ФБР - Александр Рыжков

— Анатолий Альбертович позаботился о том, чтобы я вышел на пенсию немного раньше установленного срока, — не скрывая улыбки, сообщил Градов. — Такое бывает, хоть и редко.

— Вот как… И ты хочешь знать правду, да?

— Хочу, Лиза. Я догадываюсь, что она будет тяжёлой. Но мне нужно знать.

— Ну так знай, Зина, петух ошпаренный, рогоносец, я тебе изменяла с тех пор, как ты попал в сибирскую колонию. Я даже не стала для приличия ждать какое-то время — на следующий же день после твоей «вынужденной отлучки» я отсосала у первого мужика, который подвернулся под мои губы. Им оказался Серж. Да, именно тот Серж, из-за которого ты рассыпал шахматы и убил несчастного Зарецкого. Ах да, Зарецкий, царство ему небесное. Молоденький, неопытный мальчик… Я лишила его тогда девственности!

Градов молчаливо слушал, сжимая кулаки до хруста в старческих суставах. Желваки нервно подрагивали на его скулах.

— О да, Зиновий, пока ты там брёвна тягал, меня полдвора перетягало. Я давала им во все места. Особенно мне нравилось это делать в зад. Какой я дурой была, что вертела перед тобой носом и не разрешала туда войти. Твои знакомые были более настойчивы… А когда ты вернулся, Градов, через год, ты мне показался таким дряхлым и надоевшим, таким слабым и бесполезным… Ты мне стал отвратителен в мужском плане, ведь я догадывалась, что там с тобой делали в колонии ледяными сибирскими ночами. Эти все паханы, шестёрки, авторитеты… Они петушили тебя, трахали в жопу. Как после этого я могла позволить тебе войти в меня? Вдруг они были заразными? Я не хотела разделить их болячки. Да и вообще, как я могла хотеть тебя после того, как ты разбил нашу «таврию», к тому же умудрился при этом убить ту несчастную женщину. Я хотела с тобой развестись, и сделала бы это, если бы не забыла… Да, попросту забыла. А ты вернулся — и я всё взвесила. Проще ничего не менять. И будь что будет.

Лиза говорила размеренно, голос её лишь иногда подрагивал. Ни единой слезинки, ни намёка на раскаяние. Словно школьница рассказывала учителю сочинение на тему «как я провела год без тебя, ублюдок ты хренов».

— Ты жертва туалетного чтива «про зону», Лиза, — проскрипел зубами Градов, но потом взял себя в руки и более-менее ровным тоном продолжил: — Почему ты не захотела поговорить со мной на эту тему? В Сибири не было ни «петухов», ни «паханов». Там были люди. Такие же, как я. Осуждённые. И мы держались вместе, ведь иначе нас ждала ужасная смерть. Хотя не отвечай, я понимаю, почему не хотела говорить — тебе так было выгодно. Зачем развинчивать свои заблуждения, ведь они так хорошо оправдывали твоё блядское поведение?! Я догадывался. Догадывался, мать твою так! Но, как тупой идиот, до последнего пытался оправдать тебя, не замечать очевидных вещей…

— И дальше что, дружок-голубок? — перебила его Лиза. — Прочитаешь мне мораль? Задушишь меня, как тот долбанный Отелло?

— С кем ты была эти дни? — потребовал Градов.

— Как с кем? С Сержем. Я…

— Дверь вот здесь, — Зиновий ткнул пальцем на выход. — И сделай так, чтобы я твою проститутскую морду больше никогда не видел. Я еду в пансионат. Отдыхать от тебя, твоей лжи и этого дрянного двора, полного тварей типа Сержика и Толика.

— Как скажешь, — спокойно ответила Лиза и размеренным шагом направилась к двери.

Когда она вышла, Зиновий рухнул на постель и не удержал слёз. Горькими и тяжёлыми они были. Вкуса разочарования и разбитого сердца. Цвета потерянной молодости…

Немного позже, Градов сидел в кресле и медленно втирал в виски бальзам «звёздочка». Пары бальзама щипали заплаканные глаза. Но это было приятное пощипывание. Зиновий поймал себя на мысли, что так и не выяснил, откуда Лиза взяла сигариллу. Ведь, насколько ему было известно, недавно табачные изделия окончательно запретили.

Старик поглядел на датчик настроения. Как это ни странно — лишь жёлтый сектор.

Утром за ним прилетит флаер. «Самолётик счастья стариков-работников» — так его называют многие. СССР! Цвета тёмно-синего металлика, с радужной улыбчивой эмблемой «Фармацевтики Бережных Рук» на дверцах. Обычно это грузовой транспорт, забирающий множество счастливчиков за раз, но Зиновий не был уверен, что за ним прилетит именно такой. Всё-таки на пенсию он выходит в незапланированный день.

А может это всё вьетнамский бальзам «звёздочка»? Вместе с головной болью, он снимает и боль душевную? Хотя нет, здесь дело в другом — самые страшные подозрения подтвердились сегодня. Это, своего рода, сброшенный камень с плеч. Неприятный, колючий, измазанный гнилью и ядом камень. Горькая правда лучше чем сладкая ложь? В этом случае да. Хотя вообще — нет…

Лиза… Да пошла она к такой-то матери! Были бы магические ножницы, которыми можно вырезать куски из памяти, Зиновий бы с радостью ими воспользовался. О да, много чего бы он вырезал. В первую очередь — Лизу. Всю Лизу, целиком и полностью, от встречи в московской школе-интернате для умственно-отсталых детей до сегодняшнего разговора.

Вот бы было здорово!

А что дальше?

И вообще смысл?

Наша лента жизни не имеет реверса. Она мотает только вперёд. Память — это не что иное, как возможность оглянуться на отработанную плёнку. Так зачем же менять память, если плёнка всё равно не сработает вновь? Глупо это. Вперёд, только вперёд. Ты есть то, что есть сейчас. Что было в прошлом — то остаётся в прошлом. Впереди Зиновия ждут заслуженные беззаботные дни пенсии на берегу Ялты. Второе рождение, можно сказать. Жаль, конечно, что заслуженный отдых даётся только на старости лет. Но уж лучше так, чем никак.

Тут градов вспомнил, что ещё даже не приступал к сбору вещей. Зубная щётка, туалетная бумага, безопасная бритва хоть и с плавающими, но уже изрядно поржавевшими лезвиями, поношенный костюм, грязные рубахи (Лизы не было, значит стирать некому)…

И только он надумал подняться с кресла, чтобы приняться за сбор походной сумки, как тело отказалось слушаться. На Зиновия обрушилась старческая усталость, подобно тропическому цунами. Веки слиплись и напрочь отказались разлипаться. Сквозь щели сознания принялся просачиваться серый туман сна. Он залил собой всё.

Дирижабль улетает прочь. Он не хочет оставаться на этой земле. Яркое закатное солнце красит его очертания кровавым багрянцем. Морозный день морозной жизни…

Капитан Эльмиран изучает горизонт в покрывшуюся инеем подзорную трубу. Линзы чисты и вид превосходный. Вдалеке маячат желтеющие луга и сбрасывающий листву лес. Экипаж в хорошем расположении духа и капитан чувствует это. Он подзывает боцмана Радригеса и даёт поглядеть в трубу. Боцману не по себе такое внимание начальства. Его дело приземлённое — гонять матросов по палубе, назначать смены и внеурочные дежурства за пьянки и ругань. А заниматься столь возвышенными делами, как прокладывание маршрута или осмотр местности сквозь линзы, облачённые в складные серебряные цилиндры — это уж, увольте. Пусть капитан и его помощник занимаются. Боцману и без этого хлопот хватает. Но отказать капитану Эльмирану в чём-либо — худшего преступления и представить себе нельзя.