Минная гавань - Юрий Александрович Баранов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перегнувшись через ограждение ходового мостика, Пугачев махнул рукой и громко крикнул:
— Пошел трал!
Подхваченный сильными руками, с ходу полетел за борт оранжевый буй. Всплеснув, он запрыгал на волне, будто случайно оброненный яркий тюльпан.
— Трави правый! — скомандовал Пугачев вахтенному на лебедке.
И потянулась за борт стальная нить контактного трала. Матросы работали все так же, с виду не торопясь: ловко расправляли завитки упругого троса, подкатывали к срезу кормы буйки. Разговаривать в такие минуты не полагалось. Тишину здесь нарушал только шум волны да монотонное постукивание тральной лебедки.
— Ну, как там со временем? — спросил Пугачев Ледорубова, когда трал был поставлен.
— Гляди сам, — Захар протянул ему секундомер, — сработали четко: две секунды в запасе.
Семен улыбнулся и, сбросив меховые рукавицы, удовлетворенно потер широкие ладони.
— Доставай, Захарище, сигареты — погреем душу чуток.
Они закурили, прячась от ветра за ветробойным стеклом.
Началась утомительная и долгая работа по «вспашке» подводной целины. Раскинув щупальца, тралы медленно двигались вслед за кораблями на заданной глубине, подсекая резаками изредка попадавшиеся ржавые минрепы. Покрытые ракушками и тиной шары выпрыгивали на поверхность и угрожающе покачивали на волне рогами взрывателей.
— А помнишь, Захар, как однажды мы с тобой голову тюленя за мину приняли? — спросил Пугачев, усевшись на мостике около тумбы пеленгатора. — Вот было шуму: сыграли «Тревогу», изменили курс, а после командир нам за это врезал…
И Семен засмеялся, добродушно щуря глаза.
— Помню, конечно, — отозвался Ледорубов. — Как такое забудешь! Ты был тогда штурманом, а я — помощником… Что было — то было, а лучше, чтоб и вовсе не было…
Пугачев пристально посмотрел на друга:
— А все-таки ты жалеешь, что белоснежную сорочку с галстуком сменил на засаленный рабочий альпак. Верно говорю?
— Ни в коем случае: этот альпак, — Захар, не вынимая рук из карманов, потряс меховой курткой, — дороже горностаевой мантии. Жалею лишь о том, что поздновато надел его во второй раз. В нем я, по крайней мере, при деле и не ем даром наш просоленный хлеб…
— Брось, не набивай цену. Хлеб ты и раньше даром не ел. Но в белой сорочке от тебя все-таки пользы было куда больше. Рановато, друже Захарище, задним ходом отрабатывать стал.
— Рановато, пожалуй, только помирают да женятся. А все остальное в жизни бывает в самый раз или… слишком поздно.
— Ну, такая философия только на пенсии сгодится. А тебе до нее ой как далеко! Не надо себя обманывать. Не смог ты позабыть свое конструкторское дело, тянешься к нему, как сосунок к мамкиной титьке. И это сильнее тебя.
Захар смолчал, не желая продолжать этот бесконечный спор.
До вечера корабль «пахал» заданный квадрат. Когда же потускневшее солнце наполовину вдавилось в горизонт, с флагмана дали команду «Отбой учениям».
Домой корабли возвращались на успокоившейся волне. Возможно, поэтому обратный путь всем показался короче и веселей.
Спустя два часа после того, как тральщики ошвартовались у пирса, командиров пригласили в штаб для разбора закончившихся учений. Буторину хотелось как можно скорее высказаться, обменяться накопившимися за время похода мыслями.
Офицеры собрались в актовом зале. Это было довольно просторное, со вкусом обставленное помещение: потолок украшен богатой лепкой, на выделанных под мрамор стенах через равные промежутки расположились барельефы знаменитых флотоводцев, высокие окна забраны бархатными шторами. По светлому, начищенному до блеска паркету, казалось, неловко даже ступать. Предметом же всеобщей гордости считалась массивная, с хрустальными подвесками бронзовая люстра, добытая невесть из каких музейных подвалов благодаря личной предприимчивости майора Заставца. С легкой руки механика Зубцова это помещение именовалось «тронным залом».
Отворив высокую дверь, Семен Пугачев с неизменной доброй улыбкой предстал перед собравшимися офицерами. Он был в рабочем кителе и помятых брюках, вправленных в голенища больших яловых сапог, в то время как его товарищи, командиры соседних кораблей, успели переодеться в выходные тужурки. Буторин с высоты президиума послал Пугачеву недобрый взгляд, — мол, не годится приходить на совещание позже меня… В ответ на это Пугачев выразительно посмотрел на часы: он прибыл точно в назначенное время. Семен уселся в кресло и достал из кармана потертый блокнот.
Сначала выступали флагманские специалисты. Каждый из них обстоятельно разбирал действия личного состава корабельных боевых частей и служб, а под конец давал им общую оценку. Так выходило, что больше всего лестных слов «флажки» высказали в адрес экипажей Пугачева и Сомова — признанных лидеров соревнования по бригаде.
Капитан третьего ранга Сомов сидел неподалеку от Пугачева и что-то рисовал в толстой записной книжке. Очень подвижный, веселый, решительный, он был среди офицеров общим любимцем. Выбрав момент, Сомов подмигнул Пугачеву, давая понять, что первое место в соревновании им опять, вероятно, придется поделить между собой…
Потом выступали офицеры политотдела и тоже ставили другим в пример экипажи Пугачева и Сомова.
Заключительное слово взял комбриг. Его крупная фигура монументально возвысилась на трибуне. Под сводами зала раздался резкий, темпераментный голос. Буторин, обобщая предшествующие высказывания, придавал им собственное, как бы разложенное по полочкам толкование. Каждая мысль четко обозначена — отточена и выправлена, будто лезвие на оселке. Говорил комбриг, легонько поколачивая ладонью трибуну, как бы навечно припечатывая к ней наиболее важные свои мысли.
— И еще хотелось мне высказать некоторые соображения по поводу внешнего вида наших кораблей. Убежден, что ни один боцман не может жаловаться на отсутствие достаточного количества краски. Перед выходом в море я специально заглядывал в корабельные ахтерпики и в береговые шкиперские кладовки, — он развел руками, — мол, извините за такую мелочь, но мне до всего есть дело. — Чего там только нет: асфальтовый лак, охра, сурик.
