Хранитель истории династии. Жизнь и время князя Николая Романова - Иван Юрьевич Матвеев

к северному входу Исаакиевского собора. Накрытый штандартом саркофаг был установлен на специальный постамент, после чего датские гвардейцы внесли его в собор. В своём первосвятительском слове Святейший Патриарх сказал после панихиды: «Ныне императрица Мария Феодоровна, имевшая желание быть похороненной в России, возвращается в дом, ставший для неё родным. Убеждён: наилучшей данью её памяти станет возрождающаяся Россия – Россия, вновь идущая по пути Христову, Россия, стремящаяся жить в мудрости и благочестии, жить по правде и по вечному нравственному закону. Сегодня Императрица Мария Феодоровна упокоится в земле, ставшей для неё второй родиной. Ее останки лягут рядом с гробом венценосного супруга. И это станет ещё одним знаком воссоединения и примирения России, преодоления той вражды и тех разделений, которые принесли с собой революция и гражданская война. Не случайно у этого гроба ныне собраны представители разных сословий и поколений, священнослужители Московского патриархата и Русской зарубежной церкви, государственные руководители современной России и потомки тех, кто не по своей воле покинул страну в годы лихолетья»[330].

К сожалению, даже в такой исторический и важный для России момент не обошлось и без конфуза. Княгиня Мария Владимировна, приехавшая на церемонию, решила произвести эффект и вместе со своей свитой долго выжидала, когда к собору подъедет кронпринц Дании Фредерик [331] и его супруга кронпринцесса Мэри[332], чтобы вместе войти в храм, торжественно продемонстрировав свой статус «главы Российского Императорского Дома». Князь Николай Романович, глубокомыслящий человек, попросил лиц из протокола администрации губернатора Санкт-Петербурга переговорить с окружением Марии Владимировны, чтобы хотя бы во время панихиды она встала со всей семьёй. Реакция была крайне негативной, а ответ следующим: «Вы что? “Императрица” будет стоять с вами?»[333]

Во время церемонии Мария Владимировна старалась держаться поближе к официальным лицам и иностранным делегациям, попадая в объективы камер. Более того, пока шла панихида, Мария Владимировна отошла на несколько шагов, став чуть впереди почётных гостей, как бы демонстрируя свой статус на церемонии.

Остальные Романовы, съехавшиеся со всего мира, показали своё полное единение. Никто из семьи вперёд не выходил, в то время как некоторые из старшего поколения косо смотрели на бестактность своей родственницы.

В 12 часов, по окончании панихиды, гроб с останками императрицы был вынесен из собора, вновь установлен на катафалк. Кортеж отправился в Петропавловскую крепость. После краткой литии гроб с останками императрицы Марии Фёдоровны был опущен в могилу, рядом с надгробием горячо любимого супруга. Со стен Петропавловской крепости прозвучал 31 пушечный залп – по числу залпов, произведённых, когда датская принцесса Дагмар прибыла в Петербург 140 лет назад. Романовы поочерёдно подходили к могиле государыни и бросали символическую горсть русской земли. Как дань памяти великой императрицы великой страны, последняя воля которой все-таки была исполнена.

Под звуки хора и звон колоколов на могилу императрицы Марии Фёдоровны было установлено временное белое надгробие с золочёным крестом наверху, идентичное надгробиям в императорской усыпальнице. На могилу императрицы были возложены многочисленные венки, из которых особо выделили от президента России, датской королевы и семьи Романовых.

Так завершилась история долгой дороги русской императрицы домой. Её воля была исполнена, и теперь она лежит рядом с мужем и сыновьями. Она вернулась и как императрица, и как супруга, и как мать, потерявшая всех своих сыновей, и как женщина, потерявшая свой дом.

«Мы присутствовали при историческом событии, это действительно новая страница в истории российской, поскольку второй раз, можно сказать, прибыла в Россию Императрица, чтобы оставить свой след. Я безмерно счастлив, что хотя бы теперь они будут вместе. Навсегда!» — подвёл итог князь Николай Романович историческому событию[334].

Церковное единство

Революции и Гражданская война в России разделили не только близких, сослуживцев. Разрыв произошёл и в семьях, расколов общество на красных и белых. В результате колоссальных потрясений распалась Россия, а вместе с ней и одна из основ государственности – церковное единство.

После Русского Исхода со всех концов страны за пределами России оказались миллионы беженцев – князья, врачи, учителя, купцы, крестьяне, военные. В ноябре 1920 года в Константинополе для окормления многочисленной зарубежной паствы было создано Временное высшее церковное управление Юга России – позднее ставшее Русской православной церковью за границей, сначала с центром в сербском городке Сремски Карловцах и Мюнхине, а после Второй мировой войны в Нью-Йорке.

Ещё одним центром Русского православия в результате различных волн эмиграции стал Париж, где в 1930-х годах была сформирована Архиепископия западноевропейских приходов русской традиции под омофором Вселенского Патриарха. Знаменитый на весь мир собор Александра Невского на улице Дарю стал одним из символов русской эмиграции и сердцем жизни лишенцев и изгнанников из России.

Само церковное разделение фактически оформилось после публикации в июле 1927 года печально известной декларации митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского)[335], фактически ставшего во главе церкви после ареста патриаршего местоблюстителя митрополита Крутицкого и Коломенского Петра (Полянский) [336]. В декларации, в частности, были следующие слова: «…Мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством… выразим нашу благодарность и Советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения»[337].

Конечно же, такой документ, опубликованный под нажимом советского правительства, не мог не вызвать критику верующих людей внутри страны и за её пределами. Декларация была решительно отвергнута руководством и большинством членов как Русской православной зарубежной церковью, а также позднее, пусть и в меньшей степени, Архиепископией в Париже.

Некогда единая Русская православная церковь в результате проводимой коммунистами политики гонений оказалось разделённой, а у себя на родине фактически уничтоженной и попранной. В эти тяжёлые и подчас страшные дни, к большому сожалению, зачастую из-за влияния политических сил в СССР, использовавших церковь в качестве «служанки», происходила жёсткая конфронтация между ветвями русского православия, доходившая порой до крайностей с обеих сторон.

После 1991 года медленно и постепенно начались осуществляться пусть и крохотные, но первые шаги к примирению и покаянию. Священники и некоторые архиереи Русской зарубежной церкви стали приезжать в Россию, знакомиться с ситуацией, общаться с простым народом и искать точки соприкосновения. Но путь к единству был долгим и сложным.

Николай Романович стал одним из первых, кто с начала 1990-х годов призывал архиереев двух юрисдикций хотя бы начать диалог, направленный на сближение. С рождения князь принадлежал к Русской зарубежной церкви, но после падения коммунизма он не видел препятствий в единстве. Однако в 1990-х годов