Созданные для любви - Евгения Перова

– Слушаю вас, Елена Сергеевна.

– Геннадий Дмитриевич, я хотела поговорить про Усадьбу…

– Леночка! Вы не должны волноваться: Петр Трофимович гарантировал, что…

– Я не имею никакого отношения к Петру Трофимовичу.

– Вот как?! А у меня сложилось впечатление…

– Нет. Больше того – мы по разные стороны баррикад.

– Что вы говорите! Ради бога, простите! Я никак не хотел вас задеть!

– Вы не задели меня.

Неужели Джуниор распускал слухи, что мы с ним до сих пор любовники?!

– Да, это несколько меняет дело. Но все равно – мы обязательно подберем должность, соответствующую вашим выдающимся способностям, можете не волноваться. Вы столько сделали для Усадьбы, для города…

– Геннадий Дмитриевич! Речь не обо мне! Я сейчас выступаю в роли посредника. Думаю, вам неизвестно, что живы потомки Елены Петровны Несвицкой – законные наследники имения. Они не только живы-здоровы, но и заинтересованы в сохранении родового гнезда. Как вы знаете, уже есть прецеденты возвращения наследникам собственности, экспроприированной после 1917 года. Но Несвицкие не собираются идти подобным путем. Они хотят купить Усадьбу.

Потапов слушал меня с непроницаемым лицом, и я подумала, что он должен хорошо играть в покер.

– Речь идет только о доме с двумя флигелями. И о небольшом участке земли вокруг дома. По границе ближнего парка, или еще меньше – по первому кругу дорожек. Это одна десятая часть охранной зоны. Остальные девять десятых достаются Петру Трофимовичу. Весь дальний парк вместе с яблоневым садом, прудом, ротондой, мостиком, памятниками и всеми сохранившимися строениями. И за эту одну десятую покупатель предлагает ту же сумму, что заплачена за остальные угодья.

Геннадий Дмитриевич молча смотрел на меня, чуть прищурив глаза: соображал. Потом осторожно спросил:

– О какой сумме идет речь?

Я открыла сумочку, достала блокнот и ручку, написала сумму на листочке, вырвала его и отдала Потапову – он взглянул, скомкал листочек и сунул в карман.

– Предложение, конечно, неожиданное, – сказала я. – Но покупатель объявился совсем недавно. И я, как вы понимаете, лицо заинтересованное.

– Ну, это понятно.

– Кроме всего прочего, мне обещано место управляющей.

Потапов кивнул.

– Я сознаю, что ставлю вас в неловкое положение перед Лыткиным…

– Да, у нас есть определенная договоренность.

– Но документы еще не подписаны, Геннадий Дмитриевич!

– Это верно…

Потапов думал, рассеянно глядя на меня и покусывая нижнюю губу. Я продолжила наступление:

– Покупатель, естественно, заинтересован в хороших отношениях с местными властями и готов финансово поддержать достойного кандидата на будущих выборах мэра. Зачем вам отдавать эту должность Лыткину? Вы опытный деятель, харизматичный, горожане вас любят. При поддержке инвестора вы легко обойдете Лыткина, к тому же у него не будет козыря с Усадьбой. И более того, можно обыграть его планы по застройке охранной зоны. А вы в любом случае останетесь в стороне – если сделка по охранной зоне будет оформлена сейчас, то все можно свалить на нынешнего мэра: он же будет подписывать!

Потапов усмехнулся:

– Да-а, недооценивал я вас! Смотрю, вы пытаетесь втянуть меня в войну с Лыткиным. Это что, женская месть?

– О чем вы, Геннадий Дмитриевич? Это я бросила Лыткина! Он умолял меня выйти за него замуж. В ногах валялся. Я отказала.

– Даже так? Интересно…

– И я не хочу никакой войны, избави боже! Простите, что вылезла с непрошеными советами, да еще в той области, в которой мало что понимаю.

– Не прибедняйтесь. Как это я вас просмотрел, не понимаю. Ну ладно, я подумаю и дам вам знать.

– Геннадий Дмитриевич, только не затягивайте, хорошо?

– В течение двух-трех дней все решится, я думаю.

– Спасибо! Не провожайте меня, не надо! Всего хорошего.

Ну что ж, золотая рыбка заглотнула крючок с червячком! С очень жирным червячком. Теперь оставалось только ждать. Приехал Андрик, но мы с ним старались не говорить про Усадьбу – нам и без того было что обсудить. Лыткин никак не проявлялся, но и Потапов не звонил. Наконец я решила, что завтра разыщу его сама – это был уже третий день напряженного ожидания. Но мне не пришлось этого делать: в половине второго ночи нас самих разбудил телефонный звонок. Я не сразу узнала голос Челинцева:

– Лена, у нас пожар!

– Что?!

– Горит Усадьба! – И он отключился.

Когда мы примчались к Усадьбе, оба деревянных флигеля уже сгорели дотла, а над главным корпусом провалилась крыша. Суетились пожарники, заливая огонь водой и пеной, клубился дым, ветер разносил пепел и какие-то горящие клочья, а надо всем этим Армагеддоном высоко в небе висела полная луна, разливая окрест серебристый свет, временами затмеваемый проплывающими облаками.

Я посмотрела на самодовольное лицо луны и вздохнула: ну что ж, это конец. Прощай, Усадьба! Глядя на клубы дыма, я прощалась с музеем, с городом – и с собой прежней. В огне пожара сгорало мое прошлое. Нет больше той Леночки, которая так наивно и безоглядно влюбилась в Евгения Леонидовича, а потом зачем-то жила с Лыткиным. И которая воображала себя хозяйкой Усадьбы. Простите меня, Елена Петровна – не уберегла я ваше наследство.

За оградой стояла толпа: несмотря на позднее время и отдаленность, здесь толклись все сотрудники Усадьбы – и еще полгорода. Многие плакали, а увидев меня, стали подходить с соболезнованиями. Я оглядывалась по сторонам, пытаясь найти Челинцева, но оказалось, что его недавно увезли на «Скорой» с сердечным приступом. Меня беспокоили наши охранники, но я тут же увидела, что одного допрашивает полиция, другой нервно курит в сторонке, а третий, самый старший из них, плачет, сидя прямо на земле. Слава богу, все живы!

А кот?! Где Гриша?! Но Гриша обнаружился на руках у одного из пожарных, грязный и перепуганный. У кота был совершенно человеческий взгляд – осмысленный и отчаянный! Он судорожно прижался ко мне, обнял лапами за шею и стал рассказывать о пережитом ужасе – по-своему, по-кошачьи, но все было понятно.

– Гришенька, бедный мальчик! – утешала я дрожащего кота. – Я знаю, знаю – тебе было так страшно… Все закончилось, все хорошо… все хорошо…

Тут ко мне подошли охранники, выглядевшие не лучше Гриши – трясущиеся, грязные и мокрые. Я отдала Гришу тому, кто все еще плакал, надеясь, что они смогут утешить друг друга. Мужики наперебой принялись рассказывать мне, как все произошло.

Пост охраны был у главного входа, но они каждый час совершали обход всего здания. Ворота парка на ночь закрывались – но когда и кому это помешало? Минут через пятнадцать после одиннадцатичасового обхода кто-то бросил две бутылки с зажигательной смесью в окна Восточного флигеля. Двое побежали туда, прихватив огнетушители, а третий стал вызванивать пожарников, но телефон не работал. Как потом выяснилось, кабель перерезали. Решеток на окнах у нас не было: денег не выделили. Мы не боялись воров – весь город знал, что красть у нас нечего: одни копии. Самым ценным экспонатом был портрет Елены Петровны. Вряд ли он выжил.