Тургенев, сын Ахматовой (сборник) - Вячеслав Букур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая мысль была бодрая: осталось двадцать тысяч. Вчера пошиковали, погуляли, съели полкило колбасы, надо притормозить. Хорошо, что мать родила его, когда не пила. Правда, Алеша не помнил такого времени, но бабушка когда-то говорила… И отец, наверное, не понуждал сильно, уже за это можно дать ему жить дальше, если встретится… Вчера Алеша получил премию за победу на школьной математической олимпиаде – тридцать тысяч. Таисия его поздравила. Алеше в жизни никогда не доставалось ничего хорошего: ни еды, ни возможности с утра до вечера закапываться в математику. Он уже давно ходил разгружать хлеб в булочную… Он от этого не страдал: так вот жизнь складывается. Но когда он не видел Таисию день или два, ему казалось, что он не ел неделю. Сейчас свистну, Таисия выйдет, она мне поможет сэкономить деньги.
В походе Таисия готовит медленно, с научным видом, но лучше всех.
«15 мая, вечер.
Загроженко дал мне буханку горячего хлеба! Он получил премию за олимпиаду да еще хлеб из булочной за разгрузку. Мне хочется сохранить этот хлеб, потому что жилетку от мела уже отстирали. Но буханка зачерствеет. Да и мама сказала: как хорошо – горячий хлеб, только почему он у тебя в тумбочке спрятан, рядом с учебниками?! И когда я ела этот хлеб, я поняла, что от Алеши что-то впитывается в меня. Я прямо это почувствовала внутри. Буханку съели за один вечер, мою любовь. Я не знаю, надо так или не надо, но получается, что любовь должна впитаться в людей, а сама по себе она пропадет никому не нужная».
«Еще раз вечер 15 мая, но поздно!
Встала потихоньку, еще раз пишу. Никогда такого не бывало. Что-то все не сплю! Вспомнила, что Маша мне говорила, когда я ходила еще в садик:
„Если ты не заснешь, то все волшебники умрут!“
И так я начинала жалеть волшебников, что последняя дремота убегала. Или дрема? И этим я губила последних волшебников, наверно. Плачу, потом истощаюсь до нуля и в конце концов засыпаю. А утром Маша мне говорила: „Глубокий, здоровый сон воскрешает магов и волшебников“.
А сейчас я не сплю, чтобы чудо буханки, которой уже нет, дольше было со мной. Потому что, когда все это заспишь, уже не вернешь в себя.
А спать хочется. Но еще посижу. Нет, пойду… Неужели я привыкну к таким воспоминаниям?! Душа такая тупая и быстро привыкает к хорошему, если оно повторяется, и считает ни во что… Достоевский опять задергался, эпилептик, не знаю, как мы будем его продавать. А Мурка спит, не просыпается даже, что ее сыночек в беде».
Алеша причесывался перед зеркалом и думал: «Не похож я на Влада Листьева!» Вчера вечером Таисия сказала, что сделала на тарелке портрет Листьева. Да, может, и хорошо, что не похож, как-то неохота на него походить – чтоб из жизни уходить. Когда Алеша отлип от своего отражения, он еще несколько секунд был доволен. Просто чистый Штирлиц, как говорила с похвалой бабушка. Как это мужья разрешают женам-артисткам целоваться в кино? Если Таисия будет артисткой, я никогда не разрешу! Я буду дублером во всех сценах…
Когда бабушка была не только жива, но и очень бодра, она устроила один раз Лизе елку. Потом Лизка много дней еще спрашивала: «Вы купите мне праздник? Купите?!»
Сегодня куплю тебе небольшой праздник. Ну, допустим, двести граммов халвы… еще в пределах. Вот вынесу-ка я гробовые доски эти. Получается, что после этого надо мыть посуду, пол, сменить обои, красить пол. Окна тоже… Он знал, на что идет, но все-таки содрал тарелки, прикипевшие с помощью грязи. И вспомнил, как они в походах снимали с берез чагу. И снова стало хорошо. Вторая доска далась уже совсем легко. Лиза крикнула из сна: «Что стучишь?» Сделал несколько движений веником, показав себе, что уборка квартиры еще запланирована на продолжительное будущее.
Он оставил доски возле скамеек во дворе: мало ли кто может умереть, стариков в доме много, а старухи-то вообще кишат. Живучие, как тараканы, лезут все время, советы дают. А бабушка никогда не лезла, будто и не старуха вовсе была. Бабки с лавочек кричат: «Не кури – не вырастешь высоким!» «Зато в корень пойду», – один раз сказал он. Накинулись после так, будто хотели его бесплатно во внуки зачислить. «По телевизору всех детей испортили», – взъелись старушки, как бы снимая с себя вину.
Если бы он сказал им все шутки, какие в школе слышит, то много досок бы пришлось для них таскать. Вот, например, одна из них: «Я так хочу тебя (пауза)… лягушками кормить!» А туристок не испугаешь лягушками…
Вечером в воскресенье папа пришел навеселе с работы. С тортом, из которого были выедены два кусочка. Сказал с обидой:
– Пытались мне вручить бутылку коньяка недопитого… Вот здесь-то их подсознание и вылезло, новых русских! За кого они меня приняли: за слугу, обслугу свою?
Мама Таисии встала на защиту новых русских: ничего они такого не имели в виду – просто люди экономные.
Папа достал из портфеля запечатанную бутылку травника «Мономах»:
– Вот подарили. Почему они устроили мне день рождения? А, понимаю: весна, солнце посылает свои расслабляющие лучи, вся природа вокруг…
– И снова ты недоволен. Изо дня в день, из года в год. – Мама подавала ужин.
– Мама, а у других вообще мужья пьют. – Таисия хотела отвлечь маму от папы на других мужей.
Маша тоже туда же: она в классе почти всех победила, кроме одного; руками боролись, когда локти на столе. Она сделала паузу, чтобы все поняли, что сила в руках у нее от отца.
Но мать еще больше понурилась. И внезапно сказала чистосердечно:
– Вдруг я так позавидовала соседям внизу: железную дверь вставили.
– Мама, Достоевского на рынке продали, ты еще недовольна! Валерьянкой напоили, он и не дергался. А красавец! За пять тысяч купили английские студенты. Я им говорю: «Пять, пять, фюнф таузенд», – а они на руке просили написать… Осталась одна девочка: Буткина. Каждый день буткалась с кровати на пол…
Вдруг мама повеселела: в жизни-то все идет к хорошему, оказывается! Хворого котенка купили, притом англичане, которые, наверное, гуманные и не выбросят его брезгливо. А Буткину купят в следующее воскресенье, она за это время еще поздоровеет.
Тут разыгралась на глазах семейства целая пьеса сложных отношений и переглядываний в прайде кошек. Буткина развязно цапнула сиамца Зевса в его изысканный бархатный нос, кот в ответ дал девочке-котенку по уху могучей лапой. Мурка просто так оставить это не могла, подошла сзади и осторожно лапой тронула Зевса. Он обернулся – она ему в глаза посмотрела: «Понял? Не горячись. Ребенку надо на ком-то шлифовать мастерство охоты, скрадывания и душения».
Котята были так замусолены в маскульте и киче, что мама не видела возможности эту сцену перенести на тарелочку. А чувство бессилия она не любила, поэтому продолжала ворочать глазами в разные стороны. Вдруг на полу обглоданный меланхоличным Зевсом скелет ставриды. Вот в чем выход! Так, белый фарфор там, где скелет, оставлять? Или засинить все, а сверху белилами? Когда мама брала в руки тарелку и кисточку, все знали, что лучше не лезть.
«16 мая 1996.
Привет, старик! Что я тебе напишу!!! Наташка мне сказала, что Вероника всем рассказывает, какой она видела про меня сон. Будто бы в походе мы сидим у костра и едим. Вдруг у меня начал расти мешок кожи под подбородком, вырос, как у динозавра. Все на меня смотрят, и тут она проснулась… Она хочет, чтоб Алеша потом женился на ней. У него много сил, он сможет помогать вещи привозить из Турции. Но она понимает, что этого никогда не будет. И никакие деньги тут не помогут. Вероника прекрасно видела, что буханку хлеба Алеша подарил мне».
Загроженко звал ее в свое царство, но оно за большой железной дверью, не видно… Алеша повернулся, и ворота за ним захлопнулись и срослись. Вероника с надеждой постучала туда – ворота с треском разорвались сверху донизу, и Вероника провибрировала всем раздувшимся телом:
– Дай мне буханку хлеба, я тебе помогу выйти!
Страшные толчки сотрясали тело Таисии: тут она поняла, что это царство не то, куда надо было отпускать Загроженко…
Мама тихонько касалась ее плеча:
– Тася, проснись! Ты что так смеешься?
Смех был такой жутко-торжествующий, какого мама никогда в своей семье не слыхала.
– Спи дальше, только тихо.
Таисия немного покаталась по цветущему лугу на поезде – без рельсов, над лиловыми колокольчиками, – а потом вспомнила, почему смеялась. Эта Вероника была такая корова в этом сне, сначала она поскользнулась и упала, потом ее начало раздувать. Так сатирически. Раз – на спине платье лопнуло, и вырос жировой горб. Таисия засмеялась. И от ее смеха, как от насоса, Веронику стало еще больше раздувать во все стороны, накачивать…
– Давай вместе посмеемся, она лопнет от злости, – сказала Таисия Алеше, который, оказывается, стоял здесь все время, а потом из него образовалось дерево, а за деревом открылось царство.
Наверное, и без этого сна Таисия взяла бы Кулика. Куликом она назвала щенка потому, что на Куликовом поле русские победили. А он должен победить своего самого страшного врага – смерть. Но сон как-то ее овиноватил, как будто обвинил в том, что желает лопнуть – заболеть, – и кому, бывшей подруге, с которой гуляла. И они ходили и больше молчали, чем говорили, и говорил-то за них обеих Мартик, визжал и лаял разными голосами, добро озвучивая их молчание. Было так же хорошо, как уютно было, когда она не умела говорить до года, и без слов все ее понимали. Но родители заставили ее заговорить, обучили словам, хотя сколько слов ни говори, хоть тресни, а уж такого понимания и любви не выколдуешь!
