Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович

— А что, мужики, не устроить ли нам поминки Андрею? Сделать сюрприз немцам?

Мы удивленно ожидаем его пояснений.

— Ну что, хотите или нет? — нетерпеливо торопит он нас с ответом.

— Спрашиваешь тоже! На что другое, а на пакость фрицам мы, как пионеры, всегда готовы, — отвечает за всех Радио.

— Тогда принимайтесь! Только сейчас и действовать, самый удобный случай.

Ничего не объясняя, он начинает распоряжаться и руководить нами, и, охваченные его порывом, мы беспрекословно ему подчиняемся.

— Правую сторону подбивайте лучше, а левую подымайте, и для виду только, — командует Полковник. — Объяснять сейчас некогда — после расскажу. Сам путеец — разбираюсь в этом.

Мы и не сомневаемся в его способностях и спешим выполнить неясный пока замысел товарища. В точном соответствии с его указаниями плотно подбиты шпалы справа, поднята и лишь для виду слегка подштопана левая сторона. Работа на этот раз выполнена с исключительной для нас добросовестностью и тщательностью. Даже зоркий немецкий глаз навряд ли при осмотре что обнаружит. Подделываясь под мастера и одобрительно покрякивая, Полковник проверяет проделанную работу.

— Зер гут! Прима! — заключает он, закончив осмотр и лукаво ухмыляясь. — Похоже, ничего не сообразят и не приметят. Молодцы! Ничего больше не скажешь! А по сему благодарю за отличную работу, как это делается в нашей армии! Только уговор: помалкивайте теперь! За такую «работу», пронюхай только немцы, голов все лишимся. Так что языки все на замок, если еще жить собираетесь. И еще: ежели Таракан примется простукивать, вы, все до одного, становитесь неприметно за его спиной на левые концы шпал, придавите их своим весом. Авось сойдет!

Все получилось так, как предусматривал Полковник. Когда раздается свисток, немцы, очнувшись от приятного времяпрепровождения, приходят в себя и начинают нехотя спускаться вниз. Как ни в чем не бывало, мы продолжаем усердно подбивать последние шпалы. Таракан, подойдя к нам, придирчиво осматривает подштопанный участок. По тайному знаку Полковника все мы, якобы наблюдая за проверкой, выстраиваемся на левой стороне шпал, плотно прижимая их своим весом к балласту. Не доверяя глазам, мастер берет у одного из нас молоток и простукивает им правую сторону. Шпалы справа подбиты на совесть, слева они плотно прижаты нами и потому звучат глухо, как и положено. Это окончательно успокаивает недоверчивого мастера, и, улыбнувшись, он снисходит даже до скупой похвалы:

— Гут, гут! — и, не выдержав, поясняет: — Махен вег! Морген фрю цуг зих бегебен[66].

— Обрадовал тоже, — шепчет мне Полковник. — Только нам и радоваться, что вы дорогу откроете и утром по ней первый эшелон прогоните. Поглядим еще, как это он у вас проскочит.

Несколько минут спустя проворный мотовоз мчит нас по тщательно отделанному полотну к лагерю. Закончен рабочий день. Завершены работы на дороге.

— Достроили-таки дьяволы! — досадует Полковник. — Ну, ничего! Авось недолго поездят. Еще отрыгнутся им наши муки. Мы им хорошую свинью подложили. И сделали так, что не подкопаешься. Даже похвалил Таракан.

В этот день прибытие наше в лагерь ознаменовывается необычным событием. Не успеваем мы разойтись по палаткам, как по лагерю разносится зычный голос Гришки-полицая.

— Выходи строиться! — надрывается он от усердия. — Да пошевеливайтесь, клячи! Сейчас господин комендант пожалует.

— Еще что-то надумал! Никак опять тряпки собирается отбирать? Покою, сатана, не дает! — огрызаемся мы, теряясь в догадках.

Увидев насвистывающего игривый мотив Тряпочника, плац замирает, ожидая его приближения. Окинув нас своим зорким шальным взглядом, комендант оборачивается к сопровождающему его переводчику и что-то долго ему втолковывает.

— Внимание! — обращается переводчик к нам официальным торжественным тоном. — Комендант лагеря приказал объявить, что ввиду успешного окончания строительства дороги все работы завтра отменяются и день объявляется нерабочим.

Рассчитывая на эффект, который произведет на нас его сообщение, он делает паузу и внимательно наблюдает за нами, ожидая восторженных благодарственных криков. К его крайнему изумлению, плац хранит гробовое молчание. Сообщение переводчика производит на нас совершенно противоположное впечатление. Полные мрачного безмолвия, мы относимся к услышанному с явным недоброжелательством. На горьком опыте мы знаем, что обещанный «нерабочий день» не сулит нам ничего, кроме беспокойства и урезанного почти наполовину пайка (за «безделье», объясняют немцы).

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Одно название, что «нерабочий день», — про себя клянем мы немцев, — отдохнуть некогда! То построения, то осмотры, то уборка, то обыски, а то и уборную чистить заставят! Мало того, так еще и голодом изводят! Места себе голодный от такого «освобождения» найти не можешь!

Уловив наше скрытое недовольство объявленным, переводчик удивленно переглядывается с Тряпочником и, не дождавшись от нас благодарности, вступает с ним в переговоры. Через минуту он сообщает новые дополнения к приказу коменданта:

— Господин комендант приказал разъяснить, что работы завтра отменяются полностью, не только на трассе, но и в лагере. Дневной рацион будет увеличен. Кроме того, каждый получит по три сигареты.

Он снова ожидает увидеть оживление на наших изможденных и хмурых лицах, но мы, зная цену немецким обещаниям, по-прежнему относимся к ним с явным недоверием. Гришка-полицай пытается разрядить обстановку и вывести коменданта из неловкого положения, в котором он очутился:

— Чего молчите? Завтра праздник для вас! Целый день дурака будете валять, нажретесь досыта да еще и сигарет получите! Кричите ура, клячи безмозглые!

Его призыв остается без последствий и не производит на нас никакого впечатления. Мы молчим, не проявляя ни малейших признаков воодушевления и восторга.

— Зря для вас стараются, — распинается выведенный из себя Гришка. — Совсем бы надо пайка лишить да круглые сутки на работе держать, сволочи!

Убедившись в тщетности своих попыток дождаться проявления нашей благодарности, комендант удаляется.

— Руссише швайн![67] — бросает на ходу багровый от негодования Тряпочник.

— Скатертью дорога! Сам ты свинья арийская! — напутствует его быстрый на ответы Павло. — Тоже решил обрадовать — экстру[68] придумал для пленных. Ждал, что за лишний черпак баланды да трешку сигарет русские тебе пятки лизать будут. Утерли тебе нос пленные. Иди-ко посвисти теперь!

Злорадно усмехаясь, мы шумно расходимся по палаткам.

— Не нарадуются, что дорогу закончили. Мы еще посмотрим, как вы по ней ездить будете. Не рано ли радоваться стали? — роняет на ходу, словно невзначай, Полковник.

Озадаченные заявлением Тряпочника, мы как-то пропускаем мимо ушей слова Полковника. И лишь вечером, сидя у порога и прихлебывая из заржавевших консервных банок постылую баланду из патентованной трокен-гемюзы, мы запоздало пристаем к нему с расспросами.

— Ты хотя бы рассказал нам, для чего это мы сегодня так на трассе распинались? — напоминает Павло. — Обещал ведь!

— Да чего тут рассказывать-то? — отвечает, не отрываясь от банки, Полковник. — Я думал, что вам и так ясно. Мудреного-то ничего нет. Путь там поворот вправо делает. Выемка-то не прямая — сами видели. Значит, левая сторона пути должна быть выше правой — не то колеса прямо пойдут и поезд с рельс сойдет. Мы ее и подняли выше, да вот только подбить «забыли». Под колесами левый рельс теперь осядет и будет ниже правого. Вот и все мои пояснения. А дальше уж сами соображайте и выводы делайте. Только еще раз прошу, ни с кем в лагере этим не делиться и язык крепче за зубами держать. Сами понимаете, к чему это может привести.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ошеломленные, мы восхищаемся сообразительностью товарища, простотой его затеи и возможными страшными последствиями наших стараний. А Павло награждает Полковника дружественным подзатыльником.