нам место во Вселенной, где могут жить люди. Так и питерское метро это то место, что ближе всего к Москве, где после Катаклизма могут жить люди. Да не просто люди, где может существовать цивилизация. И если её нет, то значит, никакое новое объединение людей невозможно. Мы одиноки в этой постъядерной Вселенной.

— Так что, ты предлагаешь соврать? Сказать, что всё прекрасно, что город жив и у нас есть жаждущие нашей любви братья?

Сам того не замечая, я стал выражаться каким-то возвышенным языком.

— Я, Саша, не знаю. С одной стороны, с другой стороны… Не знаю. Проверить нас невозможно это ведь ситуация философская, проблема непознаваемости мира. Даже если бы мы принесли весть о цветущем мире подземного Санкт-Петербурга, то где бы была гарантия, что он не погибнет через неделю после нашего возвращения? Или, по-другому, отчего бы людям не жить с этой верой в то, что они не одиноки? Они, может, не предпримут ничего, чтобы приблизить встречу с питерскими, но умонастроение у них будет иное, более светлое, что ли.

— А не учат ли нас книги, мне больше не по чему было учиться, что всякая ложь во спасение это начало большой трагедии? И не окажемся ли мы в какой-нибудь большой заднице? — Последнее я добавил, чтобы сбить нарождающийся пафос.

— Книги ничему не учат. Книги только рассказывают истории, похожие на те, что происходят вокруг нас. Хочешь ты этого или нет, но мы сейчас те два человека, что реально творят историю. Только мы думали, что станем первыми гонцами, весть какую-то принесём нашему подземному миру и всё такое. А мы теперь можем только прийти к своим и сказать: «А от вас скрывали, что связь между городами есть, дурная, нерегулярная, но есть. Вы все, дорогие москвичи, жертвы заговора». Ну и будем ждать, пока нас не найдут в один прекрасный день без рук, без ног, без головы. Так ведь всегда бывает с разоблачителями…

Он был прав, но никакой радости от этого я не чувствовал. Мы были похожи на остатки команды Колумба, вдруг выяснившей, что никакие они не первооткрыватели, что испанская королева давно списалась с американскими индейцами, только все они держат переписку в тайне. Вопрос был в том, что есть тайна? Она не в том заключается, конечно, что кто-то выжил ещё, об этом догадывались и в это верили многие, а в том, что сообщение между городами есть.

Мы разве что могли оказаться первыми людьми, вернувшимися из путешествия не за двадцать лет, а за какое-то недавнее время. И вместо радостных путешественников, что приносят своему народу сведения о другом мире, мы можем оказаться ненужными свидетелями. И Владимир Павлович своими словами меня не очень испугал, вернее, ничего нового он не сказал. Что могут сделать с распорядителями и владельцами чужой тайны из соображений практической целесообразности, я, в общем, догадывался.

Но вот дальше на дороге нас ждала неожиданность. Мы встали близ станции Поварово там оказалось множество путей, всё-таки крупный железнодорожный узел. Пути были забиты, и мы даже приняли на буфера локомотива забытый на путях вагон-платформу и стали двигать его перед собой. Но протолкали мы недолго дальше путей не было. Собственно, и дороги не было. Я начал думать, что там начинается зона поражения после взрыва, но это было что-то другое. Дороги не было, а прямо перед нами лежала огромная воронка. Она курилась чем-то розовым, и синим, и сочилась сиреневым туманом.

При этом уровень радиации был тут совершенно нормальный. Нормальный, конечно, в терминах, которые употребляли после Катаклизма. В то, что место после ядерного взрыва может двадцать лет подряд так выглядеть, поверить было невозможно. Тут даже версий никаких не было. Не лезть же в эту воронку, от излишнего любопытства жизнь меня лечила-лечила, лечила-лечила и практически вылечила. Особенно за последний год.

Нет уж, в другой жизни. Но что делать дальше, было непонятно. Владимир Павлович сдал назад и остановился.

Он достал гроссбух Математика и долго глядел в нарисованные и напечатанные карты. Рисованные были помечены как свежие, а напечатанные, более красивые и точные, были произведены на свет ещё до Катаклизма.

Сличая их, Владимир Павлович что-то бормотал и наконец принял решение:

— Я придумал, как мы поступим. Мы сейчас двинемся по стрелке направо, потом уйдём до сортировочной станции в Манихино по рокадной дороге, а потом снова на Москву. То есть мы уйдём от путей Октябрьской дороги к Рижскому направлению дороги Московской. Теперь, храни нас бог, хотелось бы, чтобы это у нас получилось.

«Прямо Суворов какой-то», подумал я.

И правда, товарищ мой стал похож на генералиссимуса Суворова, каким его изображали в книгах. С хохолком на голове, сухонький и сосредоточенный. И хохолок у него был седой! Как я на это не обращал внимания? Укатали Сивку крутые горки! Поседел Владимир Павлович окончательно.