Смерть - дорогое удовольствие - Лен Дейтон

Я нашел Дэтта. Он дал мне бренди и манильскую сигару и прочитал длинную лекцию по истории демократического правления. Затем мы выяснили, что некогда жили в Париже неподалеку друг от друга, и некоторое время поговорили об этом. Я хотел, чтобы он вернулся со мной и встретился с де Буа. Для меня это был долгий путь, но я знал, что у Дэтта есть старая машина, то есть, если бы я уговорил его вернуться со мной, я бы тоже поехал на машине. Кроме того, я устал с ним спорить, мне хотелось, чтобы этим занялся старый де Буа, они вполне подходили друг другу. У меня же была подготовка ученого, я не был силен в такого рода дискуссиях, которые предлагал вести Дэтт.

Он поехал. Мы положили мой велосипед в заднюю часть его старого «паккарда» и отправились на запад. Стояла ясная лунная ночь, и вскоре мы прибыли в деревушку, которая без названия.

– Я знаю эту деревню, – сказал Дэтт. – Иногда я прогуливался до нее. Местные жители разводят фазанов.

Когда я заметил, что опасно прогуливаться так далеко от города, он улыбнулся и ответил, что для человека доброй воли не может быть ничего опасного.

Едва мы остановились, я понял: что-то неладно. Потому что обычно кто-нибудь выбегал и если даже не улыбался приехавшим, то уж внимательно рассматривал. Пахло гниющим мусором и горящим деревом, как во всех деревнях, но не было слышно ни звука. Молчал даже ручей, а за деревней клочок рисового поля блестел, как пролитое молоко. Ни собаки, ни курицы. Все ушли. Там были только люди из Сюртэ. Они нашли винтовку. Кто-то донес – кто его знает, кто ее нашел? Была там и улыбающаяся девушка – мертвая. Ее обнаженное тело было покрыто крошечными ожогами – такие ожоги может оставить только зажженная сигарета. Двое мужчин сделали знак Дэтту. Он вышел из машины. На меня они не обратили особого внимания, лишь сбили с ног пистолетом. И стали пинать Дэтта. Они его пинали, пинали и пинали. Потом отдыхали и курили сигареты «Галуаз», потом опять некоторое время его пинали. Оба были французами не старше двадцати лет, а Дэтт даже и в то время не был юным, но били они его безжалостно. Он стонал. Не думаю, что они считали, будто кто-то из нас связан с Вьетконгом. Просто они несколько часов ждали, что кто-то придет за винтовкой, а когда мы остановились поблизости, то нас и схватили. Они даже не захотели узнать, не за винтовкой ли мы пришли. Они его били, писали на него и смеялись, потом опять закурили, сели в свой «ситроен» и уехали.

В этот раз я пострадал не сильно. Я всю свою жизнь жил не с тем цветом кожи, поэтому многое знал о том, как избежать повреждений, когда тебя пинают, но Дэтт этого не знал. Я отнес его в машину – он потерял много крови. Он был тяжелым, даже тогда он был тяжелым.

– Куда вы хотите, чтобы я вас отвез? – спросил я. В городе был госпиталь, и я мог отвезти его туда.

Дэтт сказал:

– Везите меня к товарищу де Буа.

Я говорил «товарищ» все время, пока разговаривал с Дэттом, но, возможно, именно тогда Дэтт впервые использовал это слово. Когда человека пинают в живот, он начинает понимать, где его товарищи. Дэтт сильно пострадал.

– Кажется, теперь он выздоровел, – сказал я, – если не считать хромоты.

– Теперь он выздоровел, если не считать хромоты, – подтвердил Куан. – И если не считать того, что он не может иметь дело с женщинами.

Куан изучающе посмотрел на меня, ожидая ответа.

– Это многое объясняет, – сказал я.

– Разве? – голос Куана был насмешлив.

– Нет, – сказал я. – Какое он имеет право отождествлять бандитизм с капитализмом?

Куан не ответил. На его сигарете скопился толстый слой пепла, и он прошел через комнату, чтобы стряхнуть его в раковину.

Я спросил:

– Почему он считает, что у него есть право совать нос в жизни других людей и предоставлять результаты в ваше распоряжение?

– Вы ничего не поняли, – сказал Куан, склонившись над раковиной и улыбаясь мне. – Мой дед родился в 1878 году. В тот год умерло от голода тринадцать миллионов китайцев. Мой второй брат родился в 1928 году. В тот год от голода умерло пять миллионов китайцев. Мы потеряли двадцать миллионов убитыми в японско-китайской войне, да еще националисты убили два с половиной миллиона. Но нас семьсот миллионов, и прирост составляет четырнадцать или пятнадцать миллионов в год. Мы не страна или партия, мы целая цивилизация, и мы движемся вперед со скоростью, равной которой не было в истории. Сравните индустриальный рост в Индии и наш. Нас не остановить.

Я ждал, что он продолжит, но он молчал.

– Ну так что? – спросил я.

– То, что нам не нужны клиники для изучения нашей глупости или слабости. Нас не интересуют ваши небольшие психологические неудачи. Мой народ не интересует этот аспект деятельности Дэтта.

– Тогда зачем вы его поощряете?

– Ничего подобного мы не делали. Все это дело он финансировал сам. Мы никогда ему не помогали, ничего не приказывали, не брали от него никаких записей. Нас это не интересует. Он был нам добрым другом, но ни один европеец не может понять наших проблем.

– Вы просто использовали его для того, чтобы причинять нам неприятности.

– Вполне допускаю. Мы не мешали ему причинять вам неприятности. Зачем нам это нужно? Может быть, мы поступили с ним жестоко, но революция должна использовать так каждого. – Он вернул мне пачку сигарет.

– Оставьте ее себе, – сказал я.

– Вы очень любезны. – Там осталось еще десять штук.

– Не так уж много для ваших семисот миллионов, – заметил я.

– Это верно, – улыбнулся он и закурил еще одну.

Глава 36

Меня разбудили в девять тридцать. Это была la patronne.[64]

– Пора принять ванну и поесть, – сказала она. – Мой муж предпочитает выезжать рано, поскольку может заглянуть полицейский, чтобы что-нибудь выпить. Было бы лучше, если б к тому времени вас здесь не оказалось.

Думаю, она заметила, что я смотрю в сторону соседней комнаты.

– Ваш коллега проснулся, – сообщила она. – Ванная в конце коридора. Я там положила мыло, и в это время у нас много горячей воды.

– Спасибо, – сказал я. Она вышла, ничего не ответив.

Во время еды мы почти все время молчали. На столе стояли тарелки с копченой ветчиной, форелью meuniere[65] и открытый пирог с рисовой кашей. Фламандец, сидя за столом напротив нас, уминал хлеб и выпил рюмку красного вина, чтобы составить нам компанию.

– Сегодня вас сопровождаю я.

– Хорошо, – сказал я. Куан кивнул.

– Вы не возражаете? – спросил меня фламандец. Он не хотел показать Куану, что я здесь старший, поэтому сделал вид, что это как бы договоренность между друзьями.

– Меня устраивает, – ответил я.

– Меня тоже, – поддержал Куан.

– Я принес для вас пару шарфов и два толстых шерстяных свитера. Мы встречаемся с его офицером поддержки прямо на набережной. Вероятно, придется плыть на моей лодке.

– Только не мне, – возразил я. – Я сразу возвращаюсь назад.

– Нет, – сказал фламандец. – В плане операции ясно сказано. – Он потер лицо, наверное, для того, чтобы получше вспомнить. – Вы поступаете под начало его офицера поддержки – майора Чена, точно так же, как он в данный момент получает указания от меня.

Куан безучастно смотрел на нас. Фламандец продолжал:

– Вы им можете понадобиться, если они наткнутся на береговую охрану, или рыболовецкий патруль, или на что-то неожиданное. Все эти предосторожности необходимы только в пределах территориальных вод. Вскоре вы узнаете от офицера поддержки, что от вас требуется.

– Это все равно, что пойти в рефрижератор проверить, гаснет ли свет, – сказал я.

– Они обязаны были что-нибудь придумать, – заверил фламандец. – Лондон должен… – Он осекся и вновь потер лицо.

– Ничего, – сказал я. – Он знает, что мы представляем Лондон.

– Кажется, Лондон считает, что все в порядке.

– Это меня очень успокаивает. – Я улыбнулся.

Мужчина фыркнул.

– Да, – сказал он, – да.

И опять принялся тереть свое лицо до тех пор, пока на глазах не выступили слезы.

– Ну, думаю, что теперь я буду отстранен, – сказал он.

– Боюсь, что так, – согласился я. – Это будет последнее дело, которое вы делаете для нас.

Он кивнул.

– Мне не хватает денег. – Голос его был печален. – Именно тогда, когда с их помощью мы столько могли бы сделать.

Глава 37

Мария продолжала думать о смерти Жана-Поля, выбившей ее из равновесия. Теперь она чувствовала себя как человек, несущий тяжелый чемодан.

– Какая ужасная утрата, – громко произнесла она.

Еще со времен глубокого детства у нее сохранилась привычка разговаривать вслух. Ее смущало, когда люди, случайно оказавшиеся поблизости, слышали, как она сама с собой обсуждала вслух свои детские нужды и желания. Мать никогда не ругала ее за это, говоря, что важно не то, что она сама с собой разговаривает, а то, что именно она говорит.