Твари - Михаил Вершовский

— Клоун гребаный! — Вальяжный баритон подскочил на две октавы, превратившись в истеричный фальцет.

— Нерядовая у вас профессия: клоун, да еще и гребаный… Так вы, уважаемый, номером ошиблись. Вам в цирк надо звонить.

Он повесил трубку и поморщился. Шутка была явно не самого высокого пошиба, но… По Сеньке и шапка, подумал он. Тем более, что шутки самого господина телеведущего чаще всего были не выше уровня плинтуса.

Сергей посмотрел на часы. После времени его разговора с Алиной прошло уже около часа. Может, все-таки позвонить Кремеру? Если с Морпехом, Гамашом и парой бомжей действительно случилось то, что думает он, то тела их надо срочно искать. Это позволит более четко представить, на какой территории орудуют проклятые гремучники.

Майор откликнулся сразу. По звуку двигателя, урчавшего в телефонной трубке, Сергей понял, что тот в дороге.

— Алло, Петр? Телешов.

— Привет, привет, герой. Как жив-здоров? — Голос Кремера был спокойным, но особой живости или тем более веселости в нем не ощущалось.

Сергей сжато изложил майору суть дела. Новости, кажется, произвели должное впечатление, потому что Кремер даже присвистнул.

— Вот как… Честно говоря, было у меня подозрение, что не вчера-позавчера все это началось.

— Ну так что, надо же искать начинать?

— Не так сразу, Сергей. У нас тут, похоже, «дубль пять». Еще один покойник. Хотя, может статься, что и не один. Прямо в квартире. Бдительные соседи увидели, забаррикадировались и, соответственно, позвонили. Вот мы сейчас с Зинченко — эмчеэсник, я пока к нему прикомандирован — туда и едем. — Он на секунду замолчал и добавил. — Ага. Уже и приехали.

— И где это? — с тревогой спросил Телешов.

— Если навскидку… Думаю, метров триста от того двора, где Рекемчук, пенсионер, погиб.

— Змееловов уже вызвали?

— А зачем? — Сергей услышал звук захлопывающейся двери. Майор уже выбрался из своего «Пассата». — Нам их не ловить. Тут ребята с дробовиками сподручнее будут. Да, Николай Васильевич, сейчас! Это я полковнику. В общем так, Сергей. Обстановка тут вполне боевая, время дорого. Как здесь разберемся маленько что к чему да гадов перестреляем, так я и отзвонюсь. А с Зинченко по данному предмету на ходу переговорю.

— Понятно.

— И такое тебе напоминание: казачество великоросское еще вожди Октября порешили, а не так давно и Сечь Запорожская проклятым ляхам продалась. Ты меня понял?

— Ни черта не понял, — обескуражено признался Телешов.

— А если не понял, говорю медленно и по складам. Нема, Сережа, казаков, кроме, конечно, ряженых. Что и тебя впрямую касается. Никакой чтобы вольницы. Никаких следопытов-любителей, Кожаных Чулков и прочих фениморов куперов. Я серьезно.

— Сговорились вы сегодня, что ли?

— Ага! — многозначительно произнес Кремер. — Значит, и доктор Наговицына того же мнения. Великие умы завсегда мыслят в параллель. Все, хлопцы подъехали, пора и по коням. А ты покемарь пока у телефона. Такой тебе будет приказ.

Майор отключился.

Сергей мрачно посмотрел на телефон. Не дойдут у них до всего руки, подумал он. Теперь эти твари — и как только умудрились? — добрались до квартир. Значит, завтра паника — и уже в полный рост — поднимется без дополнительной помощи телерадиовещания. А сколько эмчеэсников могли кинуть на такую ситуацию? Особенно учитывая, что с утра наверняка известно было только об одной змее, да и ту он каким-то чудом прикончил. Так что вряд ли о каких-то мощных дивизиях МЧС тут речь. А у тех, что сейчас в деле, не скоро может время на Гамаша с Морпехом выкроиться.

Он встал и прошелся по комнате. Подошел к окну. На улице почти стемнело. Не самое удобное время для поисков вслепую. А какое удобное? В какое время суток он, Сергей Михайлович Телешов, предпочел бы оказаться в непосредственной близости от этих смертоносных монстров? Услужливая память тут же воскресила картинку, которую он и так не забыл бы до конца дней своих: распахнутую до предела пасть доисторического существа, летящую ему навстречу.

Сергея передернуло. Он плюхнулся в кресло у телефона и закурил. Позвонить Алине? Для чего? Чтобы прихватить на поиски еще и ее? Ну уж нет. Своя близкая встреча с проклятым даймондбэком у нее уже была, и он, Телешов, не намерен устраивать им новое свидание. Сейчас бы с Живилиным связаться, с Левадой, с Юриком — но это опять-таки возможно только через Алину. А ей, так уж получается, звонить не надобно.

Телефон снова разразился трелью. Сергей снял трубку, но убедившись, что на другом конце провода висел еще один журналист, коротко и резко бросил, что занят, и, не дожидаясь ответа, швырнул трубку на рычажки. Он вытащил еще одну сигарету из пачки, прикурил ее от первой, встал и снова заходил по комнате. Кем, черт дери, он себя возомнил? Алина была абсолютно права: ни в одной лотерее — а тем более такой — главный приз два раза подряд не выигрывают. И с чего это вдруг он стал настолько бесстрашен? Точнее, когда и с какой стати вообразил себя этаким рыцарем без страха и упрека? Страх по-прежнему жил в нем, и это он знал на все сто. Пусть и не прежний, не пещерный, не первобытный, но зато осознанный и подкрепленный всем, что он видел и пережил. А видел он предостаточно: и саму дьявольскую тварь, и почерневшее в считанные минуты лицо несчастного пенсионера, и то, что осталось от человека, который еще за два дня до того был жив и здоров. На какое уж тут геройство останется сил…

Телешов вдавил окурок в пепельницу и направился на кухню. Там, встав на табурет, он покопался в кладовочке над кухонной дверью и выудил из нее старый обшарпанный фонарь. Щелкнул кнопкой. Нить лампочки светилась едва заметным красноватым светом. Ладно, в конце концов он и так направляется в магазин. Там и батарейки прикупить можно.

Сергей вышел из дома и осмотрелся. Во дворе, образованном группой пятиэтажек, не было ни души. Он кивнул: иначе и не могло быть. Все обитатели квартала сидели по домам и вовсе не рвались на прогулку. Все — это значит, те, кто еще не убрался подальше отсюда. В том, что были и такие, Телешов убедился, когда увидел, что у домов стояло раза в два меньше машин, чем обычно. Правильное решение, подумал он. По-хорошему эвакуировать надо было бы всех. Сергей невесело хмыкнул: надо бы. А куда? Когда некуда пристроить сотни тысяч беспризорных детей, когда офицеры — последние защитники Отечества — живут в едва ли не картонных бараках?

Сейчас он брел по пустынной улице по направлению к супермаркету — один наедине со своими мыслями. Что с нами случилось? И когда? Что изменилось в человеке — на психологическом уровне или уже и на биологическом? Как же прежнее поколение выдержало ту страшную войну? Как родной его город выстоял в чудовищных условиях блокады? Неужели то, что происходит сейчас, страшнее и блокады, и войны, и нечеловеческих усилий по восстановлению разрушенной войной жизни? Крути не крути, а получалось так, что — страшнее. Та беда была огромной, превосходившей все мыслимые масштабы. Но беда была — одна на всех. И восприняли ее именно как беду общую. Каждый принял на себя часть этого общего бремени. Теперь же беда раздробилась, рассыпалась молекулами-корпускулами, и если это твоя беда — то только твоя, а не чья-то еще. Как и беда другого — уже никак не твоя. Вместо одной, огромной и общей — миллионы и миллионы изолированных, чьих-то, не моих. Это же не моя двенадцатилетняя дочка за пару сотен рублей ублажает сейчас пузатого гостя из ближнего зарубежья, который уже давно чувствует себя не гостем, а хозяином. Это же не мою мать застрелили в упор борцы за свободу в далекой Чечне при полном безразличии весело гулявшей власти. Это же не моего сына та же власть — в промежутках между пьянками-гулянками — швырнула на съедение тем же бандитам, без подготовки, экипировки, без плана и смысла, иначе говоря, на верную смерть. И этот вконец опустившийся бомж — пока еще тоже не я. Вот потому-то все так и хорошо, прекрасная маркиза.

Нет, подумал он. Беду делают общей вовсе не масштабы самого бедствия. Способность чувствовать чужую боль как свою, вот в чем все дело. Когда же и почему подвергли мы себя этой дьявольской анестезии? Когда каждая индивидуальная наша хата оказалась с краю? Когда нормальные, умные, добрые, хорошие люди вдруг решили жить по принципу зоны, где сдохни ты сегодня — а я завтра?

Да все тогда же, дорогой Сергей Михайлович, все тогда же. И не без твоего посильного участия. С чем можешь себя — и других — от души поздравить.

Он не заметил, как подошел к самым дверям освещенного супермаркета и подивился, увидев на них табличку «открыто». Телешов толкнул дверь и прошел внутрь.

За кассой сидела все та же унылая администраторша. Подменить ее было, очевидно, некому. За прилавком скучала теперь уже одна продавщица, а покупателей не было и вовсе ни души.