Путь святого - Джон Голсуорси

С того дня он стал понимать, что люди начинают отвергать его, и эта мысль уже всецело завладела им. Он все острее и реальнее чувствовал, что его отожествляют с Ноэль и ее малышом; желание защитить их становилось все более страстным. Ему казалось, что вокруг него и Ноэль люди все время перешептываются, что на них уставились указующие персты, что недоброжелательство прихожан все возрастает; это было невыносимо. Он стал понимать и другую, более глубоко скрытую истину. Дыхание злословия легко разрушает авторитет и репутацию человека, который обладает ими благодаря своему сану. Как это бессмысленно - чувствовать себя безупречным и в то же время знать, что другие считают тебя запятнанным!

Он старался как можно чаще бывать вместе с Ноэль. Иногда по вечерам они выходили прогуляться, но никогда не заговаривали о том, что лежало у них на душе. Между шестью и восемью Ноэль позировала Лавенди в гостиной; время от времени Пирсон приходил туда, чтобы поиграть им. Теперь он был буквально одержим мыслью, что для Ноэль общество любого мужчины опасно. Раза три заходил после обеда Джимми Форт. Он почти не разговаривал, и было непонятно, зачем он появлялся. Это новое чувство - опасение за дочь - заставляло Пирсона быть наблюдательнее, и он заметил, что Форт не спускает глаз с Ноэль. "Он восхищен ею", - размышлял он, все упорнее пытаясь понять характер этого человека, который прожил всю жизнь бродягой. "А такой ли он... тот ли он человек, которому я доверил бы Нолли? - иногда думалось ему. - Мне хотелось бы надеяться, что какой-нибудь хороший человек женится на ней, на моей маленькой Нолли, которая еще так недавно была ребенком!" В это печальное и трудное время гостиная Лилы была для него прибежищем. Он часто заходил к ней на полчаса, когда она возвращалась из госпиталя. Эта маленькая комната с черными стенами, с японскими гравюрами и цветами успокаивала его. Успокоительно действовала на него и сама Лила - в своем святом неведении он и не подозревал о ее последнем увлечении, хотя чувствовал, что она не очень счастлива. Наблюдать, как она расставляет цветы, слушать ее французские песенки, видеть ее рядом с собой, разговаривать с ней было его единственной отрадой в эти дни. А Лила глядела на него и думала: "Бедный Эдвард! Он никогда не жил, а теперь уже и не будет!" Временами у нее мелькала мысль: "А может быть, ему можно позавидовать? Он по крайней мере не переживает того, что переживаю я. И зачем только я снова полюбила?" Как правило, они не говорили о Ноэль; но однажды Лила высказалась откровенно:

- Большая ошибка, что ты заставил Ноэль вернуться в Лондон, Эдвард. Это - донкихотство. Будет еще счастьем, если ей не придется серьезно страдать. У нее неустойчивый характер; в один прекрасный день она со свойственной ей опрометчивостью может что-нибудь натворить. И, уверяю тебя, она скорее натворит бед, когда увидит, что люди плохо относятся именно к тебе, а не к ней. Я бы отправила ее обратно в Кестрель, пока не случилось худшее.

- Я не могу поступить так, Лила. Мы должны переживать все это вместе.

- Ты ошибаешься, Эдвард. Надо принимать вещи такими, какие они есть.

Пирсон ответил с тяжелым вздохом;

- Мне хотелось бы знать ее будущее. Ноэль так привлекательна и так беззащитна. Она потеряла веру, веру во все, что приличествует хорошей женщине. В тот день, когда она вернулась домой, она сама сказала мне, что стыдится своего поступка. Но с тех пор я больше ничего от нее не слышал. Она слишком горда - моя бедная маленькая Нолли. Я вижу, как мужчины восхищаются ею. Наш бельгийский друг пишет ее портрет. Он хороший человек; но он любуется ею, и это не удивительно. А также твой друг капитан Форт. Говорят, что отцы слепы. Но иногда они видят довольно ясно.

Лила встала и опустила штору.

- Солнце! - объяснила она. - А часто у вас бывает Джимми Форт?

- О, нет, очень редко. Но все-таки я вижу это. "Слеп, как филин, да еще болтун! - подумала Лила о Пирсоне. - ...Вижу! Ты не видишь даже того, что происходит у тебя под носом!"

- Я думаю, он жалеет ее, - сказала она дрогнувшим голосом.

- Почему ему жалеть ее? Он ведь ничего не знает.

- Нет, знает! Я рассказала ему.

- Ты рассказала?!

- Да, - упрямо подтвердила она. - И поэтому он жалеет ее.

Но и теперь "этот монах", сидящий рядом с ней, ничего не понимал и продолжал нести свое.

- Нет, нет! Тут не только жалость. Я вижу, как он смотрит на нее, и знаю, что не ошибаюсь. Я хочу спросить тебя: что думаешь об этом ты, Лила? Ведь он слишком стар для нее; но, кажется, он благородный и добрый человек?

- О, самый благородный, самый добрый! - Она зажала рот рукой, чтобы не рассмеяться горьким смехом.

Этот человек, который ничего не видит, смог заметить, какими глазами Форт смотрит на Ноэль, и даже увериться в том, что он влюблен в нее! Как же ясно должны были говорить эти глаза! Лила перестала владеть собою.

- Все это очень интересно, - заговорила она, подчеркивая слова, как это делала Ноэль. - Особенно, если принять во внимание, что Форт мне больше чем друг, Эдвард.

Она почувствовала некое удовлетворение, когда увидела, как он вздрогнул. "Ох, уж эти слепые филины!" - подумала она, страшно уязвленная тем, что Пирсон так легко сбрасывал ее со счетов. Но потом ей стало его жалко: его лицо словно окаменело и стало печальным. Отвернувшись, она продолжала:

- О! Мое сердце не будет разбито; я умею проигрывать, не поморщившись. Но я умею и бороться - и, может, не проиграю эту партию!

Сорвав ветку герани, она прижала ее к губам.

- Прости меня, - медленно проговорил Пирсон, - Я не знал. Я глуп. Я думал, что твоя любовь к этим бедным солдатам поглотила все другие чувства.

Лила резко засмеялась.

- А разве одно мешает другому? Ты никогда не слышал, что такое страсть, Эдвард? О! Не смотри на меня так. Ты думаешь, женщина в моем возрасте не может испытывать страсть? Так же, как всегда! Больше, чем всегда - потому что все ускользает от нее!

Она опустила руку с веткой, лепесток герани остался на губе, как пятнышко крови.

Что такое была твоя жизнь за эти годы? - продолжала она горячо. Подавление страсти, ничего больше! Вы, монахи, уродуете природу вашими святыми словами и пытаетесь за ними укрыть то, что видит любой простак. Ну что ж, я не подавляла своих страстей, Эдвард. Вот и все!

- Но была ли ты счастлива?

- Была; и, может быть, еще буду. Легкая улыбка искривила губы Пирсона.

- Еще будешь? - повторил он. - Надеюсь. Но на вещи можно смотреть по-разному, Лила.

- Ах, Эдвард! Не будь же таким добрым! Ты ведь, наверное, думаешь, что такая женщина, как я, не способна на настоящую любовь?

Он стоял перед нею, опустив голову; и она вдруг почувствовала, что хотя он и наивен и слеп, в нем есть то, чего ей не дано постигнуть. И она воскликнула:

- Я была груба с тобой, прости меня, Эдвард. Я так несчастна! - Один грек говорил: "Бог - это помощь людей друг другу". Это неверно, но красиво. До свидания, дорогая Лила, и не печалься!

Она пожала ему руку и отвернулась к окну.

Лила наблюдала за ним: вот он, в черном одеянии, облитый солнцем, пересек дорогу и завернул за угол у ограды церкви. Он шагал быстро и держался очень прямо; и все же в нем было что-то незрячее, это чувствовалось, даже когда глядишь ему вслед; а может быть, он и в самом деле видит какой-то другой мир?

Она никогда не отступала от того, что было внушено ей религиозным воспитанием еще в юности, и, несмотря на всю свою нетерпимость к взглядам Пирсона, считала его святым. Когда он исчез за углом, она пошла в спальню. То, что он сказал, не было для нее открытием. Она знала! Да! Она знала это! "Почему я не приняла предложение Джимми? Почему не вышла за него? А не слишком ли поздно? - думала она. - Могу ли я? Захочет ли он - даже сейчас?" Но она отбросила эту мысль. Выйти за него замуж! Зная, что сердце его принадлежит этой девушке!

Она долго разглядывала свое лицо в зеркало, с тревожным интересом изучая маленькие жесткие линии и морщинки, которые скрывались под легким слоем пудры. Она рассматривала искусно подкрашенные на висках волосы. Достаточно ли искусно, может ли это обмануть? Ей вдруг показалось, что все это бросается в глаза. Она пощупала и разгладила слегка обвисшую кожу на полной шее под подбородком. Потом выпрямилась и провела руками по всей фигуре, - нет ли уже дряблости или излишней полноты? И у нее возникла горькая мысль: "Я выхожу в тираж. Но делаю все, что могу, лишь бы удержаться!" Строчки коротенького стихотворения, которые показывал ей Форт, зазвучали в ее голове:

Время, старый цыган!

Пока не пришел твой срок,

Пусть останется твой караван

Хоть еще на один денек!

Ну что еще может она сделать? Джимми не любит, когда она красит губы. Она замечала, что он недоволен и всегда вытирает рот после поцелуя, когда ему кажется, что она не видит этого. "Незачем было красить губы, - подумала она. - Ведь у Ноэль губы не краснее моих. Но что же в ней лучше? Молодость вот что! Роса на траве!" Молодость не вечно длится; но достаточно долго, чтобы "прикончить" ее, Лилу, как выражаются солдаты. И вдруг она взбунтовалась против себя самой, против Форта, против этой холодной и туманной страны; ее охватила тоска по африканскому солнцу, по африканским цветам, по счастливой и беспечной жизни - когда живешь только одним днем, как в те пять лет, перед войной; тоска по Верхней Констанции в пору уборки винограда! Как много лет прошло с тех пор - десять, одиннадцать! Ах, если бы эти десять лет были еще впереди - и... вместе с ним! Десять лет на солнце. Он любил бы ее тогда и продолжал бы любить и сейчас. И она тоже не охладела бы к нему, как охладевала к другим. "Через полчаса, - подумала она, - он будет здесь; сядет напротив меня, и я увижу, как он борется с собой, стараясь быть нежным. Это слишком унизительно! Но все равно - я хочу его!"