Вино богов - Джон Барнс

Седрик ухватил Мортис — или королеву — за волосы и, приподняв ее голову, запрокинул, чтобы открыть шею для удара Кособокого.

— Не знал, что ты это слышал, — несколько смущенно проговорил Седрик. — Надеюсь, это вас не обидело? Не задело ваши чувства?

— Мне неведомы чувства, которые могли бы быть задеты такими высказываниями, — отозвался Кособокий и вытащил из-за спины огромный топор. Седрик еще сильнее потянул голову за волосы и закрыл лицо полой плаща — он ждал, что кровь брызнет фонтаном.

Но крови не оказалось. Топор со свистом рассек воздух, руки премьер-министра напряглись, но тут же обмякли. Он открыл глаза. В его руках была голова, которую он по-прежнему держал за волосы. Седрик обернулся, чтобы взять чеснок…

И тут все они вскрикнули — даже Кособокий, потому что тело, из которого не вытекло ни капли крови, кроме той, что хлынула из раны, произведенной забитой в грудь вампирши осиновым колом, и уже запеклась, стало съеживаться и морщиться, словно яблоко под жарким солнцем, но гораздо быстрее. Вскоре на кровати лежала мумия. Премьер-министр задохнулся от изумления: и голова, которую он держал за волосы, тоже на глазах старилась, сохла и через пару мгновений рассыпалась в прах у его ног, а в его руках остался только пучок волос.

— Что ж, — проговорил Кособокий после долгого молчания. — Полагаю, нам придется завернуть в простыню все, что от нее осталось, а этот прах смести с пола и потом все вместе сжечь в камине. Надо будет извиниться перед леди Каллиопой за то, что пришлось сжечь ее простыню.

Так они и сделали — быстро и без разговоров. Когда в камине уже догорали последние пригоршни праха, Кособокий встал, молча взял короля Бонифация под руку, и они вместе вышли из спальни Каллиопы.

Седрик не пошел за ними, но на следующий день путем тайных допросов выяснил, что многие горожане, засидевшиеся за работой допоздна или начавшие трудиться рано поутру — молочники, зеленщики, шлюхи, пьяницы, поэты и прочие, — видели, как король и начальник стражи шли вдвоем по темному городу и разговаривали. Порой головы их склонялись друг к другу, и король смеялся так, словно они с начальником стражи были старыми добрыми товарищами, а случалось, они отворачивались друг от друга и говорили, поджав губы, будто еле переносили общество друг друга. Однако о чем они разговаривали — этого никто не слышал.

Так что, увы, что за слова сказали они друг другу в ту ночь и почему вернулись в замок только тогда, когда лучи рассветного солнца позолотили верхушки башен, должно остаться за пределами сказки.

ЧАСТЬ III

НЕСОКРУШИМЫЙ ГЕРОЙ

Глава 1

ГОДЫ И СПЛЕТНИ ИДУТ СВОЕЙ ЧЕРЕДОЙ. НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР В ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ

Знал кто-то наверняка, как на принце сказывалось «проклятие», или не знал — хотя многие с пеной у рта утверждали, что им доподлинно известно, и готовы были биться об заклад в любом кабачке или таверне с теми, кто готов был выслушать их объяснения, — но вроде бы на обстановке в Королевстве частичная половинчатость принца никак не сказывалась. Вернее, если и сказывалась, то скорее положительно. Подданным Бонифация Аматус нравился. Те, кому довелось послушать, как принц выступает перед собраниями гильдий, группами горожан, обществами и братствами, представителями различных конфессий, с восторгом расписывали свои впечатления и поражались тому, как Аматус умен и красноречив, хотя состоит из одной половинки, а в дополнение к ней имеет еще ступню и глаз, которые существуют как бы сами по себе.

Представить это в уме было, спору нет, трудновато, и поэтому любые описания внешности принца всегда были далеки от истины, да и не нашлось двух людей, которые описывали бы Аматуса одинаково, поэтому стоило разговору коснуться этой темы, тут же разгорались жаркие споры, тем более что насчитывалось множество людей, которые принца вообще в глаза не видели. А когда им выпадало такое счастье — а выпадало оно не так уж и редко, поскольку Аматус ни от кого особо не прятался, — люди выражали полное несогласие с теми рассказами, что слышали от других, спешили к своим знакомым, чтобы поспорить с ними на этот счет, и тогда снова вспыхивали долгие дискуссии в разных уголках города. Так оно и продолжалось, и годы шли, и времена года сменяли друг друга обычной чередой, все в мире старилось, и все старились тоже.

Принц Аматус, точнее говоря — его правая половина, приобрел черты зрелости и научился тому, как вести государственные дела, заниматься сбором налогов, надзирать за арсеналами, дорогами и мостами, как не наговорить лишнего в присутствии людей набожных и как хранить торжественность в присутствии государственного флага с изображением Руки и Книги. Король Бонифаций поседел, но с каждым годом становился все добродушнее и веселее, и потому в народе спорили о том, как же он в итоге будет именоваться в «Хрониках Королевства» — Веселым, Хитроумным или попросту Добрым. Большинство склонялось к последнему прозвищу.

Летом вульгариане вольготно посиживали за столиками, расставленными около «ступоров», и пили крепкий, темно-коричневый чай, который заваривали в серебряных чайниках, и не стесняясь говорили о том, как жаль, что у принца недостает левой половины.

Осенью с северных и западных гор спускались охотники, неся на плечах только что убитых и освежеванных газебо. Воздух наполнялся ароматами жарящегося мяса. Охотники с аппетитом уплетали сочные куски жаркого, запивали его чудесным пенистым осенним элем и болтали о том, как было бы славно, если бы принц стал целехонек, когда бы сам того пожелал. Но, увы, говорили они, для того, чтобы это случилось, чтобы он приобрел недостающие части тела, принцу нужно было бы потерять Психею или Кособокого, а принц слишком деликатен, чтобы взять да и сократить дни своих Спутников.

Зима укрывала город снежным одеялом, зимнее солнце заставляло каждый булыжник, каждую черепичку сверкать и переливаться всеми цветами радуги, и во всех маленьких тавернах гектарианского квартала горожане потягивали густой темно-красный гравамен — вино, от которого становилось теплее на сердце, и пели «Пенна Пайк» в новом варианте, который недавно наконец дописал принц, и рассказывали о мрачных ночах и ярчайшей отваге Аматуса, хотя пока он не совершил ничего такого, чего нельзя было бы совершить в учебном бою или во время долгой охоты.

А когда приходила весна, в город возвращались цыгане, пилигримы и бродячие актеры и на каждой площади ставили сцены и разыгрывали спектакли, то многие пьесы были посвящены королевскому семейству и Вину Богов.

Седрик по-прежнему оставался премьер-министром и верховным главнокомандующим и работе предавался с извечным энтузиазмом, а посему его многочисленные агенты заботились о том, чтобы в разговорах горожан правда мешалась с солидной порцией неправды, а потому истинной правды не знал никто. Поэтому, когда Вальдо-узурпатор, с каждым годом становившийся все более злобным и желчным на почве измывательства над соседствующим с Королевством Загорьем, засылал в столицу лазутчиков, дабы те вынюхивали в городе все, что только могли, оные лазутчики возвращались, повествуя о мире и процветании в Королевстве. Стоит ли говорить о том, как Вальдо мечтал положить конец миру и процветанию в Королевстве! Однако, кроме того, лазутчики рассказывали также байки о какой-то магической защите и могущественной волшебной силе. Расписывая своему повелителю прелести жизни народа, целиком и полностью погруженного в радость бытия, шпионы Вальдо не забывали упомянуть о неких тайных проклятиях и договорах с темными силами, заключенными членами королевского семейства в незапамятные времена ради безопасности страны.