Куда исчез Гитлер, или Военные тайны ХХ века - Михаил Лещинский

На улицах сидят, подогнув под себя ноги, брадобреи. У них нет ни мыльной пены, ни даже воды. Растерев лицо клиента грязными руками, они с противным звуком скоблят кожу тупыми бритвами. Сидит мужик с выпученными глазами, терпит, да еще деньги за это платит.

Большинство женщин ходит в чадрах. Жара. На ней – в зависимости от достатка шелковые с кружевами или простые, почти всегда белые брюки, поверх юбка с кофтой или платье, а на голове чадра. Из тонкого шелка, пастельных тонов – голубые, зеленые, розовые, с мелкой сеткой на лице. В жару дышать под ней невозможно. Я попробовала, но не смогла пробыть в таком наряде и пяти минут. У меня было ощущение чудовищного насилия над собой. Надругательства. Идет женщина, поднимет подол, машет им, как веером. Всегда с ужасом смотрю на них. Тоска. Неживые, немые, недоступные, не смеющие заговорить. Сквозь сетку поблескивают любопытные, а иногда и ненавидящие глаза. И становится жутко: а вдруг под чадрой мужик с ножом или автоматом. Бывало и такое.

Мы, наша страна, построили в центре Кабула поликлинику. Четырехэтажную, прекрасно оборудованную. Наши врачи всех специальностей и афганские, конечно, ведут прием. Я снимала репортаж об открытии. Все было с помпой. Слова о дружбе произносили, о благодарности. Ковры стелили прямо на улице. Женщины в этих самых чадрах приходят на уколы. В одежде специальные полоски прорезаны – место для укола. Чтобы раздеться в кабинете врача – ни-ни. Муж убьет. Так вот, через месяц в этой чудесной лечебнице не работал ни один туалет, ведь они, извините, подтираются камешками. Все карманы забиты ими. И превратилась канализация в непробиваемую смесь дерьма и камней. В результате все демонтировали, а туалеты деревянные соорудили на улице.

Большинство прохожих на улицах грязные, немытые, вонючие, с волосами крысиного цвета от пыли. Но ходят вдохновенно, гордо и красиво. Как барсы. Заглядишься. Есть чему и нам у них поучиться. Да не научимся никогда. Самоуважение. Уж такие мы, русские. Все, кто пожелает, вытирает о нас ноги, а мы помалкиваем. Выбили из нас все. А вот они сопротивляются всему чужому. Самовлюбленность до раздражения. Гордость. Каждый требует к себе уважения. Спроси, за что? За то, что Человек. Независимый. Твердо уверенный, что жить нужно только так, а не иначе. «Народец, который Англия не смогла проглотить», – писала Лариса Рейснер, побывавшая в Афганистане в 20-е годы ХХ века.

Едем как-то с Алексеем Бабаджаном на съемку. Смотрим, на небольшой улочке фотограф. Аппарат у него вековой давности. На треноге. Весь обклеенный цветными картинками из журналов. Скрючится фотограф над своим аппаратом, голову грязной тряпкой накроет – сейчас птичка вылетит. Стоит рядом с ним стайка женщин в чадрах. Видать, приезжие. Не снимая чадры, садятся прямо на тротуаре на стул. Щелк! – и нате вам, фотография. Они лежат у него большой стопкой. Заготовлены заранее. Всем одинаковые. Мы всю эту сценку запечатлели. Спрашиваю: для чего нужны фотографии? «А на документы», – отвечают. Оказывается, наклеить можно самим. Паспортов у них нет. Никто не знает, когда родился. Это событие не фиксируется. Жизнь ничего не стоит: Аллах дал, Аллах взял. Все в его руках. Здесь и умирают просто. Через несколько часов после смерти завернут в саван и зароют в сухую, твердую, как камень, землю, неглубокую могилу в которой выдалбливают кирками. Ни слов, ни сожалений. Аллах дал, Аллах взял. Радуйся. Благодари его. Ни имени, ни воспоминаний. Бугор, сложенный из камней. Очень много хаотичных захоронений. Где вздумалось, там и зарыли. Бывают случаи, когда трупный яд попадает в арыки и колодцы. Вдоль улиц и дорог натыканы безобразные сучковатые шесты с зелеными тряпками наверху. Если же тряпка красная, то, значит, погибший не отомщен. Многие советские, впервые видевшие эти захоронения, радовались, что афганцы красным цветом выражают свою приверженность революции. Иногда эти глубокие впечатления попадали даже на страницы прессы.

Кабул, как и все восточные города, просыпается с рассветом, с первыми криками муэдзинов на бесконечных минаретах. Навстречу восходящему солнцу начинают свой путь на склоны окружающих Кабул холмов водоносы. В огромных бурдюках они несут воду в самые бедные районы города. А в бурдюке литров 30, а то и 40. Идет бедный, согнувшись пополам. Хорошо, если есть в помощь хоть ослик. Водоносы в основном хазарейцы. Это самая бедная и угнетаемая часть населения. И, конечно, так же рано поднимаются хлебопеки, владельцы крошечных пекарен. Их здесь называют «нун дукан», хлебная лавка. Их несколько на каждой улице. А всего в Кабуле около четырехсот. И у каждой свои постоянные покупатели, что живут по соседству. В обед бывают и случайные покупатели, которых это святое для афганцев время застало в городе. Всего же кабульские пекари делают 225 тонн хлеба, почти миллион лепешек в день. Это я для репортажа в муниципалитете узнавала. Основная еда афганцев – хлеб и чай. Тем и сыты.

Работают в таких пекарнях семьями: отец, сыновья, старики. Каждый выполняет свою работу. Один месит тесто, второй его выкатывает, третий делает колобки, взвешивая каждый на весах, а то и на глазок, четвертый разминает в продолговатую лепешку, пятый выдавливает на ней рисунок, шестой насаживает ее на специальную подушку и отправляет в открытую печь (тандыр), а уж последний выкладывает горячий хлеб на прилавок. Тут же мешки с мукой с надписью «Сделано в СССР». Покупатели заворачивают лепешки в полотенца, складывают на подносы, которые водружают на голову. В очереди чаще всего девчонки и мальчишки.

Технология, как видишь, несложна, но требует быстроты и знания своего дела. Лепешка стоит 6 афгани. Если придешь со своей мукой, то – полтора. Семьи большие. Иногда 40 – 50 человек живут в одном доме. У главы семьи, как правило, 4 – 5 жен. Так велит ислам, чтобы больше на земле рождалось правоверных. Вот и рожает каждая жена по десять, а то и больше детей. Никто из ребят не знает, кто их родил. Для них все жены отца мамы. Афганцы любят хлеб горячим, а потому и приходят за ним трижды в день. Оттого и пекут его утром, днем и вечером. Не всякая семья имеет деньги на ежедневные лепешки, а потому часто получают их в долг. У хозяина дукана есть специальные палочки, на которых он делает зарубки. По ним в конце месяца производится полный расчет. В некоторых лавках таких палочек набирается до ста. Но никогда ни один пекарь не откажет в лепешке бедному соседу.

В этой стране, где господствует всеобщая нищета, идет война, как-то особенно чувствуется трогательное святое отношение к хлебу. Пусть и в нашей жизни будет так. Засим все. Целую. Ада.

Кабул

Нюсечка! Сегодня мне тяжело писать. Увиденного не забыть! Мне казалось, что журналист в любой, самой трудной ситуации обязан найти слова, отбросив личные эмоции. А вот случилось – и ничего кроме рыданий выдавить из себя не могла.

В аэропорту, уж в который раз, провожали в Россию «Груз 200». Большие и какие-то неуклюжие деревянные ящики с цинковыми гробами внутри стояли в нескольких десятках метров от разверзнутого чрева огромного транспортного самолета. «Черный тюльпан» был готов принять свою тягостную ношу. Замер почетный караул. Склонили головы музыканты. У самолета – экипаж. Здесь же командующий 40-й армией Борис Всеволодович Громов. На лице – страдание. У самого двое сыновей. После нелепой гибели его жены, их матери, живут у стариков в Саратове…

Давно хотела написать об этом, не раз виденном, но все рука не поднималась. Почему груз? Почему двести? Каждый, кажется, думает сейчас об этом, и невольно о том, кто следующий? Панихида без родных, без близких. Ужасная безысходность. Ну, хоть так.

Командующий вскидывает ладонь к козырьку. Последние почести, последнее «простите». Оркестр заиграл, мне показалось тише, чем обычно, будто не трубы, а сами музыканты запели «Прощание славянки». До боли родная мелодия. Сколько раз слышала ее, но здесь, под чужим небом, на чужой войне – другое дело, ни с чем не сравнимое восприятие.

Экипаж поднялся в кабину. Нетесаные деревянные ящики медленно поплыли по транспортеру в грузовой отсек. Их путь до Ташкента, а дальше по всей стране. К несчастным матерям и отцам, невестам и сестрам на последнюю побывку.

Я все думаю, пойдет ли в эфир этот репортаж? Скорее всего, нет. «Не надо волновать советский народ». Да и в Кабуле об этом много не говорят. Вернулись с аэродрома в свои части, выпили, как полагается, «на помин души»… Здесь не молятся, да и свечки поминальные ставить негде. Так что, хоть ты сходи, да поставь свечки за убиенных и их родителей, чтобы достало им сил перенести эти страдания.

Все время думаю о матерях, которые вот так встречают сыновей. Офицеры, сопровождавшие «Груз 200», рассказывали о душераздирающих случаях, когда родные требовали открыть запаянную крышку «цинка», чтобы проститься по-человечески, запомнить навсегда родное лицо. Да разве можно? Никто не знает, сколько пролежало там тело, что с ним стало. Бывали, рассказывают, случаи, когда от отчаяния втайне, самовольно разрезали автогеном крышку. Невозможно себе представить, что бывало дальше. А еще говорили, что как-то под крышкой родные увидели не своего сына, а совсем другого мальчика. Страшно!