Тридцатник, и только - Лайза Джуэлл

Надин следовала за ней на трясущихся ногах — результат ее усилий упражняться вровень с Дилайлой.

— Точно, — свинцовая тяжесть в голосе Надин предполагала что угодно, но только не наслаждение.

В раздевалке Дилайла принялась стягивать слегка влажную форму с простодушностью человека, которому нечего скрывать: ни мешков, ни комков, ни складок, ни волос.

Вот это да, размышляла Надин, глядя на абсолютно голую Дилайлу, она вся целиком цвета густых сливок, и определенно натуральная блондинка, и тело у нее, как у выезженной скаковой лошади, а задница торчит сама по себе без подпорок и утягиваний.

Надин от души понадеялась, что Дилайла каждое утро падает на четвереньки и бьет поклоны, благодаря Всевышнего за то, чем Ему вздумалось одарить ее.

За чашкой кофе в буфете при спортзале Дилайла держалась не столь нервно, как в доме Надин, она уже не стремилась польстить каждым словом и каждым жестом, и Надин с удивлением отметила, насколько приятнее и легче в общении с ней стало. В школе Дилайла ходила всегда мрачная и угрюмая. Надин не помнила, чтобы она улыбалась в те годы. Но сейчас Дилайла с удовольствием и весело болтала. Беседовали они в основном о том, как похудеть и правильно питаться, как бросить курить (завязавшая с куревом Дилайла страшно мучилась, а Надин вот уже лет десять как собиралась расстаться с этой пагубной привычкой, но до сих пор не сделала ни одной попытки) и, на закуску обсудили тридцатый день рождения.

— Самое ужасное в тридцатилетии, — рассуждала Надин, — невозможность откладывать рождение ребенка, потому что дальше уже некуда. Знаешь ведь, как обычно бывает: многие годы твердишь себе, что заведешь детей до тридцати, и это решение кажется невероятно разумным, а потом тебе исполняется двадцать восемь, двадцать девять, и вдруг понимаешь, что ты пока не готова, и откладываешь это дело до тридцати двух. Потом тебе исполняется тридцать и ты осознаешь, что не более готова стать матерью, чем десять лет назад, и даже менее, и начинаешь сомневаться, а будешь ли ты вообще когда-нибудь готова. — Она размешала кусочек сахара в кофе и взглянула на Дилайлу. — Понимаешь, о чем я?

— Я не очень об этом задумывалась, — ответила Дилайла, словно извиняясь.

Надин не поверила. По ее мнению, тридцатилетней женщины, которая ни разу не задумывалась о ребенке, попросту не существует.

— Да ладно тебе, — фыркнула Надин, — ты замужем десять лет. Неужто вы хотя бы не обсуждали этот вопрос?

— Ну… — замялась Дилайла, — Алекс… его жизнь — это бизнес. Не думаю, что в ней есть место ребенку.

— Хорошо, а ты? Ты сама хочешь детей?

Дилайла вертела в руках зажигалку Надин, уставившись в стол.

— Не знаю. Наверное. Когда-нибудь. А сейчас я чувствую себя чересчур… эгоистичной. Ведь придется принести столько жертв.

Надин глубокомысленно кивнула:

— Иногда я думаю, что было бы лучше отделаться в ранней молодости. Покончить с этим, когда мне было восемнадцать. К моему двадцатичетырехлетию ребенок пошел бы в школу, а я бы наверстывала упущенное, и оглушающее тиканье биологических часов не доставало бы меня. — Она рассмеялась. — Ты никогда не жалела, что не родила в юности?

— Вроде нет, — засмеялась Дилайла в ответ и глянула на часы. — О черт, уже почти десять! Дин, прости, но мне надо бежать. — Она засуетилась, собирая пожитки: пуховик, сумку, шарф.

— Постой, — Надин поднялась, вынимая ключи от машины, — я тебя подвезу. До твоей кузины отсюда не ближний свет.

— Не надо. Правда, спасибо. Я отлично прогуляюсь. Люблю ходить пешком. — Дилайла натянуто улыбнулась и закинула сумку на плечо. — Честное слово.

— Ты уверена?

— Да. У меня есть дела по дороге домой. Но все равно спасибо. И за это тоже, — она указала на спортзал. — Может, повторим как-нибудь?

Надин ответила радушной улыбкой, но про себя подумала: «Это вряд ли».

— Знаешь, Надин, — Дилайла вдруг спустила сумку с плеча и положила руки на стол, — я была не совсем откровенна с тобой. Я пришла сюда… м-м… не только ради моей задницы. — Она явно нервничала.

— За чем же? — настороженно осведомилась Надин.

— Я… мне нужно тебе кое-что сказать. — Надин села и положила ключи на стол. — Знаю, я тебе не очень нравлюсь, и знаю также, что ты видишь во мне угрозу твоей дружбе с Дигом. Но, поверь, в Лондон я приехала не для этого. Между мной и Дигом ничего нет и никогда не будет. Ты всегда мне нравилась, Надин. В школе я смотрела на тебя снизу вверх и оттого бывала иногда грубой; наверное, я просто завидовала. Ты была такой умной, такой классной, все было при тебе. Я хотела стать похожей на тебя, и если порою вела себя мерзко, то только потому, что побаивалась тебя. Я и тогда не хотела рассорить вас с Дигом, а сейчас тем более не хочу. Честное слово. Мне больно, что вы не разговариваете друг с другом.

— Диг такой упрямый, — продолжала Дилайла, — он ни за что не позвонит тебе первым, хотя, поверь, отчаянно этого хочет. И я знаю, что ты тоже упрямая. Но, пожалуйста, позвони ему, — взмолилась она. — Не трать попусту времени, Надин. Жизнь коротка. Помиритесь. Будьте друзьями. Вы нужны друг другу, вы созданы друг для друга. Вы двое, — с нажимом произнесла она, — должны быть вместе.

И сделав столь чудовищно мелодраматическое и абсолютно смехотворное заявление, Дилайла исчезла, оставив по себе аромат утренней росы, уныние и растерянность.

Глава двадцать шестая

Наконец у этого урода, водителя «порше-911», кончилась вода. Дигу казалось, что он уже целую вечность стоит в очереди, наблюдая, как «порше»-владелец вылизывает каждый дюйм этого символа своей мужественности, бегает вокруг, картинно приседает на корточки, словно ему первому в истории человечества выпало счастье обладать такой машиной.

Поршеист, поморщившись, вытер руки о бумажное полотенце, висевшее на стене. Диг решил, что сейчас он сядет в машину и укатит, но тот опять принялся ходить кругами вокруг своего сокровища с тряпкой в руке, орлиным взором высматривая пятнышки на корпусе.

Он не торопился. Он видел, что Диг ждет, но это обстоятельство его нисколько не волновало. Ибо он сидел за рулем «порше», а значит, согласно эволюционной теории, был человеком, Диг же на серебристой «хонде» — мартышкой, низшей формой органической жизни.

В конце концов малый уселся в автомобиль, повозился немного со стереосистемой, выставил зеркала на крыльях и уехал, весьма довольный собой. Диг вздохнул и поставил машину под струю воды.

По дороге с работы в компании с Дигби, нервно вибрировавшим на сиденье рядом, Диг остановился заправиться и вдруг испытал абсолютно несвойственное ему желание помыть машину. Прежде с ним ничего подобного не случалось, по крайней мере, в ручную мойку, где нужно вылезать из автомобиля, он никогда не заезжал.

Несмотря на привередливую чистоплотность в быту, по отношению к машине Диг откровенно придерживался двойного стандарта. Внутренность его автомобиля напоминала Нотинг Хилл на утро после карнавала: рваные обертки и пустые жестяные банки. Снаружи корпус украшали крапинки птичьих какашек и застывшие капельки красной смолы.

Причина, по которой он держал в идеальной чистоте квартиру и в полном запустении машину, была проста. Диг любил квартиру и ненавидел машину. В понедельник ему в очередной раз пришлось выложить 150 фунтов за обслуживание — в пятый раз за шесть лет потребовался серьезный ремонт. Дешевле было бы купить новую. Впрочем, машина ему с самого начала не нравилась. Он никогда не мечтал о «хонде». Просто так получилось. Но сегодня, как ни странно, он проникся к своему автомобилю расположением. Сегодня Диг решил, что если он станет относиться к машине чуть лучше, то и она поведет себя чуть более благородно.

Диг направил струю на боковую панель, с удовлетворением наблюдая, как отваливаются слои грязи и жира, а из-под них проглядывает новенькая сверкающая серебристая поверхность. Это символизирует мои собственные переживания, подумал Диг, пребывавший в нехарактерном для него философском настроении.

Утром на работе Дига посетило откровение, а точнее, целая серия откровений. Помывка машины была лишь началом, нынче вечером Диг намеревался родиться заново.

После катастрофического старта незапланированного сожительства с Дилайлой, после ужасной сцены с Дигби позапрошлым утром, рвоты, грязи и порушенного полотенцоворота, Диг захотел придать своей жизни лоск и размах.

В своем честерском дворце Дилайла, вероятно, привыкла ужинать за обеденным столом. Там она пользовалась преимуществами больших комнат и открытых пространств, свежего воздуха и уединения. Возможно, у нее даже имелась личная ванная. Ведь экономка у нее была! И она не привыкла обитать в тесных жилищах, есть с колен и убирать за собой.

Несмотря на убожество родительского дома, Дилайла всегда отличалась звездной статью; Дигу было легче представить ее в шикарном георгианском особняке, нежели в трущобе Госпел Оук среди грязных пеленок, пустых пивных банок, орущей сопливой детворы и переполненных пепельниц. Дилайла принадлежала огромному дому с шестью спальнями, рюшами и воланчиками, оранжереей и водными каскадами в саду, и вся эта роскошь, разумеется была осенена мудростью фэн-шуй. Дилайла была рождена для того, чтобы ее нежили и баловали. А не для того, чтобы ютиться в гостиной на софе.