Евпраксия - Михаил Казовский

— И тебе, маменька Опраксушка.

Подтыкая ей одеяло, Евпраксия подумала: «Как она похожа на мать! Бедная моя Паулинка! Сколько раз ты меня спасала — и тогда, в Вероне, и затем в Павии от проклятой Берсвордт, перед самым походом крестоносцев... Как же это было давно! Больше десяти лет назад. А как будто вчера...»

Тяжело вздохнула. Выпила воды и сказала Кате:

— Ненадолго прилягу. Что-то измоталась совсем. Разбуди через пару часиков, я тебя сменю.

— Хорошо, дорогая, не тревожься. Васку мы больше не упустим.

Обе еще не знали, что над их головами собираются новые тучи.

Одиннадцать лет до этого,

Италия, 1096 год, лето

Вскоре после Пьяченского собора Папа Урбан II лично соединил брачными узами итальянского короля Конрада I и княжну Констанцию. Церемония проходила в миланском соборе Сант-Амброджо. Адельгейда, присутствовавшая на ней, вспоминала свою свадьбу с Генрихом IV — музыку, цветы, разные забавные ритуалы, связанные с поверьями... И теперь она ровным счетом никто, жалкая изгнанница, никому не нужная, полунищая, лишь с одной горничной Паулиной из прислуги... Каждая улыбка, обращенная к ней, каждый шепоток за спиной Ксюша воспринимала трагически: издеваются, думала она, говорят о потерянной мною чести, об отвратном посвящении в Братство и участии в свальном грехе, о разводе на церковном соборе... И предпочитала как можно реже появляться на людях, поселившись в королевском дворце в Павии. Но, конечно, не поехать в Милан на венчание пасынка просто не могла. И теперь страдала — как от грустных воспоминаний, так и от внимательных взглядов со всех сторон.

— Ваша светлость! Вы, наверное, забыли меня? — услыхала она где-то над собой.

Посмотрев наверх, увидала круглое приветливое лицо с розовыми щеками — Готфрида де Бульона, герцога Бургундского, собственной персоной.

— Рада встретить вас, ваша милость, — покраснела от удовольствия Адельгейда. — Это честь и для Конрада — видеть такого знатного рыцаря у себя на свадьбе.

— Я, признаться, больше здесь по делу, — откровенно признался тот. — Надо поговорить с его святейшеством, прежде чем поехать в Клермон. Мы не можем проиграть тем занудам, кто считает, что поход гибелен.

— В Палестину, за Гробом Господнем?

— И священным сосудом Сан-Грааль. Мы пройдемся по всей Европе. Овладеем Константинополем и заста-

вим греков принять католичество. А затем общими усилиями заберем у сарацин Иерусалим. Установим там христианское царство.

— С вами во главе?

Здоровяк неожиданно засмущался, прямо не по-взрослому:

— О, не смейтесь надо мной, ваша светлость. В Палестине может править лишь один Иисус. Я же — смертный раб Его и освободитель Земли обетованной. Большего титула мне не надо.

Он хотел откланяться, но она задержала его внезапным вопросом:

— Герцог, поясните, а какими маршрутами вы намереваетесь идти на восток?

Де Бульон неопределенно пожал плечами:

— Точные маршруты пока не проложены. Видимо, по Югу Германии, через Венгрию и Моравию... Почему вы спросили, ваша светлость?

— Я хотела бы отправиться вместе с вами.

Готфрид изумился:

— Женщина? В походе? Это ни на что не похоже!

Евпраксия коснулась его перчатки:

— Вы меня неправильно поняли. Я хотела бы под вашей защитой перебраться в Венгрию — под крыло моей тетушки, бывшей королевы Анастасии. Здесь мне делать нечего... Ну так что, согласны?

У него в глазах вспыхнула веселость:

— Почему бы нет? Буду рад услужить милой даме и приятному человеку.

— Не смутит ли вас моя репутация — разведенной, низложенной императрицы? И не испугает ли вероятная болезненная реакция Генриха?

Рыцарь рассмеялся:

— О, наоборот! Щелкнуть его по носу — очень даже славно. Мы давно поссорились, он не выполнил ни один из своих посулов, так что я имею полное право пренебречь и моими. — Великан поцеловал ее руку. — Жди-

те же сигнала, ваша светлость. Я заеду за вами обязательно.

Русская проводила бургундца долгим взглядом. Осенила себя крестом. Мысленно сказала: «Это мой единственный шанс вырваться отсюда». И вздохнула горько.

А пока продолжала жить у Конрада. До нее дошли вести, что Клермонский съезд поддержал Урбана II, выступившего с призывом брать Иерусалим. Всю кампанию взяли на себя, кроме де Бульона, два французских герцога и один южноитальянский. Бывшая государыня начала готовиться в путь.

Но в начале осени 1095 года вместо сигнала от Готфрида получила весточку из Киева. Передали ее по цепочке иудейских купцов — через Лейбу Шварца. Ксюша, давно отвыкшая от кириллицы, долго разбирала витиеватые строки.

«Адельгейде, императрице Священной Римской империи, вдовствующей маркграфине фон Штаде и великой княжне Киевской Евпраксее Всеволодовой бьет челом ея родная сестрица Катерина, ныне послушница Андреевского монастыря.

Многие тебе лета! И тебе, и супругу твоему, императору Генриху Четвертому! Бог даст, ты узришь грамотку скромную сию глазыньками своими ясными.

В первых строках этого письмеца я принуждена поведать тебе скорбную, плачевную весть. Батюшка наш, Всеволод Ярославов, внук Володимеров, князь великий Киевский, отдал Богу душу в середу, месяца ап-риля, в 13 день 6601 лета от Сотворения Мира. Погребли его в 14 день на Страстной неделе, положа во гроб в храме Святой Софии. Мы, прощаясь с ним, плакали зело, бо он был добр, аки Моисей, мудр, аки Соломон, и прекраснодушен, аки Иоанн Предтеча. Но теперь ему в райских кущах по достоинству воздастся по делам его. Мы же, грешные, оставаясь сиротами на земле, молимся за бессмертную тятенькину душу.

Помолись и ты, милая сестрица, не забыв о нас — матушке нашей Анне, братце Володимере Мономахе, о сестрице Янке и, конечно же, обо мне, недостойной рабе Божьей.

Братец же наш сводный Володимер Мономах, следуя заветам отеческим — мир хранить на Руси Святой, — не стремился сесть на Киевский стол, а послал за нашим двоюродным братцем Святополком в Туров, бо тот Святополк — Изяславов сын, и по старшинству должен править. И явился Святополк в Киев, и народ встречал его хлебом-солью. Володимер же уехал править в Чернигов, а наш братец Ростислав — в Переяславль.

В сё же время пришли к Святополку половцы на поклон, бо желали мира. Святополк же окаянный не послушал свою дружину и старцев киевских, взял послов в полон и закрыл в темной, испросив за них выкупа немалого. Как прознал про то половецкий хан Тугорхан, так пошел на нас. Было его полков видимо-невидимо. Святополк же послал за помощью ко Володимеру с Ростиславом. Те пришли, и была сеча злая на брегах Стугны. Налетели половцы, аки звери лютые, побежали русичи и пошли через речку вброд. И узрел Володимер, что течением несет Ростислава, тонет он. Бросился на выручку — да не смог спасти. Так преставился в сие лето брат наш единокровный Ростислав Всеволодов, Царствие ему Небесное! Тело его в Стугне отыскали ввечеру, принесли в Киев, и мы плакали по нему зело, ведь ему было лет всего 23. И отпели его, и погребли тож во храме Святой Софии, рядышком со гробом родителя нашего. Володимер же Мономах удалился с остатками дружины в свой Чернигов, будучи в великой печали.

Долго воевал Святополк с неприятельскими полками, и погибли многие, и был глад и мор в городах и весях. Но в конце концов замирились все, Святополк же взял в жены дочку Тугорхана. Володимер сел в Переяславле.А еще была саранча в то лето, аугуста в день 26, и поела всякую траву и много жита.

В остальном же живем по-старому, молим Господа нашего Иисуса Христа о милости Божьей. Я в послушницах с весны, и Андреевская обитель стала мне вторым домом. Сводная наша сестрица Янка всё такая же — мрачная, суровая, будто хладом от нея веет. Ну да Бог с ней!

От жидов киевских, приезжавших с Неметчины, мы прознали о преставившемся сыне твоем и о неурядицах у тебя в семействе. Не тужи, милая сестрица, бо на то воля Вседержителя. Да хранит тя Провидение и да укрепят тя робкие мои словеса сии.

Остаюсь за сим любящей сестрицею Катериной по прозвищу Хромоножка.

Писано во стольном граде Киеве, месяце марте в 9 день 6603 лета от Сотворения Мира и 1095 лета от Рождества Христова».

Прочитав письмо, Адельгейда, разумеется, сильно расстроилась. Вспоминала родителя, доброго, могучего, как он брал ее в детстве к себе на колени, гладил по головке и приговаривал: «Девица-красавица, пошто губки надула? Глянь, как солнышко светит, лютики-цветочки растут, птахи заливаются. Благодать! Каждому отпущенному дню на земле радоваться надоть!» Вот и кончились его дни. Бедный тятенька! Умер, не простившись со своей дочкой-неудачницей. Доведется ли ей когда-нибудь оказаться в Святой Софии и прильнуть щекой к его усыпальнице? Да еще — брата Ростислава? Он всегда смотрел на Опраксу и на Катю свысока. Нет, не обижал, но и не дружил. Лишь однажды отогнал, помнится, от Ксюши злобного дворового пса, чуть не укусившего ее за ногу. Та сказала (ей в ту пору было лет восемь): «Ох, спаси тя Боже, брате!» Он ответил хмуро: «Осторожней будь. Как в другой-то раз не окажется меня рядом?» Да, не оказалось... Некому защитить ее теперь. И приедет ли за ней герцог де Бульон?