Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки - Вальтер Шелленберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я медленно вышел из дома. Нам больше нечего было сказать друг другу. Был чудесный вечер, ясный и звездный. Но мне не было покоя. Мое положение было чрезвычайно трудным, тем более что я не мог понять отношение двух моих спутников, которых Гейдрих отправил вместе со мной.
В тот вечер я ужинал со своим португальским другом в небольшом ресторане. Я чувствовал себя уставшим и обессиленным и не хотел больше обсуждать эту тему. Но чтобы испытать его реакцию, я сказал: «Завтра я должен перевезти герцога Виндзорского через испанскую границу силой. План должен быть разработан сегодня вечером». Мой друг вышел из своего обычного апатичного состояния, когда я продолжил: «На скольких твоих людей — которым потом придется покинуть страну — я могу рассчитывать? И сколько будет стоить все это провернуть?»
Мой друг выглядел испуганным. «Я не могу взять на себя ответственность за такое дело, — сказал он. — Люди могут быть убиты. Это будет очень трудно — не только здесь, но и на границе». Он нервно чертил геометрические фигуры на скатерти своим ножом. После паузы он дал свой окончательный ответ. «Нет, я не могу тебе помочь. И я не понимаю, какая польза может быть от герцога Виндзорского, если ты похитишь его силой. Это неизбежно станет известно, и я не думаю, что престиж твоей страны от этого вырастет. И в твоем приказе нет упоминания о его жене. Но ведь именно Гитлер указал на ее значимость в жизни герцога. Ты прав, вероятно, за этим стоит Риббентроп. Давай быть реалистами; если ты считаешь, что должен выполнить этот приказ, я не буду ставить тебе препоны, но я не смогу помочь тебе чем-то еще».
Тогда я сказал ему, что полностью разделяю его точку зрения. Его облегчение было явным, и он с огромным воодушевлением стал обсуждать со мной, как нам обойти этот приказ. На следующее утро он сделал так, что к охране герцога были добавлены еще двадцать португальских полицейских. За этим немедленно последовало усиление мер безопасности со стороны англичан. Об этих двух фактах я донес в Берлин в длинном сообщении и попросил дальнейших указаний.
Два полных тревоги дня они держали меня в ожидании. Наконец пришел лаконичный ответ: «Вы несете ответственность за меры, соответствующие ситуации». Не очень дружелюбное сообщение, но оно показало, что, как я и надеялся, Берлин стал более трезво смотреть на это дело.
Тем временем приближалась дата отъезда герцога из Лиссабона. Сэр Уолтер Монктон — очевидно, высокий чин в британской разведке (каким он мне показался тогда) — приехал из Лондона, чтобы гарантировать своевременный отъезд герцога.
Чтобы сохранить лицо, я доложил в Берлин, что следующая информация была получена через чиновника полиции, который, как мы знали, работал на англичан: за последние несколько лет между герцогом и британской разведкой возникло значительное напряжение; герцог полон решимости остаться в Европе, но на него оказывается сильное давление, чтобы он этого не сделал; британская разведка планировала продемонстрировать ему опасность, которой он подвергается со стороны вражеских разведслужб, и для этого подложить на корабль бомбу с часовым механизмом, которая должна была взорваться за несколько часов до его отъезда на Бермуды — разумеется, с предосторожностями, чтобы герцог не пострадал.
Что касается реальной и ложной тревог, то португальская полиция находилась в состоянии лихорадочной активности и возбуждения. Корабль несколько раз обыскали сверху донизу. Меры безопасности были удвоены, а затем еще раз удвоены; все способствовало тому, чтобы подтвердить мои донесения в Берлин о невозможности осуществить похищение.
В день отплытия герцога я находился в башне посольства Германии, откуда наблюдал за его кораблем в полевой бинокль. Корабль я видел так близко, что мне казалось, я могу почти коснуться его. Герцог и герцогиня в назначенное время взошли на борт, и я узнал сэра Монктона. Возникло какое-то напряжение по поводу ручной клади. Португальские полицейские в своем рвении настаивали и на его обыске тоже. Наконец корабль отдал концы и пошел к широкому устью реки Тежу. Я медленно возвратился домой. Эта глава была закрыта.
Оставался только вопрос о том, как меня примут в Берлине. Если бы я смог лично доложить обо всем Гитлеру, то я был уверен, что все будет нормально. Но если доклад будет делать Риббентроп, то у меня, вероятно, возникнут проблемы. Остаток дня я провел за составлением своей последней телеграммы в Берлин.
На следующий день, попрощавшись с друзьями, я поехал на машине из Лиссабона в Мадрид, а оттуда вылетел в Берлин и немедленно по прилете явился к Риббентропу. Он принял меня довольно холодно: выражение его лица было отстраненным, рукопожатие — формальным. Было видно, что он недоволен. Он коротко сказал: «Докладывайте, пожалуйста». Я сохранял спокойствие и говорил ровно; мой устный доклад очень точно следовал моим письменным донесениям, которые я отсылал из Лиссабона. Когда я закончил, он некоторое время смотрел перед собой, а затем сказал монотонным и уставшим голосом: «Фюрер тщательно изучил вашу последнюю телеграмму и попросил меня сказать вам, что, несмотря на свое разочарование исходом дела, он согласен с вашим решением и выражает свое одобрение ваших действий».
Я испытал огромное облегчение, услышав это, и должен признаться, что почувствовал огромное уважение и благодарность Гитлеру за его реакцию. Риббентроп, который явно действовал согласно указаниям, сменил тему, и в течение полутора часов мы в довольно свободной манере обсуждали общую ситуацию в Испании и Португалии. Очень осторожно я попытался довести до его сведения точку зрения посла фон Шторера, но Риббентроп тут же прервал меня, сердито сказав: «Жаль, что вы не оказали на фон Шторера давления, чтобы пробудить его от его летаргического сна. Мы сами знаем, что ситуация непростая, но для этого-то он и находится там — чтобы изменить ее».
Я попытался парировать: «Совершенно верно, однако чрезвычайно сложно изменить
