Крушение мировой революции. Брестский мир - Юрий Фельштинский

У левых эсеров происходит такой же раскол, с той только разницей, что фракция в целом решает голосовать против Брестского мира и обязывает сторонников Ленина воздержаться от голосования. Как и у большевиков, не все соглашаются соблюдать партийную дисциплину в ущерб собственным принципам. За подписание мира голосует Спиридонова, Малкин и ряд других видных членов ЦК[80]. Эсеры и меньшевики голосуют против[81]. Но Ленин все-таки собирает необходимое ему большинство голосов: за ленинскую резолюцию голосует 116 членов ВЦИК, против — 85[82] (эсеры, меньшевики, анархисты, левые эсеры, левые коммунисты), 26 человек — левые эсеры, сторонники подписания мира[83] — воздерживаются[84]. В 5.25 утра заседание закрылось. Через полтора часа в Берлин, Вену, Софию и Константинополь передали сообщение Совнаркома о принятии германских условий и отправке в Брест-Литовск полномочной делегации[85]. Для передачи советского согласия в письменной форме из Петрограда в Брест отправился курьер[86]. К 10 часам вечера германское главнокомандование Восточного фронта в ответ на радиограмму о принятии германских условий потребовало подписания мира в течение трех дней с момента прибытия советской делегации в Брест[87].

24 февраля ушло на обсуждение того, кто войдет в состав делегации по подписанию мира. Ехать никто не хотел. Иоффе отказывался. Зиновьев предлагал кандидатуру Сокольникова. Сокольников — Зиновьева. Все вместе — Иоффе. Иоффе оговаривал свою поездку сотнями «если», Сокольников грозил отставкой (если его пошлют). Ленин просил «товарищей не нервничать», указывая, что «может поехать товарищ Петровский как народный комиссар». Ломов, Смирнов, Урицкий, Пятаков, Д. П. Боголепов и Спунде подали заявление об уходе с занимаемых ими постов в Совнаркоме. Троцкий вспомнил, что еще пять дней назад подал заявление об уходе в отставку с поста наркома иностранных дел и теперь настаивал на ней. Зиновьев просил Троцкого «остаться до подписания мирного договора, ибо кризис еще не разрешился». Сталин говорил о «боли, которую он испытывает по отношению к товарищам», уходящим с постов, тем более, что «их некем заменить». Троцкий заявлял, что «не хочет больше нести ответственности» за мирную политику НКИД, но, не желая раскалывать партию, готов сделать заявление о сложении полномочий «в самой недемонстративной форме»; «текущую работу может вести Г. В. Чичерин, а политическое руководство должен взять Ленин». Зиновьев просил Троцкого «отложить уход на 2-3 дня». Сталин тоже просил «выждать пару дней». Ленин указал, что отставка Троцкого неприемлема. Споры возобновились. Троцкий констатировал раскол в партии:

«В партии сейчас два очень резко отмежеванных друг от друга крыла. Если смотреть с точки зрения парламентской, то у нас есть две партии, и в смысле парламентском надо было бы меньшинству уступить, но у нас этого нет, так как у нас идет борьба групп. Мы не можем сдавать позиции левым эсерам»[88].

После долгих споров подпись под договором согласился поставить Сокольников. Делегация выехала в ночь с 24 на 25 февраля. С Сокольниковым поехали Петровский, Чичерин, Карахан и Иоффе. Последнего удалось уговорить поехать в качестве консультанта, не несущего ответственности за подписание договора.

Ленин боялся, что все может сорваться из-за какой-нибудь случайности. Когда делегация застряла на станции Новоселье, под Псковом, и послала телеграмму в Петроград, что пришлось стоять почти сутки из-за невозможности проехать через линию фронта[89], Ленин не поверил, заподозрил войска в нежелании пропустить делегацию, а делегатов — в нежелании ехать в Брест. В 9 вечера 25 февраля он послал на станцию запрос: «Не вполне понимаем вашу телеграмму. Если вы колеблетесь, это недопустимо. Пошлите парламентеров и старайтесь выехать скорее к немцам»[90]. Нервозность Ленина была тем более оправдана, что в этот день Московское областное бюро партии вынесло резолюцию о недоверии ЦК «ввиду его политической линии и состава». В своем объяснении бюро писало, что «в интересах международной революции» считает «целесообразным идти на возможность утраты советской власти, становящейся теперь чисто формальной»[91].

28 февраля советская делегация прибыла в Брест, чтобы узнать, что германское правительство идет в своих требованиях еще дальше. Немцы требовали теперь передачи Турции Карса, Ардагана и Батума (хотя в течение войны эти территории ни разу не занимались турецкими войсками)[92]. Сокольников пробовал было возражать, но Гофман дал понять, что какие-либо обсуждения ультиматума исключаются. Трехдневный срок, в течение которого должен был быть подписан мир, немцы определили с 11 часов утра 1 марта, когда должно было состояться первое официальное заседание в Бресте[93].

1 марта конференция возобновила работу[94]. С обеих сторон в переговорах участвовали второстепенные лица. Министры иностранных дел Кюльман и Чернин, Великий визарь Турции Таалат-паша и премьер-министр Болгарии В. Радославов в это время находились на мирных переговорах в Бухаресте и в Брест прислали своих заместителей. От Германии договор должен был подписать посланник Розенберг. На первом же заседании он предложил советской делегации обсудить мирный договор, проект которого привез с собой[95]. Сокольников попросил зачитать весь проект и после прочтения объявил, что отказывается «от всякого его обсуждения как совершенно бесполезного при создавшихся условиях»[96], тем более, что уже грядет мировая пролетарская революция[97].

Ее судьба во многом зависела теперь от успешной политики Антанты. Поскольку заключение сепаратного мира утяжеляло положение союзников на Западном фронте, Англия, Франция и США готовы были попробовать сорвать ратификацию подписанного 3 марта мирного договора.

Глава восьмая. Средняя линия Ленина: «передышка»

Оппозиция сепаратному миру в партии и советском аппарате заставила Ленина изменить тактику. Он постепенно переместил акцент с «мира» на «передышку». Вместо мирного соглашения с Четверным союзом Ленин ратовал теперь за подписание ни к чему не обязывающего бумажного договора ради короткой, пусть хоть в два дня, паузы, необходимой для подготовки к революционной войне. При такой постановке вопроса Ленин почти стирал грань между собою и левыми коммунистами. Расхождение было теперь в сроках. Бухарин выступал за немедленную войну. Ленин — за войну после короткой передышки. Сепаратный мир исчез из лексикона Ленина. Но, голосуя за передышку, сторонники Ленина голосовали именно за сепаратный мир, не всегда это понимая.

Как и формула Троцкого «ни война, ни мир», ленинская «передышка» была средней линией. Она позволяла, не отказываясь в принципе от лозунга революционной войны, оттягивать ее начало сколь угодно долгое время. Оставляя левым коммунистам надежду на скорое объявление войны, передышка в целом удовлетворяла сторонников подписания мира, прежде всего Ленина, т. к. давала возможность ратифицировать подписанный с Германией договор и, связывая мирным соглашением страны Четверного союза, оставляла советской стороне свободными руки для начала военных действий против Германии в любой удобный момент.

С точки зрения внешнеполитических задач советской власти формула передышки также оказалась более удобной, чем сепаратный мир. Подписывая мир, большевики компрометировали себя и перед германскими социалистами, и перед Антантой, провоцируя последнюю на вмешательство. Передышка давала и тем и другим надежду на скорое возобновление войны между Россией и Германией. Негативной, с точки зрения Ленина, стороной, были возникшие у Германии опасения того, что большевики не имеют серьезных намерений соблюдать мир. Но поскольку более выгодного мира не дало бы Германии никакое другое российское правительство, Ленин должен был справедливо рассудить, что Германия будет сохранять заинтересованность в Совнаркоме.

Что касается Антанты, то первоначальное намерение большевиков заключить сепаратный мир и разорвать таким образом союз с Англией и Францией казалось в 1918 году актом беспрецедентного коварства. Не желая, с одной стороны, иметь дело с правительством «максималистов» в России, не веря в его способность удержаться у власти, Антанта, с другой стороны, пыталась поддерживать контакты с советской властью хотя бы на неофициальном уровне с целью убедить советское правительство сначала не подписывать, а после подписания — не ратифицировать мирного договора.

В глазах Антанты Ленин, проехавший через Германию в пломбированном вагоне, получавший от немцев деньги (в чем, по крайней мере, были убеждены в Англии и Франции), был, конечно же, ставленником германского правительства, если не прямым его агентом. Именно так англичане с французами объясняли его прогерманскую политику сепаратного мира. Очевидно, что формула Троцкого «ни война, ни мир» не отделяла Россию от Антанты столь категорично, как ленинское мирное соглашение с Германией, поскольку Троцкий не подписывал с Четверным союзом мира. В этом смысле позиция Троцкого была много мудрее ленинской. Ленин, подписывая мир, толкал Антанту на войну с Россией. Троцкий пытался сохранить баланс между двумя враждебными лагерями. После 3 марта, однако, удержаться на этой линии было крайне трудно. Ленинская передышка, не избавив Россию от германской оккупации, создавала реальную угрозу интервенции Англии, Франции, Японии и США. Можно понять причины, по которым Ленин, казалось бы, и здесь выбрал самый рискованный для революции (и наименее опасный для себя) вариант. Немцы требовали территорий. Но они не требовали ухода Ленина от власти, наоборот — были заинтересованы в Ленине, так как понимали, что лучшего союзника в деле сепаратного мира не получат. Антанту же не интересовали территории. Она должна была сохранить действующим Восточный фронт. В союзе с Германией Ленин удерживал власть. В союзе с Антантой он терял ее безусловно, как сторонник ориентации на Германию.