Глинка - Всеволод Успенский

Вскоре Глинка захворал и подал заявление об отставке. В декабре уволился из Капеллы. Этот шаг был подсказан Глинке стремлением окончательно разорвать все те нити, которые еще связывали его с двором и с придворным обществом.

Едва оправившись от болезни. Глинка узнал, что Екатерина Ермолаевна серьезно занемогла: доктора опасались чахотки. Но когда Глинка смог приехать в Смольный, острый приступ болезни Керн уже миновал. Выздоровление больной Глинка приветствовал новым вальсом, написанным для оркестра.

Отношения с Екатериной Ермолаевной Керн становились день ото дня сложнее. Брак между ею и Глинкой, пока Михаил Иванович не добьется развода с женой, был невозможен, а добиться развода было очень трудно.

К весне здоровье Керн снова ухудшилось. Доктора окончательно определили чахотку и настойчиво посылали больную на юг. Анна Петровна решилась увезти дочь к родным на Украину, в Лубны. Разлука делалась неизбежной.

Глинка в то время мечтал павсегда уехать из Петербурга. Жить в глуши, на Украине, подле Керн – стало его заветной мечтой. Разлука его страшила. Но Евгения Андреевна в письмах из Новоспасского решительно возражала против отъезда сына на Украину. Да Глинка и сам хорошо понимал, что пока он женат, о поездке на Украину можно только мечтать.

При всех этих огорчениях Глинка много писал. Двенадцать его лирических романсов на слова Нестора Кукольника вошли в сборник, изданный в 1840 году под названием «Прощание с Петербургом».

Кукольника нельзя было назвать талантливым поэтом, но он умел верно подхватить мысль Глинки и правильно угадать его намерения. Именно это и ценил композитор.

В августе 1840 года Анна Петровна с дочерью двинулись в путь. Вместе с ними покинул столицу и Глинка, чтобы никогда более сюда не возвращаться. Михаил Иванович поехал проводить их до Катежны. Там коляска Керн повернула на Витебск, а его экипаж – на Смоленск.

Михаил Иванович не первый раз ехал знакомой дорогой домой, в Новоспасское, но первый раз за всю жизнь у него не было никаких планов на будущее. Вернее, один несбыточный план сменял другой, и все они никуда не годились.

В деревне Глинка словно окаменел. Его апатия, равнодушие ко всему пугали Евгению Андреевну. Проходили недели и мало-помалу какое-то ледяное спокойствие нашло на него. Мысли его сделались необыкновенно ясны. Его потянуло писать, он принялся за работу и в три недели сочинил интродукцию[109] к «Руслану и Людмиле» и арию «Руслана»: «О поле, поле». Тогда он понял, что будущее его связано с новой оперой и цель его жизни именно в ней. Он поехал назад в Петербург, с которым только что распростился навеки.

В те тревожные, полные горечи дни положил он на музыку стихотворение Пушкина «Я помню чудное мгновенье», навеянное поэту встречами с Анной Петровной Керн, и посвятил его Екатерине Ермолаевне Керн. Два образа, два огромных глубоко человеческих чувства – поэта и музыканта, одинаково чистых, сильных и страстных, слились в одно музыкальное целое в этой чудно «законченной, замкнутой в себе поэме любви», как много лет спустя назвал романс Глинки композитор Серов.[110] Всего удивительнее в этом романсе те ясность и полнота, с которыми в музыке отразилось развитие пушкинской темы, не утратив ни одного настроения, ни одного оттенка стиха.

Денег у Глинки не было, всю свою часть годового дохода от имения он израсходовал во время болезни Керн. Поэтому он поселился у Кукольника ч начал работать над оперой, как говорится, не покладая рук. Запас творческих сил в ту пору был велик, и ничто не отвлекало композитора от главной задачи. Много замыслов роилось в его голове. Они не вмещались в оперу, что ни день оставляя богатый избыток музыкальных идей.

Как раз в это время Нестор Кукольник окончил писать свое новое произведение – трагедию «Князь Холмский» и стал упрашивать Глинку написать к этой трагедии увертюру и четыре антракта. Не оставляя работы над «Русланом», Глинка взялся и за эту новую тему: его увлекала задача программной музыки.

Действие трагедии удручало надуманной сложностью, исторической фальшью, нестройностью. Главная линия тонула в ненужных подробностях, в мелочах, интрига была без нужды запутана, характеры главных лиц очерчены бледно, попадались и явные романтические нелепости – неловкая дань сочинителя моде. Кукольник написал свою пьесу на сюжет из истории русско-ливонских войн XV века, но историю подменил фантастическим вымыслом. Молодой московский воевода, князь Данила Холмский, любимый еврейкой Рахилью, влюблялся по ходу действия в прекрасную пленницу Адельгейду, которая вместе со своими братьями коварно склонила князя на измену Москве и подводила его под опалу. Все это было надуманно и приподнято, ходульно и главное – скучно. Один только образ Рахили понравился Глинке. Это заставило композитора взять чистый лист бумаги к приняться обдумывать «Князя Холмского».

Для музыки Михаил Иванович выбрал только главные драматические моменты трагедии и после краткой вступительной части начал увертюру с тревожных предвестий конечной судьбы князя Холмского, искусно связан их с музыкальной темой сна Рахили.

Работая, Глинка никак не ставил своей задачей написать музыкальные иллюстрации к надуманной драме Кукольника. Он взглянул на нее теми же глазами, которыми когда-то смотрел на либретто барона Розена. Композитора увлекла историческая тема. Он создал своего «Князя Холмского» с иным толкованием сюжета, углубил, внес в нее новые, содержательные мысли

Все это было написано и отделано за шесть недель.

Кукольнику, как и следовало ожидать, не повезло с его трагедией: она выдержала только три представления, а вместе с нею сошла со сцены и музыка Глинки.

Глинка снова вернулся к «Руслану», оживилась его переписка с Ширковым. На расстоянии, с помощью писем, сговариваться о всех мелочах либретто было трудно. В процессе работы план оперы существенно изменился. Музыкальные образы Гори-славы, Ратмира в воображении Глинки росли, характеры их осложнились, предъявляя либретто своя требования.

Иногда, не имея под рукой готового текста, Глинка в пылу работы «подкидывал» сам слова к написанной музыке, а иногда, против воли, вынужден был прибегать к помощи Кукольника.

Все это требовало спокойствия и внимания, а Глинка не был спокоен: то приходили к нему ответные письма от Керн, которые и радовали и огорчали его, то получал письма от матери, полные тревоги и горя. Все мысли его были о Керн.

В минуты отчаяния Глинка писал матери:

«Мое сердце не изменилось… Я не могу предаться надежде на счастье… грущу и тоскую, и привыкши к враждебной среде – готов на все…»