Гавайская петля - Сергей Зверев

Вариантов не было. Робкую мыслишку снова забиться в ту же щель Туманов отверг. Найдут, достанут и оттянутся по полной программе. В запасе несколько минут. Пока растянутся, получат инструктаж, заберутся на косогор, а он довольно длинный…

Павел бросился бежать. Прыгал с камня на камень, балансируя в каких-то сантиметрах от опасных расщелин. Поляна покорялась, но так, черт возьми, медленно… Он проделал последний прыжок, швырнул в кустарник нож с автоматом и, едва коснувшись земли, совершил акробатический кувырок. Довольный, что еще способен на простые физические действия, поднялся, почти непострадавший, отыскал автомат, повесил за спину, подобрал мачете и бросился в чащу. За спиной не стреляли – значит, не освоили еще подъем.

Это было нелегкое начало дня. Прорубать дорогу в джунглях Туманова не обучали, осваивать эту науку приходилось самостоятельно – в сжатые сроки. Нож был идеально отточен, а в руках еще присутствовала сила – это и спасало. Он рубил закрученные стебли лиан, кривые ветки, топтал растущий сплошным ковром папоротник. Рвался в глубь леса, как немецкий танк на Москву. Были участки, когда растительность отступала – тогда Павел бежал. И вновь вставал перед неодолимой стеной. Он обливался потом, немела рука, он перехватывал мачете в левую руку, рубил просеку со всей яростью – вспоминал всех своих многочисленных врагов, представлял, как катятся их головы под молодецкими ударами. Метр за метром он осваивал сложные участки. Когда совсем не оставалось сил, давал рукам отдых, мчался вдоль заросших участков, выискивал лазейку. Частенько приходилось ложиться, ползти по-пластунски – под какими-то колючими шарами, сложным переплетением ветвей, по жалящей траве – смутному подобию родимой крапивы и борщевика. Тело зудело, чесалось. Но Павел упрямо рвался в глубь острова. Встал, обняв какое-то куцее деревце, решив передохнуть минутку – он неплохо оторвался, можно позволить себе перекур без сигареты…

И задергался в панике. За деревьями перекликались люди! Он почувствовал страх и недоумение – как так? Ведь так спешил, шел с «опережением графика». В фильмах ужасов так бывает – бежит героиня сломя голову, по лесу, за ней неторопливо топает маньяк – практически не переходит на бег и, что характерно, всегда догоняет… Все значительно проще, догадался он. Парни не такие уж тупые. Обнаружили просеку, которую ты прорубил, и не спеша, покуривая, тянутся по ней друг за дружкой. Ждут, пока ты окончательно устанешь.

Туманов завыл от отчаяния. Глупейшая ситуация. «Не так уж плохо, – напомнил проснувшийся внутренний голос, – было бы значительно хуже, если бы на тебя спустили собаку».

Это точно. Уйти от злых собак шансов бы не было. Он бросился дальше, решив бежать, пока сможет, а когда уже не сможет, занять позицию и умереть с музыкой. «А где же твое везенье?» – зевнул внутренний голос. «Дома осталось везенье! – чуть не заорал он. – Под мышкой у Дины Александровны!»

Туманов снова рубил окаянную тропическую флору, бежал, падал, бросался грудью на амбразуру. Пробился через плотный кустарник и застыл на краю заболоченной низины. Бывают ли болота в джунглях? Никогда не задумывался. Или это что-то другое? Под ногами зачавкало, Павел попятился. Джунгли в этой части острова были какие-то клочковатые, с прорехами. Он мог бы пройти, намочив ноги, но не успеет, завязнет в этой жиже, и пиши пропало. А могут взять живым, доставить пред светлые очи Бруно Крэйга. Короткая светская беседа, а потом вся эта братия будет визжать от восторга, когда от него станут отрезать по кусочку.

Туманов никогда не возражал против нестандартных решений. Сделал несколько шагов, закрепляя в голове светлую мысль, бросился обратно по своим же следам. Как долго сможет он тут пробежать? Если до погони метров полтораста, то можно метров семьдесят… Он считал шаги, а потом метнулся в сторону от тропы, начал валяться в мокром папоротнике, обрастая зеленью, грязью, как снежный ком. Разглядел рваную канаву под деревом, скатился в нее, начал зарываться носом в прелую жижу…

Расчет был точен. Едва он кончил возиться, зашуршал высокий подлесок, захрустели ветки. Охотники брели гуськом, приглушенно переговаривались. Они действительно никуда не спешили. Гоготнул кто-то прямо над головой, перепрыгнул канаву. Раздался свист рассекающего воздух лезвия. Отломилась ветка. Просто так рубили, развлекались. Кто-то провалился в канаву, выругался на местном диалекте. «Надо бы запомнить», – подумал Туманов. Он думал о светлом и радостном – о Дине Александровне, заходящей в кружевной сорочке в спальню (нет, лучше без сорочки, отмотать назад…). Представлял, как Алиса гоняется с веником за Антошкой, который подложил на ее любимый стул раскисший соленый помидор… Два года назад это было, тогда еще не вступили дети в период полового созревания, а теперь у них другие ценности – скоро Динке придется на ночь заколачивать гвоздями спальню Алисы, а утром все это отрывать, чтобы выпустить несчастного ребенка на волю…

Вздохнул тоскливо… и, как видно, перестарался – втянул в себя грязь, вскочил, кашляя в рукав. Стал вертеться – никого нет, все прошли? Вроде никого, шаги затихали. Ан нет, ошибочка вышла… Затряслись кусты, и выбрался отстающий. Застегивал штаны на ходу, двигался как-то косолапо, ломающейся иноходью – словно страдал перманентной эрекцией. Поднял голову – и весь искорежился от страха, распахнул желтозубую пасть, чтобы заорать на весь лес. Можно представить – чудище болотное прет, страшное, с горящими глазами… Вопль уже рвался из худого горлышка – Туманов провел вспарывающий удар. Нога прыгнула вперед, врезаясь в живот противника. Крик захлебнулся. Павел схватил его за горло, вывел из равновесия вывертом бедра, сжал горло что было мочи, а когда у жертвы буквально вывалились глаза, просто скрутил ему голову, как петуху…

Потрясенно смотрел на покойника, лежащего в раздавленном папоротнике. Неужели кому-то нравится такая работа? Лихорадочно принялся за дело – стал стаскивать с мертвеца камуфляж, тяжелые шнурованные ботинки подходящего размера. Сбрасывал с себя осточертевшие лохмотья, бывшие когда-то костюмом, «нарядную» сорочку, превратившуюся непонятно во что. На покойнике его одежда висела мешком, Туманову в ней было немного тесно, но в целом терпимо. Завершая наряд, он натянул на уши синюю бейсболку с эмблемой почему-то футбольного клуба «Барселона» (эх, сейчас бы перед зеркалом покрутиться), схватил мачете, автомат, пустился опрометью по уже пройденному маршруту.

В какой-то точке он свернул налево, помчался краем извилистого оврага, перелезал через сучковатые раздвоенные стволы, висящие над пропастью, снова бежал, лез. Критически разглядывал практически рухнувшее на овраг деревце, обхватил его, стал карабкаться. Ствол прогибался, рогатые жуки упоительно грызли кожу на его руках, он хватался за ветки, забрасывал ноги на ствол, поступательно подавался вперед. Спрыгнул на той стороне, задыхаясь, стал рубить ствол, чтобы отрезать пусть теоретическую, но возможность до него добраться. Бросился в гущу глянцевой листвы.

Полностью выжатый, он лежал на крохотной поляне, смотрел, как ветер растаскивает облака над головой, как появляется солнце, грозя истребительным полуденным зноем. Желтые метелки на больших цветоножках склонялись над «отдыхающим». Мысли лениво ворочались под черепом. Курить еще рано – следует отдышаться. Неплохо бы что-нибудь поесть. Если вилла сенатора располагалась на южной оконечности Патикая, то двигаться следует на север – на другую оконечность острова. Патикай – второй после Хавы крупный остров архипелага. Он не должен быть исключительным владением сенатора и его дружка Крэйга. Здесь могут быть деревни, рыбацкие поселки, просто обязаны проживать люди, не связанные с бандитами Крэйга и не питающие к ним особой привязанности. А север он сможет найти – невелика наука. Солнце в данный исторический момент примерно на юге…

И снова мысли кувыркались в прошлое. Будет чем заняться на пенсии. Трактат напишет по конспирологии – «науке», изучающей влияние на ход мировой истории разных закулисных проходимцев. А уж этих проходимцев он повидал на своем веку… Звенья логической цепочки плохо стыковались. Сенатор Стэнхилл на крючке у Ордена. Вернее, он колеблется, не может принять историческое решение. Требуется срочное «хирургическое» вмешательство. И тогда он возлюбит своего потенциального противника. И падут последние бастионы между льготными траншами и снятием санкций с «Росгаза». ЦРУ обретает информацию об этих планах, но сенатор не любит ЦРУ, и некоторые силы препятствуют доведению до сенатора коварных планов Ордена. В действие вступают «ангажированные» Левиц и Горгулин. То, что в кознях Ордена ключевое значение уделяется «мастеровитому» Вердису, становится для них откровением. И скорым путем в могилу. С этим ясно. А что же нужно «Бастиону»? Устранить всех. Сенатора Стэнхилла, банкира, генерала, судью, помощника по избирательной кампании, Вердиса, наймита Ордена, которым почему-то оказалась Сьюзан Эмерсон… В сущности, занятно. В памяти всплыла старая голливудская лента «Коварный план Сьюзан». Зачем это нужно «Бастиону»? Непонятно. А хочешь узнать об этом подробнее, придется пройти еще парочку кругов ада. Ордынкина и Кошкина по-человечески жалко. Нормальные парни, откуда им знать, что в головах установки, обязанные сработать в определенной ситуации? Стертый фрагмент памяти, «раздражитель» на нужное событие. Человек – НЕ ЕГО ПОВЕДЕНИЕ. Могло не прокатить, но прокатило. Памятный эпизод в особняке сенатора, окрашенный в траурные тона. «А вот ТЕПЕРЬ мы, кажется, должны позвонить…» Именно ТЕПЕРЬ, когда известен человек Ордена – кем бы он ни оказался. А что их начальник Шандырин? Кукловод, дергающий за ниточки? Или над Шандыриным обустроился еще некто? Спасибо, Диночка. Как она тогда сказала? «Долго я в Москве не проработала, но успела обзавестись полезными связями среди приличных людей… Почему ты решил, что мы были единственными порядочными людьми в «Бастионе»?» Он дернулся – а ведь она не знает о Шандырине! – схватился по привычке за телефон. С досадой опустил обратно. Не позвонишь, как ни пыжься. Вот и получается, что на Гавайях ты сыграл не в пользу Ордена, не в пользу Левица с Горгулиным (темная им память), а исключительно в пользу бывших коллег. То есть вел себя как полный и категоричный зомби, хотя и оставался в собственном уме. Или ты считал, что остаешься в собственном уме? Кошкин и Ордынкин тоже так считали…