Родные гнёзда - Анатолий Марков

— Ты что это тут расселся с барчуком рядом? Ай он тебе ровня?

И вся с таким трудом было налаженная интимность опять летела прахом. Даже горничные недовольно поводили носом, обнаружив в наших комнатах деревенского гостя, а по уходе его презрительно фыркали:

— И охота вам, барчуки, сиволапого мужика к себе водить? Тоже гость… в руку сопли сморкает… и дух от его чижолый!

Алексей принадлежал к местной семье однодворцев, которая по обычаю наших мест помимо официальной фамилии носила и уличное прозвание «юнкарей», в память того, что их прадед был в николаевские времена юнкером на Кавказе. Мой приятель был младшим в семье, и на его охотничью страсть старшие братья и отец смотрели очень неодобрительно, считая её за блажь, совершенно не идущую крестьянину-землеробу. Войдя в годы и женившись, Алексей, с точки зрения крестьянского круга, так «настоящим хозяином» и не стал, оставаясь в душе охотником-поэтом, посвящавшим всё свободное время природе. Как отметил И.С. Тургенев, описывавший народ именно наших мест, наиболее талантливый процент крестьянства у нас шёл в охотники. На Алексее это правило оправдалось как нельзя лучше, так как он несомненно на целую голову стоял выше своей крестьянской среды, и его интересы далеко выходили за уровень крестьянской жизни.

Его знания природы были настолько любопытны, что с первых дней нашего знакомства он меня буквально зачаровал, хотя в этой области тогда я уже и сам кое-что смыслил. Однако мои познания были больше творческими, заимствованными из книг и охотничьих журналов, тогда как Алексей получил свои из жизненной практики, почему в вопросах, интересовавших нас обоих по охотничьей части, разбирался много лучше. Знал он детально все уловки зайцев, лисиц и хорьков, способы их ловли и приручения, все обычаи и повадки птиц и всевозможных мелких зверюшек. В клетках и на поле у него жил целый зверинец, из‑за которого он постоянно воевал со своей семьёй. Был он охотником и рыболовом изумительным, но всегда добывал и зверя и птицу своими собственными, особенными способами.

Деревенские мальчишки-сверстники за познания Алексея в области животного царства дали ему прозвище «Календарь», который в те времена для деревни представлялся чем‑то вроде всеобъемлющей энциклопедии.

В первые годы нашего приятельства ружей у нас с Алёшей не было, и в предвкушении того дня, когда я, по обещанию отца, должен был получить первое ружьё, мы всецело предавались, так сказать, суррогатам охоты. Заключалось же это занятие в том, что мы сопровождали взрослых охотников, при которых изображали роль сверхштатных собак. Доставать из воды или болота убитую дичь, носить её по целым часам, ползти между кустов и кочек, чтобы согнать утку или бекаса на охотника, вдыхать запах пороха, полей и лесов, словом, переживать тысячу ощущений, которых никогда не поймёт не охотник, мы были готовы всегда, независимо от сезона и в любую погоду.

Живя по зимам в кадетском корпусе в Воронеже, я тосковал и страстно мечтал о деревенской жизни, с понятием о которой у меня в сознании неразрывно была связана охота и Алёшка. Весной, когда начинался птичий перелёт и в синем апрельском небе тянулись треугольники журавлей, а ночью в открытые окна ротной спальни доносилось курлыканье, кряканье и крики пернатых стай, летевших к Дону, я делался невменяемым, почти душевнобольным и два раза едва не убежал из корпуса.

Перейдя в четвёртый класс, весной 1908 года я дождался Петрова дня, когда, наконец, с бешено колотящимся сердцем и с дрожью в руках вышел в луга с новенькой двухстволкой полноправным охотником. Нечего и говорить, что нога в ногу со мной шёл с самодельным ружьишком и Алёша-Календарь. С этого дня, несмотря на побои отца и братьев, он бросил работу и пропадал со мной по целым дням в лугах и полях. Всевозможная водоплавающая и болотная дичь, как утки, гуси, кроншнепы, кулики и бекасы в дни моей молодости в изобилии водились в заливах и заводях реки Тима. Самым любимым и добычливым местом у нас считались обширные мокрые луга между двумя сёлами, заросшие кугой, камышом и ивовыми кустами. Здесь, по утренним и вечерним зорям, были хорошие утиные перелёты, а среди дня можно было не спеша стрелять в заводях уток и куликов, уж не говоря о водяных курочках и прочей мелочи.

Становясь старше, мы предпринимали с Алексеем всё более и более дальние поездки и охотничьи экспедиции. Одним из лучших охотничьих угодьев наших мест считались заливные луга по реке Кшени, находившиеся верстах в 15‑ти от имения отца и носившие название Широкого моста. Когда мы стали уже молодыми людьми, друга моего тянуло в эти места не столько изобилие дичи и прелести природы, сколько то обстоятельство, что здесь, над уютным заливчиком реки, окружённая бахчой и огородами, в тени ракит стояла одинокая избушка старушки-шинкарки. Пользуясь отдалённостью своего жилья от всяких сельских властей, бабушка эта тайно промышляла водкой, до которой Алёша-Календарь был великий охотник. Старуха, видимо, получала от своего незаконного промысла кой-какой доходишко, так как не только существовала на это сама, но и кормила целую кучу сирот-внучат.

По старости, слабости зрения или хитрости, она никогда никого из своих клиентов в лицо не узнавала и потому, прежде чем получить у бабуси бутылку водки, Календарю приходилось всякий раз вступать с ней в долгие дипломатические переговоры, чтобы доказать чистоту своих намерений. Бабка незнакомых людей опасалась, подозревая в каждом новом лице агентов власти, с которой у неё были натянутые отношения.

Вечером, когда солнце заходило и кончался утиный перелёт, Алексей всегда устраивал так, что мы неизменно оказывались вблизи бабушки-шинкарки. После некоторых пререканий и упрёков в пьянстве, так как мы с братом водки не пили, Календарь, добившись своего, тихо подходил к избушке и осторожно стучал в окно. Из него немедленно выглядывала старуха, которая начинала с Алексеем всегда один и тот же разговор, возбуждавший наше веселье.

— Бабушка, — вкрадчиво и таинственно начинал Календарь, — нельзя ли нам полбутылочки?

Бабка испуганно оглядывалась и, подозрительно смотря на своего собеседника, быстро на это отвечала:

— Да ты што? Протри глаза, какая у меня водка, нешто я монополька…

— Да ты, бабушка, не кочевряжься…

— Да ты што, сукин сын! — притворно сердилась старуха, — шутки со мной шутишь, али што?

— Да ну, бабка, ты што, меня не признаёшь, што ли? Я ж у тебя сколько разов водочкой разживался.

После этих слов бабка заметно смягчалась.

— Да ты чей же паренёк будешь, я штой-то не угадываю…