Война миров - Герберт Уэллс

Артиллерист замолчал и положил свою загорелую руку мне на плечо.

— В конце концов нам, может быть, и не так много придется учиться, прежде чем… Вы только представьте себе: четыре или пять их боевых треножников приходят вдруг в движение… Тепловой луч направо и налево… И на них не марсиане, а люди — люди, научившиеся управлять ими. Может быть, я еще увижу этих людей. Представьте, что в вашей власти одна из этих машин, да еще тепловой луч, который вы свободно можете бросать куда угодно. Вообразите, что все это вы можете контролировать. Что же значит перед этим то, что вы превратились ненадолго в гнома? Вот марсиане выпучат от удивления свои глазищи! Разве вы не видите их, не видите, как они бегут, задыхаясь, пыхтя, воя, к другим своим машинам? Везде что-нибудь не в порядке. И вдруг как раз, когда они налаживают что-нибудь, мы пустим тепловой луч — и человек снова овладеет Землей!

Пылкое воображение артиллериста, его уверенный тон, храбрость, которую он выставлял напоказ, на некоторое время убедили меня. Я без колебания поверил в его предсказание о судьбе человечества и в то, что планы его вполне осуществимы. Читатель, который сочтет меня слишком восприимчивым, полусумасшедшим, должен сравнить свое положение с моим: он внимательно читает и рассуждает, я же должен был прятаться в кустах и всего бояться.

Мы беседовали об этом все утро, потом вылезли из кустов и, осмотревшись, нет ли где-нибудь марсиан, быстро направились к дому на Путни-Хилле, где артиллерист устроил себе берлогу. Это был склад угля при доме, и когда я посмотрел на ту работу, на которую он потратил целую неделю, — это была какая-то нора, ярдов десять длиной, которую он намеревался соединить с главной сточной трубой Путни-Хилла, — я в первый раз подумал, какая бездна между его мечтами и его силами. Такую дыру я мог бы вырыть в один день. Но я все еще верил в него и возился с ним над его норой до полудня. У нас была садовая тачка, и мы свозили ненужную землю за кухню. Мы подкрепились жестянкой консервированного черепахового супа и вином из соседней кладовой. Я даже отдыхал. Эта упорная тяжелая работа заставляла меня забывать об этом чуждом, странном мире. Пока мы работали, я обдумывал его проект, и у меня начали возникать возражения и сомнения; но я проработал все утро, радуясь, что могу заняться каким-нибудь делом. Проработав около часа, я стал высчитывать, как много нужно прорыть, чтобы достичь клоаки, — мы могли совсем не наткнуться на нее. Потом я стал недоумевать: зачем, собственно, нам нужно копать этот длинный туннель, когда можно просто проникнуть в сеть сточных труб через одно из отверстий с улицы и оттуда уже пробраться к дому. Мне казалось, что дом выбран неудачно и туннель слишком длинен. Как раз в то время, когда я начал сомневаться, артиллерист перестал копать и посмотрел на меня.

— Здорово поработали, — сказал он и бросил заступ. — Надо передохнуть немного… Я думаю, пора пойти понаблюдать с крыши дома.

Я настаивал на продолжении работы, и после некоторого колебания он снова взялся за лопату. Вдруг мне пришла в голову одна мысль. Я остановился. Он тоже перестал копать.

— Почему вы разгуливаете по лугу, вместо того чтобы работать здесь? — спросил я.

— Просто хотел освежиться, — ответил он, — Я уже шел назад. Ночью безопаснее.

— А как же работа?

— Нельзя же все время работать, — сказал он. И я понял, что это за человек.

Он колебался, держа заступ.

— Нам нужно пойти на разведку, — сказал он, — Если кто-нибудь подойдет близко, то может услышать, как мы копаем, и мы будем застигнуты врасплох.

Я не стал возражать. Мы вместе полезли на чердак и, стоя на ступеньке, смотрели в слуховое окно. Марсиан нигде не было видно; мы слезли на черепицы и соскользнули вниз под прикрытие парапета.

Большая часть Путни-Хилла была скрыта деревьями, но мы увидели реку внизу с зарослью красной травы и нижнюю часть Ламбета, красную, залитую водой. Красные вьюны карабкались по деревьям вокруг старого дворца; ветви, сухие и мертвые, с блеклыми листьями, торчали среди пучков красной травы. Удивительно, как быстро росла эта трава в воде! Около нас ее совсем не было. Здесь росли зеленый яркий лавр, альпийский ракитник, красный боярышник, калина. Поднимающийся за Кенсингтоном густой дым и голубоватая дымка скрывали холмы на севере.

Артиллерист принялся рассказывать мне, что за люди остались в Лондоне:

— На прошлой неделе какие-то сумасшедшие зажгли электричество. По освещенной Риджент-стрит и Серкусу разгуливали толпы размалеванных, беснующихся пьяниц, мужчины и женщины веселились и плясали до рассвета. Мне рассказывал об этом один человек, который там был. А когда рассвело, они заметили, что боевой треножник стоит недалеко от Лапгхэма, и марсианин наблюдает за ними. Бог знает, сколько времени он стоял там. Потом он двинулся к ним и нахватал больше сотни людей или пьяных, или растерявшихся от испуга.

Любопытный штрих того времени, о котором вряд ли даст полное представление история.

После этого рассказа, в ответ на мои вопросы, артиллерист снова перешел к своим грандиозным планам. Он страшно увлекался и говорил так красноречиво о возможности захватить хотя бы один боевой треножник, что я начал ему снова верить. Но все же я начал понимать, с кем я имею дело, и догадался, почему он считает таким важным ничего не делать поспешно. Я заметил также, что теперь он уже не говорил о том, что лично захватит треножник и будет сражаться.

Потом мы снова вернулись в угольный погреб. Ни один из нас и не подумал снова приняться за работу, и когда он предложил поесть, то я охотно согласился. Он вдруг стал чрезвычайно щедр: когда мы поели, он куда-то ушел и вернулся с несколькими превосходными сигарами. Мы закурили, и его оптимизм еще более увеличился. Он начинал считать встречу со мной важным событием.

— В погребе есть немного шампанского, — сказал он.

— Нам бы лучше налечь на красное бургонское из Темзы, — ответил я.

— Нет, — сказал он, — сегодня я хозяин. Шампанское! Нам предстоит трудиться. Перед нами нелегкая задача. Нам необходимо отдохнуть и собраться с силами, пока можно. Взгляните на эти мозолистые руки!

После еды, исходя из того же соображения, что сегодня праздник, он предложил сыграть в карты. Он научил меня игре в экарте и, поделив между собою Лондон — причем мне досталась северная часть, а ему южная, — мы стали играть на участки. Это покажется забавным и глупым, но я описываю то, что было, и, что еще удивительнее, я находил эту игру очень интересной.

Странно устроен человеческий ум. В то время как человечеству грозила гибель или вырождение, мы, под страхом возможной ужасной смерти, сидели и следили за случайными комбинациями разрисованного картона и с азартом играли в карты. Потом он выучил меня играть в покер, а я выиграл у него три партии в шахматы. Когда стемнело, мы, чтобы не прерывать игры, рискнули даже зажечь лампу.