Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину - Кирилл Галушко

В нем мы можем узнать, что «страна восстанавливала силы». Речь, видимо, идет о Руси вообще, поскольку сей процесс «особенно быстро шел на Северо-Востоке». Потом мы с удивлением узнаем, что в этом «сказывалась удаленность от ордынцев» и сложные природные условия («обилие непроходимых лесов и топей»). Хотя некоторое знакомство с географией (например, по картам в этом учебнике) позволяет мне думать, что «Северо-Восток» находился все же ближе к Орде, во всяком случае к ее столице, чем Литовское великое княжество. Суть все же, видимо, не в расстоянии, а в теплых отношениях князей с этой самой Ордой. Жители большей части Руси (в Литве) страдали от несимпатии к Орде, а не от близости с ней. Но последующий вывод авторов нами был вполне (и с грустью) ожидаем:

«Все это предопределило роль Северо-Восточной Руси и входивших в сферу ее влияния Новгорода и Пскова в дальнейшей истории страны (какой? Выделение мое. — К. Г.). Она стала центром консолидации экономических, военных и культурных сил, что в итоге способствовало освобождению Руси от ордынского владычества» (с. 57).

Позвольте, но на предыдущих двух страницах мы прочитали, что «почти все крупные политические и экономические центры киевской Руси» уже вошли в Великое княжество Литовское. Не вошел только Северо-Восток и Новгород со Псковом. Тогда какую такую «Русь» собирался «Северо-Восток» освобождать от «ордынского владычества»? Такое чувство, что только-только решившись на поминание некоего очевидно достоверного факта (например, о вхождении большей части русских земель в состав Литвы, которая их уже объединила «для отражения внешней опасности» — или «защитила», как пишут в другом учебнике), авторы опять сползают в кювет советской схемы с «захватом русских земель литовскими феодалами». И упомянутая перед этим борьба Литвы «на два фронта» вдруг забывается, ибо всплывает патетическая старая тема про богоизбранность «Северо-Востока» для миссии низвержения ордынского ига. Ну что поделать: долго собирались низвергать, долго. Поэтому земли большей части Руси, которые «низвергли» раньше, тоже попадают в «фигуры умолчания». Хотя, возможно, я неправильно понял мысль авторов? Если считать «Русью» только «Северо-Восток» — то все правильно. Однако тоже какая-то глупость выходит: ведь только что «Русью» была Литва (с. 55). А все почему, товарищи? Потому что нигде не говорится о том, что называлось в период Руси «Русью», а что — нет. И не сказано было, где же заканчивается «Русь» и начинается «Россия». Каковы их географические и хронологические пределы. Вот от этого и путаница, и непоследовательность. И «страна» получается непонятно какая.

Поехали дальше. Через две страницы пункт «Начало объединения русских земель». Опять приехали! Только что большую их часть объединило Великое княжество Литовское, а тут все снова… Или предыдущий параграф писал другой соавтор, не договорившись со следующим, в каком состоянии он передает ему русские земли. Вот незадача, и тому пришлось начинать все с начала. Может, имело бы смысл тут просто дать новый старт, сказав: а тут деточки, начинается история не Руси, а России — и все стало бы на свои места. Литва (Русь) — Литве (Руси), Россия — России. Каждый занимается объединением своего. Но как потом объяснить борьбу московских князей с Литвой за древнерусское наследство? Значит, «Северо-Восток» должен максимально долго оставаться единственно правильной Русью, чтобы читатель не заметил несоответствий.

Авторы пишут, что «сама политика Орды способствовала возникновению таких (объединительных. — К. Г.) тенденций, поскольку ордынские ханы всячески стремились укрепить власть великого князя, защищавшего их интересы в Северо-Восточной Руси» (с. 59). А что же тогда «способствовало освобождению Руси от ордынского владычества» (с. 57)? Как могли великие князья желать «освобождения», если ханы всячески стремились укрепить их власть? Странные какие-то люди: кусают руку дающую… Пишется, что «рост относительной самостоятельности русских земель (опять же — каких «русских»? — К. Г.) происходил и благодаря начавшейся в 1359 г. в Орде «Великой замятне»» (с. 59) Ага, «рост самостоятельности» произошел из-за разборок в Орде. Смутное время, неясно было, кто правильный хан, — кто же будет укреплять власть великих князей? Приятно, что авторы отошли от традиционных воззрений на запрограммированность Москвы на историческую миссию, отдавая должное и Твери как «возможному центру объединения русских земель». Но это никак не влияет на традиционную запрограммированность Северо-Востока на объединение остальных «русских земель». Тут воззрения давно знакомые.

В весьма удачных отступлениях, названных «Штрихи к портрету времени», авторы дают читателю возможность понять, как воспринимали определенные явления их современники. Например, ведя речь о Мамаевом побоище (Куликовской битве 1380 г.), автор пишет:

«Мамаево побоище — так в источниках называют Куликовскую битву (1380) — историки рассматривают как ключевой момент в становлении национального самосознания русских людей и поворотный пункт в антиордынской борьбе. Это был переход к вооруженному сопротивлению. Однако такую оценку события в устье Непрядвы получили лишь столетие спустя. Современники же, видимо, считали битву всего лишь одним, хотя и важным, эпизодом, связанным с исполнением Дмитрием Донским своих обязательств перед ханом Тохтамышем. Дмитрий Иванович разбил войско узурпатора Мамая и тем самым очистил престол для своего господина. Недаром одним из первых с победой Дмитрия поздравил именно Тохтамыш. Дальнейшее поведение Дмитрия Ивановича, который в 1382 г. “не посмел руки подняти на царя” и оставил Москву на разграбление ордынцам, как будто подтверждает это. Тем не менее, в конце жизни Дмитрий без разрешения Орды завещал ярлык на великое княжение своему сыну, что явно говорило о росте политического статуса московского князя. Разгром в 1395 г. Тохтамыша среднеазиатским завоевателем Тамерланом позволил сыну Дмитрия, Василию I (1389–1425), приостановить выплату дани. Но опустошительное вторжение в 1408 г. правителя Орды эмира Едигея заставило его возобновить “ордынский выход”» (с. 64).

Эта цитата позволяет нам избавиться от еще одного пафосного исторического момента. Если раньше мы как-то потеряли Невскую битву и сократили Ледовое побоище до одного предложения, то и историческая роль Куликовской битвы у нас явно перемещается в историческое сознание потомков, где уж существенную роль играет идеология, а не реалии прошлого.

И вот мы наконец добираемся до «Объединения русских земель под властью Москвы» (недавно было, мы помним, «Начало объединения русских земель»). То есть это у нас процесс объединения завершается. Но опять же: каких русских земель, если только что мы видели, что большая часть Руси — в Литве? Значит, я был прав в своем предположении, что, по мнению авторов, все русские земли — это северо-восток Руси. Странность какая-то получается: а что тогда делать с главой (всего их девять) «Русь в ІХ — начале ХІІ века», где этот самый северо-восток практически не упоминается, все Киев какой-то? Так где ты, Русь-матушка? Что-то мы тебя потеряли…

Хотя! Тут возникает некое уточнение: «с этого времени (присоединения Новгорода (1477) и Твери (1485). — К. Г.) принято говорить о существовании единого государства — Московской Руси» (с. 65). Интересно: я никогда не слышал, чтобы это государство в каких-то документах называлось «Московская Русь». Было лишь Великое княжество Московское, потом Московское царство, государь которого, конечно, мог называть себя «государем Московским и всея Руси», но не «Московской Руси». Потом уже Российская империя (1721) с Петра І. Хотя ответ достаточно прост и содержится в самой цитате: «принято говорить». Простите, зря придираюсь к мелочам, ведь если «принято говорить», то все ясно. Здесь мы замечаем деликатный момент перетягивания одеяла: сначала у нас просто большая-пребольшая Русь, потом плавно «русскими землями» становится только ее северо-восток, потом (когда мы уже привыкли, что Русь находится именно там), она принимает ненавязчивое наименование «Московская Русь». Так принято говорить. Мы улавливаем «принятую» цепочку преемственности, основанною на некоторой подмене понятий. Каждый учебник эту подмену производит по-своему: кто-то придумывает «Южную Русь» и «Северную Русь» (такими понятиям, оказывается, оперировали в Древней Руси), кто-то рассуждает о «переносе политического центра» или «столицы», кто-то вообще не уточняет и просто «продолжает разговор», начатый с древнего Киева.

В этом контексте надо внимательно следить, когда в том или ином учебнике «исчезает» «защитившая часть русских земель от Орды» Литва. Это зависит от того, когда авторы считают перевести ее в разряд «фигур умолчания», чтобы читатель поскорее забыл, где находится Русь. Она потом неожиданно всплывет в Москве. Обычно Литва исчезает к концу XIV в., а если быть точным — то с Куликовской битвы 1380 г., когда Москва наконец-то берется за дело «освобождения» Руси (правда, как мы видели, — это некоторое преувеличение).