Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Мария Будберг давно была агентом НКВД, еще в заграничный этап жизни Горького освещавшей его для кураторов с Лубянки, сейчас это твердо установлено документами. Эту загадочную роковую женщину Марию Закревскую-Бенкендорф-Будберг называли «красной Мата Хари», еще в 1918 году она была любовницей английского разведчика в России Локкарта, арестована вместе с ним и завербована в ВЧК лично Яковом Петерсом. Не так давно бывший разведчик КГБ и писатель Леонид Колосов нашел в лубянских архивах подтверждение осведомительской работы Марии Будберг на ГПУ в отношении Горького, и Колосов тоже был уверен в участии Будберг в тайном отравлении писателя. С обострением болезни Горького она срочно прибыла в СССР из Европы, хотя с писателем ранее почти порвала отношения и жила со знаменитым английским писателем-фантастом Гербертом Уэллсом, как подозревают, прибыла она в Москву вызванная срочным приказом спецслужб.

А в последний день жизни Горького на дачу Мария Будберг прибыла в сопровождении лично Ягоды и двух сотрудников его ведомства в штатском. После же выдачи «последнего лекарства» (некоей таблетки, которую Горький якобы несколько раз пытался выплюнуть) и смерти Алексея Максимовича она дачу спешно покинула опять же в сопровождении тех же двух сотрудников службы Ягоды. А затем сюда же к одру умиравшего Горького прибудет и сам Сталин и будет шипеть из-за чего-то на Ягоду, даже заявит горьковским секретарям, что Ягоде здесь делать нечего. Все эти обрывки мозаики дают вполне приемлемую версию умышленного отравления Горького НКВД руками своего агента, гораздо более убедительную, чем обычно в случаях «странных смертей».

Хотя однозначного вывода о ликвидации Горького НКВД с участием бывшей его любимой женщины так никто и не сделал, возможна и естественная смерть, с легкими у него давно были серьезные проблемы. Приходилось сталкиваться и с оригинальной версией в любовно-шекспировском стиле о том, что Мария Будберг отравила своего знаменитого любовника из личных побуждений, без принуждения ее к этому НКВД и Ягодой. О такой версии в своей книге «Горький» упоминал известный горьковед Павел Басинский, но эта версия уж очень экзотична и практически не проверяема теперь никакими фактами.

Хотя нельзя не отметить, что мотив для такой ликвидации Горького у власти и ее спецслужбы не столь уж полноценный. Мелкие литературные споры и заступничество за нескольких опальных коллег из писателей такой фигуре, как Алексей Максимович, вполне могли бы простить. Был другом Бухарина с Ягодой – но мало ли других их друзей в 1937 году по сигналу власти от них отвернулись и предали. Все же ни к какому явному диссидентству в отношении к Сталину Горький до самой своей смерти не склонился. На посту главы советских писателей продолжал четко проводить большевистскую линию, в газетах пел осанну Беломорканалу, а в своей публицистике все так же славил советскую власть. Спецслужбам же и Ягоде, честно говоря, вообще трудно представить, чем Горький мог быть опасен. Своей поздней публицистикой писатель даже сделал НКВД посмертный подарок в виде суровой фразы: «Если враг не сдается, его уничтожают!» Эту горьковскую цитату чекисты уже после его смерти сделают своим паролем, страшным саундтреком к бойне 1937–1939 годов. Очень легко предположить, что и бойню 1937 года Горький мог бы с тем же энтузиазмом поддержать своим пером и словом, найдя и ей множество объяснений для Сталина.

В отличие от смерти Горького не слишком убедительны попытки доказать организацию ГПУ в 1930 году убийства Владимира Маяковского под видом самоубийства. Равно как не столь убедительна и параллельная версия об умышленном доведении поэта до выстрела в себя чекистской операцией, включая пассажи о специально для этого присланном в подарок с Лубянки пистолете. Как, например, ничем документально не подтверждена версия об убийстве под видом самоубийства сталинского наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе, к которому якобы прямо перед роковым выстрелом заходил в комнату неопознанный курьер с Лубянки.

В отличие от самого «пролетарского писателя» Горького самый «пролетарский поэт» той эпохи Маяковский ни в какие принципиальные споры с советской властью вступить не успел, да и по своей значимости влиянием, подобным влиянию на вождей страны Горького, не обладал. Никакого мотива для власти или ГПУ здесь не просматривается, а инсценировать самоубийство после убийства не в пример труднее, чем действительно больного человека подтолкнуть к краю нужным «лекарством» из рук женщины, которой тот полностью доверяет. Тем более что Маяковский застрелился в состоянии давно тянувшейся у него глубокой депрессии на почве литературных споров и личных переживаний, застрелился сразу после ухода от него в результате очередной ссоры его любовницы актрисы Вероники Полонской. Да и бывшей любовнице Лиле Брик поэт несколько раз угрожал самоубийством накануне, по ее словам, даже пытался стреляться, но тот самый подаренный от ГПУ пистолет дал осечку.

Так что смерть Владимира Маяковского всеми серьезными исследователями этой проблемы считается самоубийством вследствие действительно тяжелой депрессии поэта на почве личных проблем с женщинами и известного разочарования в своей прошлой партийно-литературной деятельности. Иногда к этому добавляют, что Маяковский в этой депрессии пересмотрел свои прежние романтические взгляды на революцию и советскую власть, увидел уход ранней своей мечты совсем в другую сторону в годы правления Сталина и что даже он мог этим самоубийством откреститься посмертно от тех, кто его поэзию позже буквально «приравняет к штыку» и его броскими строчками начнет оправдывать Большой террор. Как написал об этом предположении поэт Александр Городницкий, поэт-горлан мог этим выстрелом уйти от будущих обвинений: «Последний гражданский свой выполнив долг, злодеяний иных не содеяв – ты привел приговор в исполнение до, а не задним числом, как Фадеев». Такую версию часто выдвигают симпатизирующие Маяковскому литературоведы, пытаясь очистить приставший к нему образ партийного поэта и послушного сталинского агитатора. Хотя, честно говоря, версия его именно творческой и бытовой депрессии, усугубленной непростыми отношениями поэта с его женщинами, выглядит наиболее вероятной в качестве мотива самоубийства.

Маяковский действительно тогда начал тяготиться статусом официозного певца индустриализации, травлей советских критиков его последних произведений, а считавший себя главным специалистом по литераторам в ГПУ Яков Агранов был в последние годы так же часто около поэта, как его прямой начальник Ягода возле Горького. В версии о подаренном поэту чекистами пистолете обычно Агранова именуют этим таинственным дарителем. Хотя есть версия и о том, что этот злополучный пистолет Маяковскому вручил на праздновании десятилетия создания ВЧК в 1927 году другой его хороший товарищ в рядах ГПУ Валерий Горожанин, которому поэт посвятил свое стихотворение во славу ЧК «Солдаты Дзержинского». Расстрелянный, как и Агранов, в эпоху больших репрессий 1937 года Горожанин тоже был ветераном еще дзержинского призыва в ВЧК, куда перешел из рядов боевиков левых эсеров. Эсером в прошлом был и Агранов, и выпивавший до своего ареста с Маяковским чекист Блюмкин, похоже, что Маяковского тянуло именно к той первой плеяде чекистов Гражданской войны с левацким настроем, какой был присущ тогда и самому пролетарскому поэту.

К трупу застрелившегося Маяковского одними из первых подъехали именно высокопоставленные чекисты Агранов и Гендин, как считают сторонники версии об убийстве поэта госбезопасностью – чтобы на месте замести следы. Хотя и непонятно, какие же следы в этом случае заметались, Агранов был очень высокопоставленной фигурой в ГПУ к 1930 году, а никак не рядовым ликвидатором и заметателем следов. Агранов тогда вообще большую часть времени проводил в окружении писателей и поэтов, многие из них называли его Янечкой и считали милым человеком. Михаил Зощенко прилюдно благодарил чекиста-литературоведа за заступничество и помощь. Странно, что советские мастера слова были так расположены к чекисту, отправившему лично на заклание поэта Гумилева и профессора Таганцева в 1921 году, презрев данную им письменно клятву в обмен на признательные показания по их делу никого не расстреливать, но это тоже приметы советской эпохи.

Вся эта суета различных чекистов вокруг депрессирующего Маяковского в последний период его жизни, непонятные отношения с тоже имевшими отношение к ГПУ супругами Брик, различные слухи о подаренном или даже присланном с намеком пистолете с Лубянки – все это для сторонников предположения о ликвидации поэта руками умельцев из ГПУ служит подпорками в основание их достаточно размытой версии. Вот, например, эту версию отстаивает К. Кедров:

«Поэтам лучше держаться подальше от власти и политики. Власть не перехитришь, в игре с дьяволом всегда побеждает дьявол. Пуля Дантеса оборвала жизнь Пушкина в 37 лет. Чья пуля прервала в 37 лет жизнь Маяковского, пока неизвестно. Ясно лишь, что руководил операцией опытный агент ЧК Агранов. Такими же специалистами по тайным терактам были Волович, Горб и особенно странная фигура – Лев Эльберт, участник похищения и убийства генерала Кутепова. Бриков неожиданно услали за границу, Маяковского так же неожиданно не пустили, и в квартире в Гендриковом переулке стал «маячить» Эльберт. Маяковский, конечно, знал, что его обложили со всех сторон. Чего стоит мрачная шутка за утренним чаем, когда поэт предлагает послать за границу Маяковского с заданием физически устранить какого-то политического деятеля. Шутка с довольно мрачным подтекстом. Здесь и намек на то, что Маяковского не пустили с Бриками в зарубежную поездку, и недвусмысленное напоминание, что поэт знает о его основной профессии – похищения и террор… Маяковского хоронил чекист Агранов. Если нет прямых доказательств о причастности Лубянки к гибели поэта, то нет ни малейшего сомнения в активнейшей деятельности Агранова по заметанию каких-то следов во время похорон. К удивлению родных и близких, похороны поручили возглавить не писателю, не поэту или, хотя бы для приличия, какому-нибудь партийному боссу, а малоизвестному широкой общественности чекисту… К удивлению Маяковского, в самый разгар травли вокруг него ему передают от Лубянки огнестрельное оружие. Удивленный поэт отсылает оружие обратно, но ему мягко и настойчиво возвращают оружие с мотивировкой, что так положено. Однако Маяковский не агент ЧК и не член коммунистической партии, ему оружие не положено».[6]