Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол - Филип Фармер

Как видите, у природы все функционально.

— Я могу понять необходимость фотогенеза среди гуманоидов — на их ступени эволюции. Но так как лалита относится к животным, — сказал Хэл, — почему же им так необходимо копировать черты лица отца? У животных разница в чертах между мордой самца и самки невелика и не играет такой важной роли.

— Не знаю, — ответил Фобо. — Возможно, лалита прегуманоидная не использовала свой фотокинетический нерв. Еще возможно, что этот нерв в процессе эволюции трансформировался из некоего другого органа, выполнявшего другие функции. Возможно, это вообще рудиментарный орган. У нас есть некоторые свидетельства того, что некогда лалита, постепенно поднимаясь по эволюционной лестнице, использовала фотогенез для копирования человеческих органов. Это звучит довольно правдоподобно, учитывая, что это ей было необходимо для выживания. К сожалению, к тому времени когда наша наука развилась настолько, что мы смогли заняться изучением лалит, получить возможность исследовать их стало почти невозможно. То, что мы нашли Жанет, было делом случая. И даже ее мы не успели подробно исследовать — ряд ее органов до сих пор для нас еще тайна за семью печатями. А для того чтобы говорить о каких-то серьезных результатах и выводах, нужно обследовать не одну, а десятки особей.

— Еще один вопрос, — сказал Хэл. — А что бывает, когда у лалиты больше чем один партнер? Чьи тогда черты лица унаследуют ее дети?

— Ну, если лалиту, например, изнасилует банда, она просто не испытает оргазма, так как негативные эмоции страха и отвращения исключат саму его возможность. Если же у нее будет больше чем один партнер (при условии, что она не пила перед этим), ее дети будут имитировать черты лица того, кто был у нее первым. Потому что к тому времени, когда она начнет акт со следующим (даже если он будет немедленно после первого), реакции оплодотворения уже завершатся.

Фобо скорбно покачал головой:

— Самое печальное, что за все эпохи развития в лалитах не изменилось одно: матери жертвуют собой ради потомства. Поэтому Природа в качестве компенсации и дала им особый дар: по аналогии с рептилиями, которые продолжают расти в течение всей своей жизни, лалита может жить до тех пор, пока она не забеременеет. А тогда…

— Замолчи! Хватит! — закричал Хэл, вскакивая на ноги.

— Прости меня, — мягко сказал Фобо. — Я просто пытаюсь объяснить тебе, почему Жанет не могла рассказать тебе всей правды о себе. Должно быть, она действительно любила тебя, Хэл. Она испытывала к тебе искреннюю страсть и глубокую привязанность. Она была счастлива ощущать полное слияние с тобой, настолько полное, что трудно было сказать, где кончается одно тело и начинается другое… Я знаю, что так и было — как сочувственник, я умею войти в нервную систему любого существа и полностью испытать все его эмоции.

Но в ее любви к тебе всегда был привкус горечи: она боялась, что ты, узнав, что она относится к совсем чуждой тебе ветви животных на древе эволюции и что она благодаря своему внутреннему строению не способна к нормальному человеческому браку и деторождению, в ужасе отвернешься от нее. Эта мысль отравляла даже самые светлые минуты ее жизни.

— Нет! Я все равно любил бы ее! Да, сначала я был бы потрясен. Но я сумел бы преодолеть себя. Для меня она была человеком. Да она была человечнее любой женщины, которых я встречал в своей жизни!

Макнефф издал звук, словно его тошнило. С трудом справившись с собой, он зарычал:

— Ты, гнездилище порока! Да как можешь ты оставаться спокойным, узнав, что возлежал с развратным чудовищем?! Почему ты еще не вырвал себе глаза, взиравшие на нее с низким вожделением? Почему ты до сих пор не откусил себе губы, целовавшие ее насекомую плоть? Почему ты не отрубил руки, блудливо щупавшие эту чудовищную карикатуру на женское тело? Почему ты не вырвал с корнем член, которым ты…

— Макнефф! — попытался пробиться сквозь эту гневную тираду Фобо. — Макнефф!!

Похожая на череп голова медленно повернулась к сочувственнику. Глаза его мрачно сверкнули, а губы раздвинулись в ужасающей из улыбок — оскале ярости.

— Что? — пробормотал он, словно очнувшись.

— Макнефф, я хорошо знаю ваш психологический тип. Разве вы не планировали сохранить лалиту для себя, если она только останется в живых? Да-да, для себя. Для своих плотских утех! И не является ли основной причиной вашей ярости то, что ваши надежды не сбылись? В конце концов, у вас уже год не было женщины и…

Сандальфон разинул рот. Кровь бросилась ему в лицо, сделав его багровым, но тут же цвет сменился на трупно-желтый. Он зловеще ухнул, как филин:

— Довольно! Уззиты, отведите этого… это существо, называвшее себя человеком, в шлюпку.

Двое в черном приблизились к Хэлу отработанным за долгие годы маневром: спереди и сзади. Они уже привыкли, что арестованные никогда не оказывали сопротивления: перед представителями церкводарства любые преступники немели от страха. Поэтому и сейчас, невзирая на исключительность ситуации, так как Хэл был вооружен, они не ожидали от него никакого сопротивления.

Он и стоял с опущенной головой, ссутулившись, руки безвольно висели — типичный арестант, подходи и бери.

Но так он простоял не более одной секунды, а уже в следующую он превратился в свирепого тигра.

Уззит, подступавший к нему спереди, полетел кувырком, пачкая хлещущей изо рта кровью свой черный китель. Врезавшись в стену, он со стоном выплюнул несколько зубов.

А Хэл тем временем, крутанувшись на каблуках, уже впечатал с размаху свой кулак в пухлое объемистое брюхо того, что стоял у него за спиной.

— Уфф! — вот и все, что смог сказать на это уззит, и попытался рухнуть, но, оседая, наткнулся подбородком на предупредительно согнутое колено Хэла: раздался треск ломающихся костей, и уззит растянулся на полу, окончательно выйдя из игры.

— Осторожно! — завизжал Макнефф. — Он вооружен!

Рука уззита, лежавшего у стены, нырнула под китель, пытаясь вытащить из кобуры пистолет, но огромный фолиант в бронзовом переплете, брошенный Фобо, попал ему прямо в висок.

— Ты смеешь оказывать сопротивление, Ярроу! — кричал Макнефф. — Ты еще сопротивляешься!

— И еще как шиб сопротивляюсь! — проревел Хэл и устремился на сандальфона.

Макнефф занес плеть — семь тонких хвостов впились Хэлу в лицо и обвились вокруг его головы. Но он, словно и не почувствовав боли, обрушился всем весом на фигуру в пурпуре и свалил ее на пол.

Макнефф приподнялся на колени, но Хэл, рухнув рядом, дотянулся до его горла и с наслаждением его сдавил.

Лицо архиуриэлита посинело, он вцепился в запястья Хэла, пытаясь оторвать его руки от себя, но обезумевший козл только усилил хватку.

— Ты… не смеешь… сделать… — задыхаясь, просипел Макнефф, — не можешь… невозмож…

— Могу! И смею! — пыхтел Хэл. — Я всю жизнь мечтал сделать именно это, Порнсен!.. То есть Макнефф!

Вдруг весь дом заходил ходуном так, что задребезжали оконные стекла. И почти сразу же раздался ужасающий грохот. Воздушная волна ударила в окна, и стекла вылетели. Хэл растянулся на полу. Ночь снаружи превратилась в день. А потом снова обрушилась ночь.

Хэл поднялся на ноги. Макнефф продолжал лежать, ощупывая шею.

— Что это было? — спросил Хэл у Фобо. Тот молча направился к разбитому окну, не обращая внимания на кровоточащую царапину на щеке, и выглянул наружу.

— Случилось то, чего я так долго ждал, — наконец сказал он и, повернувшись к Хэлу, добавил: — С первой минуты как «Гавриил» приземлился, мы стали подрываться под него. И…

— Но ведь наши звуковые детекторы…

— …уловили шум подземных поездов, проходивших прямо под кораблем. Так мы и рыли только тогда, когда шли поезда, чтобы скрыть шум наших работ. Раньше поезда шли по туннелю каждые десять минут, но мы стали пускать их каждые две минуты, особенно под конец, и позаботились о том, чтобы это были в основном длинные товарняки.

Пару дней назад мы закончили заполнение полости под «Гавриилом» порохом. И уж поверь мне, завершив это, мы все вздохнули с облегчением, так как все же опасались, что нас смогут услышать, или того, что огромный вес корабля может продавить почву под собой и уничтожить все наши труды. Ну и наконец, капитан мог по какой-нибудь причине просто поменять место стоянки.

— Вы его что, подорвали? — спросил Хэл. Он уже устал удивляться — слишком быстро все происходило.

— Надеюсь. Хотя сколько бы тонн взрывчатки мы под него ни подложили, он все-таки построен так крепко, что ее могло не хватить. С другой стороны, нам не хотелось бы особенно его разрушать, потому что мы собирались его потом как следует изучить.

Наши расчеты показали, что ударная волна, пройдя сквозь металлическую обшивку, убьет всех, кто будет находиться на борту.