Президент не уходит в отставку - Вильям Козлов

— Я нынче видел Федю Гриба, — вспомнил Сережа. — Приехал из города домой. На субботу и воскресенье. Он там в ПТУ учится. Говорит, как только уехали отсюда детдомовские, все кому не лень стали таскаться на остров. А все разорили не деревенские ребята, а приезжие рыбаки. Деревенские, что жили вместе с детдомовскими на острове, долго берегли добро. Ну а потом постепенно рыбачки все растащили, сожгли на кострах. На острове дров-то нет. Все ценное, понятно, детдомовцы с Каменного увезли, а что оставили пропало…

— И Федя тащил? — спросил Сорока.

— Говорит, нет, а кто же его знает… Он хитрый!

— Есть похитрее Феди Гриба… — задумчиво произнес Сорока.

— Пообещал завтра пораньше свистнуть меня: отправимся на лодке за лещами. Говорит, так и быть, задарма покажу тебе лещиную ямину. Там, мол, такие лапти выворачивают — мы таких сроду не видывали! И главное, он уже не один год там прикармливает… пшенной кашей. Говорит, специально для нас постарался, мол, тогда-то он обидел всех нас, так вот теперь жалеет об этом… Дурак, говорит, был, кочерыжка капустная… А теперь вот поумнел и понимает, что к чему…

— Ай да Федя! — подивился Сорока. Он понял, что Гриб не обманул Сережу. Такая яма действительно существовала. Причем не одна. Как-то зимой артельные рыбаки зачерпнули из одной такой ямы несколько десятков центнеров крупных лещей. Это было давно, когда еще Сорока учился в девятом классе.

— И ростом побольше стал, — продолжал Сережа. — Вместо кепки, той, клетчатой, носит теперь железнодорожную фуражку с молоточками.

Сорока прислушался: где-то неподалеку треснул сучок, затем кто-то кашлянул.

— Кажется, наши идут, — сказал он, вглядываясь в сгущавшийся сумрак.

Сережа сложил руки рупором и крикнул: «Алена-а!» Эхо разнесло его голос по лесу. Немного погодя откликнулся Гарик. А через несколько секунд из леса вышли Алена, Гарик и Нина. Шли они молча, внимательно глядя себе под ноги.

Сережа вдруг вскочил со скамьи и помчался вдоль берега к кустам. Скоро он вернулся, держа на ладони потускневшего светлячка.

— Какой некрасивый, — протянул Сережа разочарованно.

— А ты положи его на место — и снова загорится, — посоветовал Сорока.

Еще не видя Алены, Сорока почувствовал, что она сильно расстроена. Да и Гарик с Ниной (они немного отстали от быстро шагающей Алены), кажется, тоже были не в своей тарелке. Сорока ожидал нечто подобное, но, когда увидел лицо девушки, даже немного растерялся: припухлые губы сжаты, глаза с лихорадочным блеском смотрели зло, уничтожающе.

— Посмотри, какого я светлячка поймал! — сунулся к ней Сережа, но она резко отвела его руку.

— Иди в дом, мне нужно с Тимофеем поговорить, — сказала она.

— Что я, маленький? — обиделся Сережа.

— Я тебя очень прошу. — Она сделала ударение на слове «очень».

Сережа пожал плечами, бросил на Сороку сочувственный взгляд и, положив светлячка на лист подорожника, ушел в дом, громко хлопнув в сенях дверью.

Повисла тяжелая тишина. Алена, машинально уперев руки в бока, стояла в воинственной позе напротив и смотрела на него. Он сделал было движение, чтобы встать, но потом раздумал. Алене удобнее будет разговаривать с ним, глядя на него сверху вниз. Она покосилась в ту сторону, где стояли Гарик и Нина, и негромко спросила:

— Зачем ты это сделал?

— Что именно?

— Ты все еще считаешь себя Президентом Каменного острова? — с издевкой сказала она. — Я думала, что с этой детской игрой покончено. Я думала, что Президент давно ушел в отставку.

— Я не понимаю: о чем ты говоришь?

— Ты все отлично понимаешь! — взорвалась она. — Зачем ты оскорбил его на берегу?

— Это он тебе сказал?

— Неужели ты думаешь, что Борис способен пожаловаться на тебя? Или вообще на кого-нибудь?

— Да нет, не думаю, — ответил он, с интересом наблюдая за ней. Еще никогда он не видел ее такой злой. Может быть, стоило бы рассказать ей о том, что нынче произошло на берегу сразу после восхода солнца, но его глубоко уязвили пренебрежительные, обидные слова о «детской игре» на Каменном острове. Он и сейчас не считал, что они занимались детскими играми.

— Ты обидел его, потому что он мне понравился, — сказала она. — Разве не так?

— Ты ведь сама не веришь в это, — с досадой ответил он, окончательно уверившись, что не стоит Алене рассказывать о том, как Борис убил ручную косулю. По глазам видно: что сейчас ни говори Алене, она правильно тебя не поймет. Слишком ослеплена… любовью или гневом? Поди разбери этих девчонок!

— Вы все мне противны: и ты и Гарик! — продолжала в запальчивости выкрикивать Алена. — Если бы вы знали, какая мне зеленая тоска с вами! Ну, что тебе сделал Боря? Поймал в твоем озере пять паршивых щук? За это надо было его снасти в озеро кидать, да?..

«Значит, кое-что он рассказал…» — подумал Сорока.

— Если вымахал под потолок да натренировал свои мышцы, думаешь, теперь любого можешь безнаказанно задевать? Это низко, Тимофей! И я не ожидала от тебя такого… Я всегда считала тебя умным, благородным, справедливым… Где же здесь справедливость? Да, он мне очень понравился, он не такой, как ты и Гарик…

— И совсем не такой, как ты думаешь, — не удержался и ввернул Сорока.

— Может, в конце концов, и мне кто-нибудь понравиться? — не слушая его, продолжала она. — А этот, — пренебрежительный кивок в ту сторону, где стояли Нина и Гарик (правда, их уже там не было: хитрый Гарик, видя, что запахло скандалом, увел Нину по тропинке в лес), — будет вечно пилить меня и выяснять, о чем я с ним говорила? Потом будет дуться целую неделю, ходить с обиженной физиономией? Да что вы за жизнь мне создали! Друзья называется…

Алена вдруг обмякла, в глазах сверкнули слезы. Прикусив нижнюю губу, она сбросила с ног туфли, подошла к скамейке и села рядом. Плечи ее затряслись, она уткнулась лицом в его грудь и зарыдала. Он растерялся, даже побледнел. Легонько обнял ее и стал осторожно гладить по вздрагивающим плечам. Волосы ее он неловко отводил в сторону, но они снова рассыпались и закрывали лицо. Он стоически стерпел ее несправедливые упреки, а вот слезы вызвали смятение. Он уже ничего толком не понимал и не знал, что нужно делать. Даже хотел было позвать Сережу, но раздумал: незачем ему видеть сестру в таком состоянии.

Выплакавшись, Алена вытерла нос носовым платком и, повернувшись к нему, спросила:

— Наверное, тушь с ресниц размазалась?

— Тушь? — глуповато уставился он на нее.

— Тимофей, я, кажется, и вправду влюбилась, — жалобно сказала она, глядя затуманенными глазами на озеро. — Он мне понравился еще там, в Комарове, когда ты подрался с ними…

Он почувствовал, как неприятно заныло в правом боку, хотел что-то сказать, но голос ему не повиновался. И тогда он, отвернувшись, прокашлялся. А когда снова повернулся к ней, лицо было обычным: спокойным и непроницаемым.

— Сдается мне, ты сделала очень неудачный выбор, — сглотнув слюну, ответил он.

— Неужели ты думаешь, я в Гарика когда-нибудь была влюблена?

— Он был в тебя влюблен.

— Дурачок, я любила тебя, — просто сказала она. — А ты мне все время подсовывал Гарика… Все три года я тебя любила. И ты не мог этого не знать… Иначе ты глупый и слепой! Бесчувственный, холодный чурбан!

— Черт возьми!.. — хрипло вырвалось у него.

— А ты все сделал, чтобы убить во мне любовь… Когда мне хотелось видеть тебя, ты исчезал на месяцы, когда я тянулась к тебе (рано или поздно ты всегда появлялся!), я натыкалась на холодильник… Если бы ты знал, как я злилась тогда на тебя!.. Помнишь, один раз я встала из-за стола и ушла? Я сказала, что меня ждет подруга, а сама весь вечер просидела в сквере, напротив нашего дома… Ты прошел мимо и даже не посмотрел в мою сторону… Тебе стоило хотя бы один раз по-человечески поговорить со мной, отбросив проклятую невозмутимость, или хотя бы в такой момент посмотреть на меня — и я была бы счастлива. Но ты этого, Тимофей, не сделал. Ты всегда держал меня на расстоянии, которое измеряется таким благородным понятием, как дружба… А дальше — ни шагу! А мне мало одной дружбы, милый Тима! Ты разве не заметил, что я уже взрослая?

— Я многое проглядел… — глухо ответил он, глядя перед собой. На острове мелькнул огонек, но он не обратил на это никакого внимания.

— Зачем же ты, Тима, так безжалостно убил мою любовь?

— Ты права: я глухой и слепой, — сказал он.

Лучше бы Сорока ничего этого не слышал. По-прежнему жил рядом с ней и был уже одним этим счастлив. Он видел, что Алена не любит Гарика. Да и тот чувствовал, но был слишком самоуверенным, чтобы даже самому себе признаться в этом. Последнее время он больше разыгрывал из себя влюбленного, чем был влюблен на самом деле.