История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года - Сергей Соловьев

Прежде других школ устроена была театральная школа для потехи великого государя; но по всему было видно, что и другие школы не замедлят; сильно чувствовалось, что отстали, сильно чувствовалось и громко говорилось, что надобно учиться. В литературе, как и во всем быте, явственны признаки приближения нового времени. Быт русского народа до эпохи преобразования вполне выражается в его поэзии; одних ее памятников достаточно для верной общей оценки этого быта. Поэтому нам необходимо остановиться на памятниках древней народной поэзии, тем более что если памятники народного творчества условливаются бытом народа, то, как обыкновенно бывает в истории, в свою очередь оказывают могущественное влияние на быт.

Вслушавшись внимательно в эту длинную и однообразную песню русского народа, которую он заводит от Киева и Царя-города и ведет через Волынь, Галич, Чернигов, Новгород, Москву к Казани, Астрахани и Сибири, мы видим ясно, что это народ, проживший восемь веков в одинаковых исторических условиях. Любимый образ фантазии певцов – это богатырь-козак, названия однозначащие. Как в X, так и в XVII веке русский мир был на украйне; как в X, так и в XVII веке человек, которому было тесно в избе отцовской, у которого «сила по жилочкам живчиком переливалась, которому было грузно от силушки, как от тяжелого беремени», отправлялся в степь-поле, где ему легко найти, на ком попробовать свою силу молодецкую. Многое переменилось в государственном строе России с Х до XVII века, от времен ласкового киевского князя Владимира до времен великого государя царя Алексея Михайловича, всея Великие и Малые и Белые России самодержца, но удальцы по-прежнему шли в степь поляковать (от поле), на Дону образовалось большое военное братство удалых поляниц (опять от поле), где каждому богатырю можно было набрать себе дружину и идти на подвиг. Таким образом, для народа была возможность через целый ряд веков петь свою песню на один лад, потому что содержание ее было живо перед его глазами; богатырь не умирал в козаке, и наши древние богатырские песни в том виде, в каком они дошли до нас, суть песни козацкие о козаках. Знакомый с этими песнями знает, что самое видное место между богатырями занимает Илья Муромец; он обыкновенно называется старым козаком и прямо донским козаком, атаманом донских козаков: «Помутился весь тихий Дон, помешался весь козацкий круг: что не стало у них атамана, что старого козака Ильи Муромца». Разбойники, испуганные его силою, просят его, чтоб взял их к себе в товарищи, в донские козачонки.

Молодой человек чувствует тяжкий груз силы, чувствует тоску по степи и говорит матери: «Ай же ты, государыня моя матушка! Давай же прощеньице-благословленьице: поеду я во далече-далече чисто поле, хочу разгонять бурушка косматого, хочу поразмять своего плеча богатырского, спробовать силы-удали молодецкие. Долго ли мне жить во глупом во малом во ребячестве, ходить мне дома по улице широкие, с ребятами тешиться?» Пока молодой человек не вырвется в чисто поле, все он будет жить в глупом, малом ребячестве: от глупого ребячества до возмужалости нет переходного времени образования! Страшен бывал сильный человек, вырвавшийся прямо из глупого, малого ребячества на полную волю, в чистое поле, и начавший разминать свое плечо богатырское. Песни превосходно изображают нам эту расходившуюся силу, которая не сдерживается ничем; эти поэтические изображения объяснят нам не одно явление не только в древней, но и в новой нашей истории, которая не могла разом отрешиться от старых условий. Илья Муромец, рассердившись, что его не позвали на пир, стреляет по божьим церквам, по чудным крестам и отдает золоченые маковки кабацкой голи на пропив, хочет застрелить князя Владимира с княгиней. Когда Василий Буслаев расходился в бою с новгородцами, то не пощадил крестного отца; мать, чтоб унять расходившегося богатыря, заходит сзади и падает на плеча могучие; богатырь говорит ей: «Ты, старушка лукавая, толковая! Умела унять мою силу великую, зайти догадалась позади меня. А ежели б ты зашла впереди меня, то не спустил бы тебе, государыне-матушке, убил бы заместо мужика новгородского».

Богатырь в поле, в степи; первое его дело – набрать себе дружину таких же богатырей, таких же полениц удалых. Чем же занимается атаман с дружиною? Ловят зверей и птиц, рубят суденышко дубовое и выезжают в море ловить рыбу – таковы были козацкие занятия в степи. Богатырь-козак не охотник до женитьбы и не очень высокого мнения о женщине: «Хороша жена – чужая корысть, а худа-то мне-ка ненадобна». Песня знает два рода женщин: богатырок, которые обыкновенно и чародейки, и женщин – теремных затворниц. Первые, понятно, не могут отличаться женственностию, но некоторые из них с силою физическою соединяют и нравственную, как, например, грозная Настасья Никулишна, которая не хочет пережить смерти мужа, не хочет выходить за его убийцу; вторые изображаются с характером, соответствующим их теремному воспитанию, т. е. совершенно без характера. Девушка – дорогая вещь, и потому ее запрятали в терем, чтоб не подвергнуть никакому враждебному влиянию, и тем больше в ней достоинства, чем она больше отстранена от всяких влияний, в этом полагается вся похвала; она красавица и отлично убережена: «Сидит она в тереме в златом верху, за тридесятью замками булатными, на ню красное солнышко не оппекет, буйные ветрушки не оввеют, многие люди не обгалятся (не глазеют)». Братья хвастаются сестрою: «Что есть у нас сестрица, из терема не ходит, белил с лица не ронит, бела лица не кажит». Ее просватывают, но приезжает богатырь, врывается к ней в терем, она отдается без сопротивления; потом встречается прежний жених, прельщает ее обещанием лучшей доли, и она передается ему; новый муж скоро гибнет, и несчастная женщина в самом печальном положении: «От бережку я откачнулася, к другому бережку не прикачнулася». Богатырь жестоко мстит ей за неверность.

Богатырь-козак выделился из толпы, ушел из общества в степь в сознании своей силы, своего преимущества или изгнанный из общества, которое не могло позволить ему среди себя расправлять плечо богатырское; дело неестественное, чтоб он стал уважать толпу, щадить мужиков: «Как начали они (богатыри) мужиков чествовать, чествовать мужиков жаловать, оплетьми они нахлыстывать; тут клянутся мужики, проклинаются: а будет трое проклят на веку тот бы, кто с вами, с молодцами, свяжется да заведет драку великую. Нахлыстали мужиков они до-люби». Василий Буслаев, образец новгородских козаков-ушкуйников, позвал новгородских мужичков на пир, но кормил-поил только свою дружинушку храбрую, а мужиков посылал взашей да всутычь.

Богатырь-козак представлял противоположность оседлому земскому человеку, занимающемуся мирным промыслом. Богатырь-козак, которому было грузно от силушки, как от тяжелого беремени, не мог по этому самому успокоиться, должен был находиться в беспрестанном движении, подвигах, он гуляет из земли в землю. Богатырь-козак может жить только в широкой степи, в городе он жить не может: «Отправлялись тут могучие богатыри что на поле, на Куликово. Ведь в Киеве-то нельзя им жить; разгуляются, распотешатся, станут всех толкать; а такие потехи богатырские народу было не вытерпеть, которого толкнут – тому смерть да смерть». Богатырь-козак не мог быть в городе и воеводою: «Не дай, господи, делати с барина холопа, с холопа дворянина, из попа палача, из богатыря воеводу».

Земский человек работает, богатырь-козак гуляет по широкому полю, полякует; но с понятием о гулянье было необходимо связано понятие о зеленом вине, о цареве кабаке, и степной богатырь-козак был очень хорошо известен древнему русскому человеку, известен как записной гуляка, охотник до зелена вина. Илья Муромец, самый почтенный из богатырей, пьет в кабаке вместе с голями кабацкими.

Наконец сила перестает по жилочкам живчиком переливаться, от нее уже не грузно более, как от тяжелого беремени, богатырь-козак стареет. Приближается смерть, суд, надобно будет расплатиться за то, что смолоду было много бито, граблено, надобно душу спасти, средство к тому – монастырь. Молодые смеются над старым богатырем-козаком: «Пора ти, старому, в монастырь идти!» И беда старому, если пропустит эту пору, встретится в чистом поле с чудовищем, которого не осилит, это чудовище – смерть; он замахнется острой саблею, но рука застоится в плече, не согнется, сабля выпадет из руки; тщетно взмолится богатырь, чтоб смерть дала сроку хоть на три года, хоть на три часа, чтоб имение по церквам разнести, золоту казну по нищей братии; смерть ответит: «Не дам я тебе сроку: твое имение неправедное, золота казна не заработана, и твоей душе не будет помощи». Зашатается богатырь на добром коне и упадет на сыру землю.

Богатырь-козак есть герой народной исторической песни в продолжение осьми веков, потому что во все это время богатырство-козачество налицо и потому что во все это время идет одна и та же борьба в чистом поле со степными кочевниками, с этим идолищем поганым, как олицетворяется кочевник в песне; богатыри-козаки, как обитатели того же чистого поля, – главные участники в этой борьбе; это самая чистая, самая поэтическая сторона их деятельности. Борьба в степи и на украйне идет постоянная, с одним и тем же характером, отсюда и песня тянется через восемь веков с одними и теми же лицами, с одними и теми же действиями этих лиц. Если в народных песнях обыкновенно смешиваются лица, действия и местности, то тем большее смешение должно было господствовать в нашем народном эпосе именно по продолжительности и однообразию воспеваемого явления. Одно и то же происходило и при Владимире I, и при Владимире Мономахе, и при Димитрии Донском, и при Алексее Михайловиче, и потому как раз пропелась песня о Киеве, о ласковом князе Владимире и об известном числе богатырей, так к этим местностям и лицам и начало приставляться все последующее из той же бесконечной борьбы, из того же бесконечного ряда подвигов. Мамай осаждает Киев, тут же и Куликово поле, тут же и Ермак, ставший племянником князя Владимира.