Хоккейные истории и откровения Семёныча - Николай Эпштейн

Так вот, если подходить к вопросу с такими критериями, то Николай Семёнович Эпштейн — это, безусловно, большой талант. В то время он котировался, как третий тренер Союза вслед за Чернышевым и Тарасовым. Он обладал невероятным чутьем на талантливых хоккеистов. Ведь это он открыл Рагулина, гордость нашу, это он первым разглядел необыкновенную одаренность Мальцева, он направил на путь истинный Эдика Иванова. А Никитин, Морозов, Борисов, Громов, Каштанов, братья Голиковы — это тоже все его ребята. Он находил маленьких с точки зрения габаритов хоккеистов, но все они были хитрые, верткие. Эпштейн называл их «игровиками» и делал из них больших мастеров. Не случайно именно он долгое время тренировал молодежную сборную страны, и это всегда была великолепная команда, игравшая в игровой, по–своему очень зрительский хоккей. Не то, что нынешние — бей–беги, ломай ребра. Те его ребята, — сурово заметил Олег Маркович, — в такой хоккей не играли, хотя тоже, случалось, ломали ребра, выбивали мениски. Это — хоккей.

К моему великому сожалению, — продолжил Белаковский, — я с тренером Эпштейном как врач не работал. Разве только в командах ветеранов, куда он приглашался главным тренером и когда — а было это уже лет 15–20 назад — мы были уже людьми в возрасте. С ним очень приятно работать. Он относится к числу тренеров, которые прислушиваются к советам врачей. Кстати, «Химик» был единственной командой класса «А», где врачом работала женщина — Антонина Леонтьевна Калинина. Работала много лет, вдумчиво, профессионально. Она ребятам была как мать родная. И ведь не кто иной, как Эпштейн пригласил в мужскую взрослую команду врача–женщину и не прогадал.

Он никогда не был тренером–диктатором. Он был… слово «либерал», пожалуй, не подходит. Хотя в хоккее можно быть и либералом. Применительно к Эпштейну уместнее слово «интеллектуал». В принципе каждый тренер хочет, чтобы его команда играла хорошо, но идут тренеры к этому разными путями. Есть люди, которые умышленно создают конфликты в команде, тренеры–интриганы, сталкивающие игроков лбами в команде для своих каких–то корыстных целей. Я таких тренеров не приемлю. А есть люди, которые хотят сделать из команды семью. И именно такие тренеры достигают наиболее высоких результатов. Мне посчастливилось поработать именно с такими тренерами — Борисом Андреевичем Аркадьевым и Гавриилом Дмитриевичем Качалиным. Я никогда не слышал, чтобы Аркадьев повышал па кого–то голос. Игроков он всегда называл на «Вы». Никогда не повышал голоса и Качалин, он только чуть–чуть прибавлял в тоне, если так можно выразиться, и все. Это были и тренеры, и люди с большой буквы. И вот они находили общий язык с игроками, которые в те времена были не так высоко образованны, как нынешняя молодежь. И войти с ними в душевный контакт было, пожалуй, потруднее.

Из плеяды таких тренеров и Николай Семёнович Эпштейн. Я и сам сторонник того, чтобы команда была единой семьей. Даже если в такой команде нет выдающихся звезд, но создан хороший микроклимат, то эта команда способна на большие свершения…

— Скажите, Олег Маркович, а Тарасов создавал в команде семью? Вы же знаете, вы с ним проработали столько лет…

— Да, я поработал с ним немало. Это был выдающийся, но очень своеобразный человек.

По определению врача, у него «был другой стиль, жесткий. Но он, безусловно, всей душой болел за дело, был неистощим на выдумки на тренировках, скучать у него не приходилось. И в то же время, под конец своей карьеры, он стал мягче, заботливее. Тарасов любил игроков. И, будучи большим хоккейным специалистом, особенно любил игроков талантливых.

Конечно, был вспыльчивый, взрывной. Чехов обзывал, бывало, белогвардейцами, во время игры кричал: «Бей чехов». А чехи нас предупреждали: «Урезоньте вашего Тарасова! Мы, чехи, народ самолюбивый. Мы фашистского генерала Гейдриха пришили, а уж с Тарасовым тоже как–нибудь разберемся…»

Патриот страны был Анатолий Владимирович необыкновенный. Однажды играл ЦСКА в Швеции, в Евле, против местного «Брюнеса». Матч товарищеский, судил финн. И вот перед началом игры шведский гимн играют, а советский — нет. Тарасов дает команду игрокам игру не начинать. Подъезжает судья: «В чем дело?». Тарасов объясняет. Шведы начинают суетиться, да вот, мол, не нашли, вы уж извините… Ваши проблемы. И что вы думаете, сорок минут искали наш гимн шведы, где–то по телефону переписали, но сыграли. И только после этого началась игра. И это тоже — Тарасов».

Что же касается Эпштейна, вновь вернулся к главной теме разговора Белаковский, «то я о нем могу говорить только в превосходной степени. Порядочный, интеллигентный человек, умница, неконфликтный. Жаль, что я не работал вместе с ним в команде мастеров».

— Олег Маркович, вот вы говорите, что Эпштейн был неконфликтным человеком, а ведь он был единственным тренером, кто в свое время осмелился вести открытую полемику с самим хоккейным «генералом» Тарасовым, смело отстаивая свои принципы, свое видение игры. И не побоялся тарасовского гнева, его публичных, в центральной прессе, упреков в отступничестве от советского стиля. Для этого нужны были и мужество, и убежденность в собственной правоте, не так ли?

— Да, Эпштейн полемизировал с Тарасовым по игровым проблемам. По методике тренировок. Я уж не такой–то великий знаток хоккея, но все же понимал, что Тарасов культивировал в ЦСКА мощный, силовой, атакующий стиль игры, с тактикой силового давления на противника. А Эпштейн придерживался других взглядов. Хотя и у него в команде тоже были здоровые ребята.

Ту полемику я хорошо помню, но со стороны Эпштейна она не носила враждебного, конфронтационного характера. Он вел дискуссию и считал, что команде подходит та тактика, которая приносит победу. Вот «Химик» играл от обороны и часто наказывал грандов.

Николай Семёнович никогда не был сторонником подготовки суперчеловека. Он не был сторонником того суператлетизма, который проповедовал Тарасов. Я довольно часто бывал на сборах ЦСКА. Вот, — вспоминает Белаковский, тренировались мы в Кудепсте, где была высокая крутая лестница. И одно из любимых упражнений у Тарасова состояло в том, чтобы игрок сажал на себя другого игрока и тащил его на самый верх этой лестницы. Потом они менялись. Совершенно изнуряющее занятие. Когда я потом считал их пульс, мерил давление, то это было нечто… Но с точки зрения результатов это было оправданно. Команда побеждала.

Однако понятно же, — заметил Олег Маркович, — что существуют сиюминутные и отдаленные последствия такого рода перенапряжений. Они не сказываются тотчас. А из той когорты немногие пережили 50 лет. Это не возраст для смерти мужика. Это сейчас в стране средний возраст жизни мужчины — 57 лет. Докатились мы. Но такие люди, как Венька Александров, не должны умирать в 50 лет, а Альметов — в 40 с небольшим. Лошадиная была работа, и мне, врачу, в ЦСКА работалось поэтому нелегко.