Партия для ловеласа - Вера Колочкова

— Вот! Вот! Я узнала это место! Видите, на крыше тарелка торчит? Домик маленький, а тарелка торчит самая настоящая, из дорогих… Это где-то здесь… А может, на соседней улице…

— Так, может, я вас уже высажу, а? А дальше сами найдете? — тоскливо попросил водитель. — Сколько уже можно колесить-то по одним и тем же улицам? Да и опаздываю я…

— Нет уж, вы нас все-таки до того места довезите. Здесь даже, смотрите, и фонарей-то нет — еще стукнет кто-нибудь по башке…

— Кать… Может, и правда поедем домой, а? Ясно же, что ничего не найдем… — тихо проговорила Вероника с заднего сиденья. Гнев потихоньку вытек из нее тонким, незаметным ручейком, уступив место нелегкому, но все же здравому смыслу. И туман в голове тоже рассеялся. И в самом деле, какая, по большому счету, разница — обманул ее Стас или нет? Ну, если даже и обманул… Что это меняет-то? Что ей от этой правды — легче будет? Игоря-то этим все равно не вернешь…

— Нет-нет, Верка, ты что! Зря, что ли, в такую даль тащились? Нет уж. Не боись, найдем сейчас. Выведем на чистую воду…

— Мужика, что ль, загулявшего выследить решили? — проявил вдруг проницательность водитель. — Во дуры бабы… Зачем это вам надо-то? Ну, пусть бы побаловался немножко. Жалко, что ли?

— Ага. Жалко. Сейчас найдем и домой погоним, как теленка. Кормить-поить будем, денег давать побольше… Да, подруга? — хохотнув, обернулась она к Веронике на заднее сиденье.

— Отстань… — сердито отмахнулась от нее Вероника. — Смотри вон лучше по сторонам, а то так до утра проездим…

— Во дуры… — снова покачал головой мужик, скосив глаз на Веронику в зеркало.

— Так. Постойте-ка… — снова вгляделась Катька в ночную темень. — Давайте на параллельную улицу выедем, а там уж я соображу…

«Соображала» она еще довольно долго, заставляя бедного мужика ни за что ни про что изводиться на тихое свое раздражение. Наконец, еще раз внимательно всмотревшись в окно, милостиво произнесла:

— Ладно, высаживайте нас уже. Это где-то здесь, я думаю.

Расплатившись с неприлично даже обрадовавшимся водителем, они вышли в неуютно стылую ночь, и тут же обе вздрогнули от громкого и хриплого собачьего лая, неожиданно раздавшегося из-за высоких железных ворот ближнего дома. Лай этот грозно сопровождался еще и железным бряцанием цепи, и они поспешили поскорее отойти от этих ворот подальше и пошли быстро вдоль темной улицы. Катька старательно вглядывалась в сердитые и угрюмые зимние домишки за некрасивыми заборами, сверкая желтыми глазами, как ночная кошка-гулена, и тихо приговаривала сама себе под нос:

— Нет, нет… Это не тот дом… Опять не тот…

— Кать, а может, ты вообще заблудилась, а? Может, это вообще на другой улице? — тихо спросила Вероника, идя за ней след в след по узкой, протоптанной в стороне от большой дороги тропке.

— Отстань, Верка! Ты еще тут… И без тебя знаю… — отмахнулась от нее Катька. — Погоди, погоди… Это, кажется, здесь… Ну да… Точно, Верка, этот дом и есть! А вот и щелка в заборе, в которую я днем подглядывала!

Она тут же и припала глазом к этой самой щелке и долго пыталась что-то за ней высмотреть. Потом, с сожалением от нее оторвавшись, повернулась к испуганно замершей Веронике:

— Не видно ни фига… Но там, в доме, кто-то есть! Точно! Окошки чуть-чуть светятся…

— Ну? И что дальше? — прошептала Вероника, пожав плечами. — Отсюда мы все равно ничего не увидим…

— Ага. Не увидим. Придется через забор лезть. Ты как? Сможешь?

— Как — через забор? — распахнула на нее глаза Вероника. — Ты думаешь, у меня получится? Я сроду через заборы не лазила…

— Господи, да делов-то! Вот смотри — хватаешься за жердину, потом подпрыгиваешь, потом подтягиваешься, ставишь ногу сюда…

— Ой, Катька, боюсь я! Эти Костькины ботинки такие неудобные, мне в них никуда не залезть! Упаду еще, шуму наделаю…

— Да ну тебя, Верка! Что мы, зря в такую даль по ночи тащились, что ли? Лезь давай! Я тебя подсажу! Ну, пробуй…

Вероника вздохнула и, неумело зацепившись руками за острые края серого забора, потянула свое худое тело вверх. Странно, но у нее и впрямь это получилось довольно ловко — не прошли, видно, даром многолетние да многотрудные занятия всяческими новомодными гимнастиками в женских спортивных клубах да до седьмого пота отжимания в тренажерных залах. Только не думала она тогда, конечно, что занятия эти ей пригодятся не только для поддержания сексапильно-стройной да упругой формы молодого тела, а еще и для лазанья по чужим заборам с целью опровержения унизительных Катькиных домыслов.

Спрыгнув с забора уже на другую его сторону, она тут же провалилась по пояс в снег и, ойкнув, испуганно оглянулась на Катьку, которая, пыхтя, уже перебрасывала худое, жилистое тело тем же путем и вскоре оказалась в сугробе рядом с ней, шепотом и со смаком ругнувшись матерью.

— Да ничего, Верка, это у забора просто так намело. Сейчас выберемся. Ты ноги, главное, вытащи и шагай пошире. И потише, не ойкай лишний раз…

С грехом пополам да с тихим Катькиным матом в придачу они добрались до стены черного бревенчатого дома с двумя маленькими, высоко оторванными от земли оконцами, из которых падал на снег голубоватыми бликами слабый отсвет — то яркий, то совсем тихо-уютно мерцающий. Скорее всего, странное это голубое мерцание происходило от работающего в комнате телевизора, и даже, как показалось, доносился до них сюда хорошо поставленный, бойко-задиристый голос то ли диктора, то ли шустрого какого журналюги, ведущего ночную душевно-попсовую телеразвлекуху. Катька жестом показала Веронике на небольшой приступочек у стены, что-то вроде завалинки — вставай, мол, подглядывай… Вероника и в самом деле послушно на эту завалинку ступила и уже уцепилась было руками за железный карниз, собираясь так же ловко, как и на заборе, подтянуться на руках, и уже нацелилась глазом на широкую щель между неплотно задернутыми занавесками, но тут же и отпрянула, соскользнула торопливо на землю и прижалась спиной к холодным черным бревнам. Все произошло как-то совсем уж неожиданно, в один миг — шторы будто сами по себе резко раздернулись, и женская ладонь с маникюром мелькнула у нее перед самыми глазами и потянулась к крохотной форточке, криво вырезанной наверху неказистого оконца. А еще, чуть повыше этой женской ладони, сверкнул Веронике в глаза белым золотом знакомый до боли браслет тонкой, нежной змейкой. Ее браслет. Такого ни у кого больше не было. Игорь для нее этот браслет заказал у хорошего частного мастера на ее двадцатипятилетие, вместе с кольцом и серьгами…

Тут же из форточки потянуло острым сигаретным дымком — новая хозяйка браслета оказалась, по видимости, любительницей крепкого мужского табака, и голос ее, вскоре из форточки раздавшийся, тоже оказался почти мужским, с характерной утробной хрипловатостью. Она что-то сердито выговаривала невидимому своему собеседнику, и по интонациям ее голоса можно было догадаться, что выговаривала уже давно и что даже устала вконец от надоевшего долгого спора. Слов, ею произносимых, Вероника не разбирала — сердце в груди бухало так громко и невыносимо, что слова оставались где-то там, за этим буханьем, и до сознания ее пока не доходили. Зато очень хорошо дошел до сознания зрительный, выхваченный глазами в долю секунды факт — браслет-то точно был ее, собственный, привычный, родненький. А вскоре и сердце уже успокоилось, и можно было вполне четко разобрать вылетающие на улицу из форточки, как камни, резкие и хриплые фразы: