Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны - Василий Песков

«Завтра в машине дежурьте около городка. Чью фамилию по радио услышите, туда и мчитесь».

Более почетного, Юра, задания за свою теперь уже немалую журналистскую жизнь я не получал.

Рано утром с Тамарой Апенченко, в прошлом работницей «Комсомолки», а потом журналисткой многотиражной газеты у космонавтов (она-то и принесла в сейф редактору две фамилии!), мы дежурили на дороге у городка к северу от Москвы. Городок нынешнего названия — Звездный — тогда не имел, у него, кажется, и не было никакого названия. Мы остановили машину у въезда, включили радио и стали ждать. Утро было неяркое, облачное, с выпавшим ночью снежком. Буднично проносились по дороге машины, из леска в посадку с шоссе вышла пара лосей. Я соблазнился их поснимать и вдруг услышал радостный вопль у машины.

— Скорее! Скорее!..

Из приемника плыли знакомые позывные Москвы, предвещавшие обыкновенно что-нибудь важное… И уже на ходу мы услышали два ключевых слова: «Космос… Гагарин…»

Помню, без большого труда нашли нужный дом. Но смутились, больно уж все обычно — серый силикатный кирпич, полинявший штакетник, обычная лестница, дверь с номерком. Размеры грянувшего события в представлении нашем предполагали и встречу с чем-то не таким будничным.

— Мы не ошиблись — квартира Гагарина?

Нет, не ошиблись, это была квартира Гагарина. И все, что могло рассказать о еще не известном для нас человеке, было на месте. Обстановка жилья, домашний фотоальбом, книги на полках… Молоденькая жена космонавта держала на руках грудного ребенка и не знала, куда себя деть от волненья. Помню множество набежавших соседок. Каждая долгом считала сказать свое слово успокоенья, но получался сбивчивый хор, способный только разволновать. Валя то улыбалась, то вытирала слезы.

Державным голосом говорил по радио диктор, на экране телевизора с фотографии всем улыбался виновник небывалого торжества, непрерывно звонил телефон. Мы с Тамарой, блюдя газетные интересы, снимали, листали альбом фотоснимков, что-то пытались расспрашивать…

Оглядываясь сейчас назад, понимаешь: в тот утренний час Валя (Валентина Ивановна) Гагарина уже ощутила всю тяжесть креста — быть женой известного, популярного человека.

Двое в доме Гагариных были совершенно спокойны. Старшая дочь, четырехлетняя Лена, спокойно жевала яблоко, не понимая причины крайнего возбуждения взрослых. Был спокоен и молодой капитан-летчик. Внимательно слушая радио, он делал пометки в тетрадке, был собран, уверен. Я принял его за родственника Гагариных, прибывшего поддержать Валю. Но, приехав три года спустя на космодром провожать в полет Владимира Комарова, я вдруг узнал в космонавте того самого спокойного капитана, «родственника Гагариных»…

Из дома Гагариных мы с Тамарой уезжали счастливыми — первыми из журналистов мы знали жизненный путь космонавта, его нам поведал (хвала любительской фотографии) домашний альбом. Сейчас, Юра, когда биография дорогого для нас человека прослежена, просвечена чуть ли не рентгеновскими лучами, может быть, странно слышать о волнении перед семейными снимками. Но в тот первый час все для нас было открытием. Пелена неизвестности до полета заставляла думать о человеке, «которому предстоит», как о существе почти что из фантастического романа. И вдруг — босоногий мальчишка, потом куртка ремесленника, три лычки на погонах курсанта, шлем военного летчика. «Свой в доску!» — воскликнул кто-то из журналистов, когда едва ли не вся редакция «Комсомолки» собралась у стола, где листали альбом.

И, конечно, все в этот день были счастливы оттого, что этот летавший парень — «из нашего дома», что он советский, смоленский, крестьянский! Радость, Юра, в тот день была полной, всеобщей, неописуемой. По дороге из городка мы видели на шоссе у обочины автомобили с открытыми дверцами: люди слушали радио и обменивались впечатлениями. Перед лицом большого общего горя и при большой общей радости людям свойственно единенье.

И все в тот день стремились друг к другу — собирались у репродукторов, телевизоров, спешили на улицу послушать других и излиться самим.

Люди счастливо обнимались. Возникали стихийные демонстрации. Студенты чувства свои выражали с юмором и задором. Медики, например, шли по улицам в белых халатах с надписями: «Все в космос!», «Мы первые!», «Следующий — я!» В родильных домах всех матерей объединяло единодушие: самое лучшее имя для мальчика — Юрий! Радость была большая и искренняя. Каждый чувствовал и свою, хоть маленькую, причастность к событию. Это был в полном смысле праздник на нашей советской улице. Пережившие войну люди говорят, что такую же полноту радости они испытали 9 мая 1945 года.

И очень существенно подчеркнуть: эту радость разделяла с нами и вся Земля. Это был случай, когда все люди вдруг почувствовали родство, почувствовали: все они жители одного дома, не такого уж и большого, если можно его облететь за какие-то 108 минут.

Тебе, Юра, сейчас интересны подробности тех событий, а представь себе жажду всяческих новостей в тот самый день. Журналисты сбились с ног, пытаясь срочно узнать родословную космонавта и подробности его жизни.

Не обошлось без курьезов. В Москве «по подозрению в родстве с космонавтом» был атакован старый профессор Гагарин. За рубежом фамилия дала повод предположить, что в космос летал «не пролетарских кровей человек, а потомок знаменитых князей Гагариных». Нашествию журналистов подвергся домик Гагариных в Гжатске. Сюда звонили, слали срочные телеграммы, ехали и летели (даже на вертолетах!).

Все хотели знать возможно больше из того, что воплотилось в единое слово «Гагарин».

Это был памятный день для Земли. Нам в Северном полушарии казалось даже, что солнце светило тогда как-то особо и Земля вокруг Солнца бежала проворнее, чем обычно. Таким, Юра, был день, когда ты родился.

Большое свидание с космонавтом на виду у телекамер и, значит, на виду у всего мира состоялось в Москве двумя днями позже. И можно еще рассказать. Как с другим репортером из «Комсомолки» — Павлом Барашевым, дойдя «до самого верха» и получив разрешенье, мы полетели в район приземленья брать у Гагарина первое интервью, как летели потом в Москву с Гагариным вместе и как проводили его в самолете до трапа, от которого он зашагал по ковровой дорожке.

Позже я бывал на космодроме. Не единожды видел, как улетают ракеты, видел обожженные корабли в момент приземленья. С Гагариным мы много раз встречались в нашей редакции, у него дома, на рыбалке, на службе его в космическом городке. Это были счастливые дни журналистской работы. Но день 12 апреля 1961 года все же особый. И, Юра, я вполне понимаю твой к нему интерес.

Семья первого космонавта.

* * *

На все вопросы твои в этом письме ответить мне трудно. Хотя бы коротко попытаюсь ответить на главные. Был ли Гагарин «сверхчеловеком»? Нет, конечно. И это не у нас рожденное слово никак к нему не подходит. Он был «как все», и именно это делало его особенно привлекательным для всех. Но был он человеком незаурядным. Ум, талант, смелость, находчивость, обаяние — это все у Гагарина было. Качества эти (или даже часть их) любому другому человеку в любом хорошем деле принесли бы успех.

Как относился он к своей славе? Я думаю, подходящим было бы слово «терпеливо». Большая слава — штука обременительная.

И во все времена мудрецы считали ее самым большим испытанием человека. Гагарин испытание это выдержал. Слава его не деформировала, и, насколько я знаю, пожаловался он лишь однажды. В городке Клинцы Брянской области на вопрос местного журналиста «А что для вас самое трудное?» Гагарин сказал: «Носить славу». О сложностях его жизни можно было только догадываться: космические дела, учеба в академии, семья, депутатские обязанности, общественная работа, друзья, бесконечное число всяких просьб от самых разных людей…

Выходящая сейчас в «Молодой гвардии» книга Валентины Гагариной «108 минут и вся жизнь» содержит дневниковые записи Юрия. В них чувствуешь почти стон: «личного времени нет…»

Как относился Гагарин к тому, что писалось о нем? Опять же можно сказать — терпеливо и со спасительным в этом случае юмором. Но, конечно, сладким любого человека можно перекормить. И Гагарин привкус «сладости» чувствовал несомненно. Из многочисленных высказываний о нем больше всего Гагарина, я думаю, порадовали бы слова, сказанные уже после его гибели Константином Феоктистовым: «Гагарин никогда не играл и не пытался играть роль человека-уникума. Он отдавал себе ясный отчет в том, что является обыкновенным человеком, попавшим в необыкновенные обстоятельства…»

Еще ты спрашиваешь, Юра, почему не сделан художественный фильм о Гагарине и не написана большая книга о его жизни. Вопросы не новые. Но легко ли снять фильм? Легко ли найти актера, обаянье которого приближалось хотя бы к обаянью подлинного Гагарина. Непростая задача! Ярок, памятен, впечатляющ был конкретный живой человек. Художественный образ грозит оказаться лишь слабой тенью «документального Гагарина», и создатели фильмов, несомненно, понимают все это.