Один день без Сталина. Москва в октябре 41-го года - Леонид Млечин

Сталин вовремя не позволил войскам отойти и тем самым окончательно их погубил. Когда наконец к исходу 6 октября пришел запоздалый приказ Ставки, две армии Западного фронта, две армии Резервного фронта, соединения Брянского фронта, в общей сложности полмиллиона красноармейцев, уже попали в окружение западнее Вязьмы и погибли. Это была настоящая трагедия.

Вину, как обычно, Сталин возложил на других. 16 октября особисты арестовали командующего понесшей в непрерывных боях огромные потери 42-й армией (Резервный фронт) генерал-майора Петра Петровича Собенникова. Ему предъявили обвинение в измене родине и участие в контрреволюционной организации…

Нарушилась связь с войсками. В Москве не знали, что происходит на фронте. В эти октябрьские дни в обороне Москвы возникла огромная брешь в пятьсот километров, которую нечем было заполнить. В любой день немецкие войска могли нанести по столице прямой удар. На фронт бросили всех, кого могли найти, — курсантов училищ, милицию, последние резервы. Москву могли прикрыть три дивизии оперативных и внутренних войск НКВД со своей артиллерией и танками и два корпуса противовоздушной обороны.

Прибытие на фронт свежей танковой бригады Катукова, укомплектованной новенькими Т-34, воспринималось как манна небесная. Спустя годы маршал бронетанковых войск Михаил Ефимович Катуков рассказывал (см. «Красная звезда», 15 сентября 2000 года), что в начале октября его 4-я танковая бригада стояла в резерве. В один из октябрьских дней Катуков прилег отдыхать, вдруг посыльный: вызывают в штаб армии.

Дежурный офицер взволнованно сказал:

— Скорее к аппарату ВЧ. Через несколько минут будет звонить товарищ Сталин!

Командира бригады соединили с вождем. Тот приказал грузиться и по железной дороге прибыть на станцию Кубинка, чтобы прикрыть Москву со стороны Минского шоссе.

— Товарищ Сталин, грузить танки на платформы опасно, — возразил Катуков.

— Почему?

— Сейчас темно, машины могут свалиться. А освещать нельзя — вражеские самолеты висят в воздухе. Идти своим ходом и скорее, и надежнее.

Вождь согласился с комбригом.

Если Сталин в октябрьские дни сам звонил всего-навсего командиру бригады и лично отдавал ему приказ, это свидетельствовало о той степени отчаяния, в котором находился вождь. Бригада прошла триста шестьдесят километров, оседлала шоссе и железную дорогу Москва—Минск. В ноябре Катуков был произведен в генерал-майоры танковых войск и получил орден Ленина. Приказом наркома обороны № 337 от 11 ноября его часть переименовали в 1-ю гвардейскую танковую бригаду. Приказ был опубликован, и тогда страна узнала о создании гвардейских частей.

Сейчас нам легко обсуждать действия полководцев, корить их за ошибки и промахи. Но ведь советским полководцам эта наука не легко далась. Командные кадры Красной армии стратегии как науке никогда не учились. Да ее и не преподавали!

В 1935 году на военно-историческом факультете Военной академии имени М.В. Фрунзе запланировали курс лекций по теории стратегических операций. Заместитель начальника академии Ефим Афанасьевич Щаденко, будущий заместитель наркома обороны по кадрам, возмущенно сказал начальнику факультета:

— Это что еще за курс стратегии? Стратегией занимается лично товарищ Сталин, и это не наше дело.

Тогдашний начальник Генерального штаба маршал Александр Ильич Егоров, когда представители академии просили разрешить им читать теорию стратегии, раздраженно заметил:

— Ну чем вы будете заниматься по стратегии? Планом войны? Стратегическим развертыванием? Или ведением войны? Никто вам этого не позволял, потому что это дело Генштаба.

В 1937 году попытались в Академии Генерального штаба создать кафедру стратегии. Но арест почти всех крупных военных теоретиков не позволил даже сформировать преподавательский состав.

«Заниматься стратегией, тесно связанной с политикой, в Советской России становилось все опаснее, — пишет «Военно-исторический журнал» (№ 9/2011). — Сталин и его ближайшее окружение считали это своей прерогативой и с растущим раздражением относились к «стратегическим мыслителям», особенно вышедшим из русской армии».

В конце концов начальник Генштаба маршал Шапошников исключил из академической программы стратегию как учебную дисциплину. Это прискорбно сказалось на уровне подготовки командиров Красной армии…

Иностранными языками генералы не владели, зарубежной военной литературы не читали — она лежала за тремя замками в спецхране. А руководители государства и Красной армии внушали им, что советская армия лучше и сильнее немецкой.

Многолетние репрессии против офицерского корпуса выкосили наиболее образованных и подготовленных командиров. Расстрелянных и посаженных заменяли досрочными выпусками слушателей военных академий. Завершить образование им не давали. Их сразу назначали на высокие командные и штабные должности. Одни, одаренные от бога, наделав ошибок, набираясь опыта и знаний, соответствовали своим высоким званиям. Другие стали жертвами новых репрессий в армии. Третьи так и не смогли справиться с новыми должностями. Иногда такие назначения оканчивались катастрофой для целых фронтов…

6 октября немцы взяли Брянск. Начальник особого отдела 50-й армии, оказавшейся в окружении, майор госбезопасности Иван Савельевич Шабалин, профессиональный чекист, вел дневник, хотя в действующей армии это было запрещено. В армию его призвали в первых числах августа. До этого он служил в управлении НКВД Ленинградской области, а последние полгода был наркомом госбезопасности Бурят-Монгольской АССР.

Первые же впечатления не внушали оптимизма: «Армия не является такой, какой мы привыкли ее представлять. Громадные недостатки… Положение с личным составом очень тяжелое. Почти весь подобран из людей, родина которых занята немцами. Они хотят домой. Бездеятельность, отсиживание в окопах деморализует красноармейцев. Есть случаи пьянки командного и политического состава. Люди иногда не возвращаются из разведки. Говорил с командующим армией. Знает ли Москва действительное положение дел?»

Начальник особого отдела 50-й армии запечатлел трагическую картину гибели всего Брянского фронта.

4 октября Иван Шабалин записал в дневнике:

«Орел горит. Нас обошли. Весь фронт, то есть три армии, попали в клещи, в окружение, а что делают наши генералы? «Они думают». Уже стало привычкой: «Я уклоняюсь от окружения, мы сдаем фронт», а что же теперь?.. Мы уже наполовину окружены, что будет завтра?

Говорил с командующим армией генерал-майором Петровым. Он сказал, что фронт не может больше помочь, и спросил меня:

— Сколько людей расстреляли вы за это время?

Что это должно означать?

Комендант принес литр водки. Ах, теперь пить и спать, может, будет легче».

6 октября: «Неизбежность окружения всего фронта, а не только нашей армии очевидна… Руководство фронта потеряло управление и, вероятно, голову. Было бы лучше предоставить армии возможность самостоятельных решений».

7 октября:

«Ничего подобного поражению Брянского фронта история еще не видела. Противник подошел сзади и окружил почти три армии, то есть по меньшей мере 240 тысяч человек… Мы сдавали города почти без боя. Командование фронта потеряло руководство с первых дней немецкого наступления. Говорят, что эти глупцы уже изъяты и отправлены в Москву. Все усилия, которые были приложены для укрепления оборонительной зоны, оказались напрасными.

Командование фронтом передано генералу Петрову. Я прихожу, он говорит:

— Ну, меня тоже скоро расстреляют».

Вывести войска из окружения и спасти их не удалось.

Командующий 50-й армией генерал-майор Михаил Петрович Петров, удостоенный звания Героя Советского Союза за войну в Испании, и начальник особого отдела армии майор госбезопасности Шабалин пробиться к своим не смогли. Оба погибли в окружении.

А столь неудачно командовавший Брянским фронтом генерал-полковник Еременко спасся. 13 октября он был ранен в правую ногу и правое плечо. За ним прислали самолет, чтобы вывезти из окружения. Но самолет ночью совершил вынужденную посадку, генерал потерял сознание, его спрятали в крестьянской избе. Чекисты доложили о происшествии в Москву. 14 октября за ним прислали санитарную машину и в тот же день положили на операционный стол в центральном военном госпитале.

 «Операция была довольно мучительная, — вспоминал Еременко, — из ноги осколки удалось извлечь, но один довольно крупный осколок, засевший в грудной клетке, достать так и не удалось. После операции меня перевели в палату. Температура доходила до 39 градусов; хотя сознание больше не оставляло меня, состояние было тяжелое, и я, грешным делом, думал, что не выживу».

Сталинского гнева за невыполненное обещание разгромить «подлеца Гудериана» Андрей Иванович избежал. Все-таки, видимо, некоторая неуверенность вождя в себе заставляла его держать рядом с собой таких самоуверенных и бравых генералов… Еременко эвакуировали в Куйбышев.