Обожженные языки (сборник) - Мэтт Иган

Бредут за ним слепо, как лемминги.

Еще до появления небезызвестного мифа и захватывающей компьютерной игры лемминги были знамениты склонностью к самоуничтожению, обусловленной, как это ни парадоксально, инстинктом выживания.

Когда их популяция достигает пика, критической перенаселенности, то сотни, а порой и тысячи мохнатых индиан джонсов отправляются в путешествие. В поисках пищи и приюта они мигрируют во всех направлениях, на все побережья, и движет ими отнюдь не желание смерти и суицида, а радость жизни и оптимизм.

Надежда!

Численность норвежских леммингов подвержена особо сильным колебаниям. Каждые четыре года она резко возрастает, а затем сокращается почти до полного исчезновения – а по каким причинам, никому не известно.

Каждые четыре года наступает Високосный Год Смерти Леммингов.

«Незаконный отец… припаркованная у обрыва машина… смерть в прибрежных водах…» Экскурсовод все бубнит свою речь – хотя точно сказать не могу, – все шлепает по своему плееру, все углубляется в трагическую тематику. Он ведет нас вдоль жилых домов со стоящими у дверей лоботомированными тыквами; свечи плавят их изнутри, превращая ухмылки в причудливые гримасы и отбрасывая тени на кирпичную кладку стен. Возможно, кому-то его монолог уже и наскучил: «…Завязавший алкоголик… муниципальная квартира на верхнем этаже… вытолкнул из окна… бу-бу-бу…»

Если бы все вокруг стали бросаться с обрывов или мостов, вы бы тоже бросились?

Или вам более по душе роль первого бесславного мученика – лемминга-заводилы? Ведь не секрет, и доказательство тому моя связка экскурсионных записей, что суицид сегодня – угрожающе популярное занятие; в Великобритании это самая распространенная причина смертности среди подростков.

Около двадцати человек в год бросаются с самой высокой прибрежной скалы в стране – мыса Бичи-Хед. Примерно такое же количество погибает, спрыгнув с утеса Гэп в заливе Уотсон в Сиднее, Австралия.

А в небольшом уэльском городке Бридженд, где средний показатель суицида обычно 3 человека в год, в конце нулевых годов двадцать пять подростков покончили с собой на протяжении каких-то двух лет.

Большинство – повесились.

Кроме того, многие из них знали друг друга.

Когда мы учились в младших классах, друзья звали на дни рождения только меня. Моего брата – никогда. Вплоть до того, что именинник мог отменить вечеринку, лишь бы не приглашать его. Конечно, в старших классах брат мог бы и одеваться получше, и с девчонками разговаривать… Однако с тех пор его популярность подскочила. Нынче этот Великий Антитусовщик тусуется в антисоциальных сетях.

И вечеринки теперь пропускает не он, а другие.

«… Затравленный трансвестит… петля на балочном потолке… удушье… бу-бу-бу…» Джек все пичкает нас своими рассказами, его светильник ныряет в глухие переулки и темные аллеи. Мы, словно зомби в кандалах, волочимся следом, одетые в тени идущих впереди, так же как те, кто идут за нами, несут на себе наши тени – а он, слышно, все долдонит: «…Изъятие жилья за неуплату налогов… промышленный пестицид… токсическое отравление… бу-бу-бу…»

Суицидальные группировки – явление отнюдь не новое. История гетевского Вертера на современный лад. Бедолага-герой, замученный безответной любовью, пускает себе пулю в лоб. Правда, его пример оказался настолько заразительным среди других неудачников в любви, что около двух тысяч молодых людей последовали ему, лишив себя жизни точно таким же способом.

Только не в книжке, а взаправду.

Дошло даже до того, что вскоре после публикации роман «Страдания юного Вертера» запретили. То была одна из первых вспышек эпидемии подражающих самоубийств, так называемый эффект Вертера. Ребят словно охватила лихорадка – лихорадка Вертера. Они даже одевались под гетевского героя.

Та же болезненная мода, по которой одет Бес-Френд Упырихи: подведенные черным глаза, джинсы в обтяжку, тщательно уложенные волосы… Замордованный любовью до синяков под глазами, а может, и непонятый, отчаянно ищущий внимания и выхода, как Вертер.

Мода продается, но смерть продается еще лучше.

Даже Наполеон, и тот когда-то поддался юношеской горячке. Планируя военные операции, юный Бонапарт сочинял монологи а‑ля Гете и носил экземпляр «Страданий» в кармане своего модного вертерского убора того времени.

Завоеватель Европы, похожий на девчонку.

«…Женская школа… телесное дисморфическое расстройство… апокартерезис… голодная смерть…» Джек все талдычит свое, жилые дома постепенно редеют. Асфальт сменяется грунтовкой, кирпич уступает место высокой траве, а его рассказ интереснее не становится: «…Попал под сокращение… перрон… поезд отрезал голову…»

В Америке, в конце сороковых годов, когда на первой полосе появлялась статья о чьем-нибудь самоубийстве, тут же следом человек пятьдесят лишали себя жизни. Одновременно с этим подскакивало количество смертей на дороге. Недоказанные самоубийства в дорожных авариях оставались одной из ведущих тем в американской журналистике более двадцати лет, пока не ввели новый моральный кодекс с целью предотвратить несчастные случаи. А также запретить пропаганду самоубийств. Вот почему в пакетах кабельного телевидения нет канала «Суицид». Или пока еще нет. Скоро! Смотрите! Новый канал терминальной реальности!

В Сан-Франциско раз в две недели, как по графику, кто-нибудь прыгает с моста Золотые Ворота и разбивается насмерть.

А в лесу Аокигахара у подножия горы Фудзияма в одном только 2002 году семьдесят восемь человек покончили жизнь самоубийством.

В остальных частях Японии число интернет-договоров о групповом самоубийстве утроилось, с тех пор как полиция стала вести их учет.

Вгрызаюсь в чуть теплый, резинистый каштан. Всю эту информацию я записывал, гоняясь по пятам за моим братом, Непревзойденным Дураком. Перед этим была экскурсия по соседству – в Бричфорде, находящемся отсюда всего в одном экстренном телефонном звонке. Там с городской пристани бросились и утонули уже четырнадцать подростков. И все из-за какой-то городской легенды – не то фокуса, не то розыгрыша. Новой подростковой игры с удушением, в которой якобы можно получить кайф, при этом не пострадав.

Игры с притворными криками о помощи, с растущей, как снежный ком, популярностью, – игры, переходящей от одного бричфордского подростка к другому со скоростью эпидемии. Причем каждый из них слышал о Легендарном Сморкаче, которому удалось это проделать и каким-то образом выжить. Так что вполне возможно, что игра казалась ее жертвам невинным развлечением, безопасным способом привлечь внимание окружающих, перестать быть изгоем и невидимкой.

Однако наивно считать, будто в конце игры можно что-то изменить. Ее последствия необратимы.

И брат мой, который, живя в моей тени, умел своими выходками завоевать внимание, и эта череда жертв – мотивы их действий на самом деле мало чем отличаются.

Когда методы ухода из жизни имитируют те, что практиковались в прошлом, эксперты в газетах, из которых у меня хранятся вырезки, называют это явление подражающим самоубийством. Или эффектом Вертера.

Скопление случаев суицида, происходящих как по цепной реакции, один за другим, будто падающие костяшки домино, называется суицидальным кластером.

А место, в котором неоднократно наблюдается такой кластер, – горячей точкой. При этом неважно, идет ли речь о колебаниях численности леммингов или поклонении юному Вертеру со стороны ребят вроде Курта Кобейна, неизменно приводящем к прыжкам с мостов, – формы и тенденции бывают разные. Они появляются в одном месте и исчезают.

Потом появляются в другом месте.

Затем – в третьем.

«…Беженец из зоны военных действий… отказ в визе… акт самосожжения… бу-бу-бу…» Под настойчивое зудение гида я жую еще не остывший каштан. Экскурсовод ведет нас по кочкам и ухабам вдоль гниющих амбаров и скелетных развалин… вдоль колючих шпалер и кустов крапивы, вспыхивающих оранжевыми отблесками светильника… и, кажется, уже действует на нервы: «…Подростковый страх… безопасная бритва… потеря крови… бу-бу-бу…»

Новые формы и тенденции, возникшие в другом месте – в Эчмонде, и не далее как на прошлой неделе. Напротив паба «Восемь Жизней из Девяти», у которого мы собрались сегодня на хеллоуинское действо. Там, где стоит дерево, похожее на средневековое орудие пыток.

Формой напоминающее букву Г. В свидетельских показаниях, опубликованных в местной газете «Эчмонд гардиан», его прозвали «деревом-виселицей». Как в той детской игре, где за каждую неверную, брошенную наобум догадку к конструкции виселицы добавляют еще один элемент.