Жиган: жестокость и воля - Сергей Зверев

— Он вовсе не деревенский комбайнер, — все тем же увещевающим тоном продолжал Мокроусов. — Этот случай показался мне интересным. Вот и все. Двойной компрессионный перелом… Такие операции приводят к успеху лишь в одном случае из миллиона.

Но Долгушин никак не мог угомониться.

— Я не верю тебе! — кричал он, едва не всхлипывая. — Ты обманываешь меня!

Неожиданно он вскочил с дивана, подбежал к столу и, низко наклонившись, заглянул в глаза Мокроусову. Лицо его кривилось в болезненной гримасе.

— Ну признайся, признайся, — хныкал он, — ты меня больше не любишь.

Мокроусов побледнел. Его холеное лицо напоминало застывшую маску. Однако он не потерял самообладания и негромким, но твердым голосом произнес:

— Возьми себя в руки, Никита. Тот отшатнулся и обреченно сказал:

— Да, я не ошибся.

— Твои подозрения беспочвенны, уверяю тебя.

Еле переставляя ноги, Долгушин вернулся к дивану. Теперь ему просто необходимо было сесть.

— Я не напрасно мучился, — отстраненным голосом сказал он. — Мои опасения сбылись. Что ж, этого следовало ожидать. Я не тот, о ком можно мечтать. Мне скоро сорок лет, я старею, мои волосы редеют, на лице появляются морщины. Да, я активно занимаюсь теннисом, я держу себя в форме, но и что с того?

— Ты напрасно все драматизируешь, — вставил Мокроусов. — Мое отношение к тебе ничуть не изменилось.

— Не лги, — прервал его Долгушин, — и не пытайся облегчить мои страдания. Даже когда мы были вместе, ты всегда заглядывался на других мужчин. Я видел, как ты смотришь на них. Тебя больше привлекали высокие, атлетически сложенные мужчины, как твой новый знакомый.

— Уверяю тебя, Никита, ты ошибся.

— Ты боишься взглянуть мне в глаза. Отводишь взгляд. И все потому, что чувствуешь свою вину передо мной. Да, я невысок ростом и не похож на статую античного божества, но умею любить и быть преданным.

— Прекрати истерику, — не слишком решительно сказал Мокроусов. — Мне это начинает надоедать.

— Значит, Никита Долгушин тебе уже надоел? Конечно, а чего еще можно ожидать? Ты используешь меня, ты спекулируешь на моих чувствах к тебе. А стоит мне потребовать, нет, всего лишь попросить взаимности, ты сразу же отворачиваешься.

— Не кричи, пожалуйста, умоляю тебя. Здесь даже у стен есть уши.

— Пусть знают. Пусть всем станет известно, что ты скрываешь свое истинное лицо. Они думают, что ты прекрасный семьянин, у тебя красивая жена.

— Я говорил тебе, я сделал это ради карьеры. В этой стране ни на что нельзя рассчитывать, если ты отличаешься от других.

— Хорошо, допустим, ты сделал это ради того, чтобы пробиться наверх. Ты скрывал свои настоящие чувства. Это, конечно, не украшает тебя, но я могу понять, зачем ты так поступил. Я простил тебе то, что ты каждый вечер приходишь домой и ложишься в постель со своей порочной женой. Это отвратительно, но я смог с этим смириться. В конце концов всем нам приходится чем-то жертвовать ради достижения поставленных перед собой целей. Но я всегда жил и продолжаю жить один, у меня нет друга, кроме тебя. А ведь я тоже мог найти тебе замену. У меня были возможности.

Не в силах совладать с нервами, Долгушин вскочил и стал расхаживать по кабинету.

— Ты бессердечен! — выкрикнул он. — Ты не хочешь думать ни о ком, кроме себя. На меня тебе наплевать.

Лицо Долгушина вдруг передернулось в страшной гримасе. Он бросился к столу Мокроусова, рухнул на колени и, обливаясь слезами, пополз к своему кумиру.

— Не бросай меня, без тебя я не смогу жить.

— Перестань, — болезненно скривив губы, произнес Мокроусов. — К чему эти сцены?

— Я не смогу один. Подумай, ведь нам было так хорошо вдвоем. У нас общие интересы, мы без слов понимаем друг друга.

— Я не готов ответить тебе, — произнес Мокроусов, пытаясь сбросить со своих ног ладони Долгушина.

Но тот продолжал цепляться за его колени.

— Хорошо, хорошо. Ты не любишь меня. Я не стану навязываться. Мне очень тяжело, но я переживу. Только обещай, что ты не забудешь меня.

— Я ничего не могу тебе обещать.

Мокроусову наконец удалось оттолкнуть от себя назойливого поклонника. Тот униженно склонил голову и всхлипнул.

— Почему ты так жесток со мной? Разве я не одаривал тебя долгими нежными ласками? Тебе так нравилось.

— Уходи, Никита, ты становишься невыносим. Успокойся, приди в себя, а потом мы поговорим еще раз на эту тему.

Долгушин так же внезапно вскочил на ноги, как за несколько минут до этого рухнул на колени. Выхватив из кармана носовой платок, он вытер лицо, высморкался и со злорадной улыбкой сказал:

— Напрасно ты отверг меня. Ты об этом еще пожалеешь.

— Может быть, — философски заметил

Мокроусов.

— Нет, не может быть, а по-настоящему пожалеешь. Тебе придется сделать выбор: или я, или другие.

— Я не хочу об этом разговаривать.

— Придется. Ты хочешь оставить меня? Что ж, оставляй. Но помни, я стану твоим врагом.

На лице Мокроусова появилось такое выражение изумления, какое бывает только на лице невесты, от которой прямо из загса сбежал жених.

— Ты не посмеешь, — дрогнувшим голосом сказал он. — Я так много доверял тебе.

— Ты ошибся во мне, — теперь уже Долгушин выглядел хозяином положения.

В его глазах появился злорадный блеск, на лице играла уничтожающая улыбка.

— Все мы ошибаемся. Я ошибся в тебе, ты во мне. Тебе не стоило разбрасываться секретами. Я готов простить тебе все: и твои неприглядные поступки, и даже преступления. Лишь бы ты оставался со мной. Ты изменил мне. Ты лгал и сейчас продолжаешь лгать. Это не пройдет тебе даром.

— Послушай, Никита, все совсем не так, как ты вообразил. Я не изменял тебе, и между нами по-прежнему остаются теплые отношения.

— Вот видишь, ты опять лжешь! — победоносно воскликнул Долгушин. — Ты испугался. Но я не такой, как ты. Я великодушен и оставляю тебе шанс исправиться. Ты знаешь, где меня найти.

Гордо подняв вверх голову, Долгушин прошествовал к двери и вышел из кабинета. Мокроусов сидел за столом, сгорбившись, с посеревшим лицом. Наконец он нашел в себе силы поднять телефонную трубку и набрать номер.

— Виктор Иннокентьевич, это Мокроусов. Мне кажется, у нас есть проблема…

Долгушин припарковал свою машину, новые «Жигули-восьмерку», на площадке возле дома. Он жил здесь, в Мневниках, недавно, выменяв однокомнатную квартиру на комнату в коммуналке.

Район ему не нравился, и почти всю свою немалую зарплату ведущего хирурга «Центра протезирования и реабилитации» он откладывал на новую жилплощадь.

Настроение поначалу было отвратительным. После ссоры в кабинете Мокроусова Никита сорвался с работы, сел в машину и долго ездил по Садовому кольцу.

Вождение автомобиля доставляло ему удовольствие и, самое главное, отвлекало от мрачных мыслей. В оживленном потоке машин необходимо думать о другом, следить за дорогой.

Лавируя между автомобилями, перестраиваясь из одной полосы в другую, поворачивая и ожидая зеленого света светофора, Долгушин постепенно остыл, и ссора с милым Володей уже не так терзала душу.

Но стоило ему приехать домой и еще со двора глянуть на окна своей пустой квартиры, как тоска снова овладела сердцем. Он вдруг представил себе пустые холодные вечера, когда молчит телефон и слышны лишь вопли соседей-пьяниц в квартире этажом выше.

Долгушин с обреченным видом поднялся на крыльцо, вошел в подъезд, вызвал лифт, доехал до квартиры и наконец оказался дома.

Раздевшись в ванной, он долго стоял перед зеркалом, пытаясь снова и снова убедиться в том, что его тело еще вполне привлекательно, что он хорошо сложен, хотя и невелик ростом.

Потом он принял душ, насухо вытерся толстым махровым полотенцем, переоделся в свой любимый синий халат, сунул босые ноги в шлепанцы и отправился на кухню.

Как всякий гомосексуалист, он любил готовить себе сам. И делал это очень тщательно, почти нежно. Он внимательно следил за всеми публикациями о здоровом питании, покупал продукты только на рынке, придирчиво отбирая их, будь то кусочек постного мяса или морская рыба.

Он очень любил овощные салаты, используя только самые свежие плоды и заливая их оливковым маслом.

Вот и сейчас он достал из холодильника и аккуратно разложил на широком кухонном столе маленькие в пупырышках огурчики, сочные ярко-красные помидоры. Положил размораживаться мясо и рыбу.

Придирчиво отобрав среди кухонных ножей самый острый, Никита Долгушин начал готовить ужин, когда в дверь внезапно позвонили.

Долгушин почувствовал, как сердце его екнуло. «Интересно, кто это может быть? — подумал он. — Неужели?.. Нет, нет, я ошибаюсь. Я пытаюсь обмануть себя, лишь бы облегчить свои страдания. После того, что я ему сегодня наговорил, он не стал бы даже звонить. А вдруг? Вдруг ему стало стыдно, и он решил извиниться передо мной?»