Наместница Ра - Филип Ванденберг

Высшая знать Египта склонила головы, а народ благоговейно молчал, дивясь: женщина на троне!

Хатшепсут выступила из своего роскошного дворца в обрамленный колоннадой двор, где собрались знатнейшие люди царства, жрецы, вельможи и высшие чиновники, чтобы стать свидетелями чуда. Меж высоких зубцов мощных стен, где балки перекрытия завершались головами кобр с раздутыми щитками, появился Пуемре, второй пророк, в одеянии бога Амона и короне атеф с солнечным диском и двумя высокими страусовыми перьями.

— Дочь моя Хатшепсут должна занять мое место на земле, — зычно провозгласил он, обращаясь к высокому собранию. — Воистину она та, кто взойдет на мой трон. Та, которая поведет вас. И кто посмеет сказать дурное слово о ней, умрет. Ибо она есть бог и дочь бога Амона, говорящего вам!

Все собравшиеся пали перед Хатшепсут ниц и покрыли поцелуями прах у ее ног. Тут вступил жрец Юнмутеф со словами, произнесенными благоговейным голосом:

— Ты взошла на трон Гора, ты — вождь всех живущих. Сердце твое ликует от радости. Твой Ка, да живет он вечно, подобен Ра!

Со стен снова зазвучал голос Пуемре:

— Тебе, дочери моей Хатшепсут, даю я все здравие и все радости мира. Все жертвенные дары царства, все горы и долины отныне твои, ибо я, Амон, бог Двух горизонтов, возлюбил тебя.

Все взоры были прикованы к божественному явлению, когда из-за колонн вышел ибисоголовый бог Тот с клювом, похожим на лунный серп, и лунным серпом в руках и на все четыре стороны четырежды выкрикнул великие имена царицы-фараона:

— Могуч твой Ка, цветущая летами Мааткара Хенеметамон, Прекраснейшая из женщин, Та, которую объемлет Амон!

Хатшепсут все еще пребывала в неподвижности. Она была одета в длинный белый калазирис, искусно драпированный плиссировкой и подпоясанный хвостом дикого животного. Ее черные волосы были покрыты красно-синим головным платком немес, который носил еще ее отец; ноги обуты в сандалии, на подошвах которых были вырезаны образы врагов царства, так что при каждом шаге Хатшепсут попирала их.

Так царица-фараон в сопровождении советника и управителя Сененмута проследовала по вымощенной черными плитами дороге для торжественных процессий к Красному святилищу, возведенному из красных кварцитовых блоков, чтобы искупаться перед ликом бога Амона. Юя, служанка, проводила Хатшепсут внутрь, протянула ей беленое льняное полотно и пропитанные мятой платки, а потом удалилась.

На большом мраморном цоколе стояли две плоские бронзовые чаши, каждая размером с передний парус нильской барки; одна была наполнена тепловатым коровьим молоком, вторая — прохладной благоуханной розовой водой. Ни один смертный не должен был стать свидетелем того, как царица ступает в чашу с молоком коровы Хатхор, широко расставляет ноги и по воле Амона смывает порочность своей женской сущности. После этого она садилась в чашу с розовой водой, чтобы освежиться, как делала это по пять раз на дню: трижды днем и дважды ночью.

Переодетая в праздничное убранство, Хатшепсут вышла из Красного святилища, где ее ожидал жрец в личине Амона. Он взял царицу-фараона за руки и повел ее, вышагивая медленно и с достоинством, как и подобает богу, через заполненный людьми двор в колонный зал большого храма. На голове царицы была теперь маленькая синяя корона с золотым уреем, а на боге Амоне — атеф, высотой равный колосьям в плодородных землях; его тщательно заплетенная борода достигала длины обелиска быка. Золотая маска скрывала лицо.

Бог Амон и его возлюбленная дочь, устремив взоры вдаль, не смотрели друг на друга. И пока они шествовали торжественным шагом, Хатшепсут, незаметно для толпы, стоящей по обе стороны дороги, шевельнула губами:

— Не второй ли пророк Пуемре скрывается под маской отца моего Амона?

— Воистину так, — послышался холодный голос из-под золотой маски.

— Мне донесли, что ты стал хранителем моей жизни, когда Хапусенеб замыслил против меня тайный заговор.

— Так оно и есть, Мааткара. — Жрец впервые назвал ее царственным именем, что женщина-фараон восприняла с благосклонностью.

— Скажи, почему ты это сделал? Ведь я ничего не сулила тебе.

— Я должен был, потому что Хапусенеб вознамерился совершить неправедное…

Хатшепсут молча шагала дальше, с видимым равнодушием принимая коленопреклоненные почитания подданных.

— Ты — кровь солнца, — возобновил свою речь Пуемре. — И нет большего кощунства, чем деяние верховного жреца, замыслившего неправедное дело.

Царица-фараон крепко сжала руку жреца, желая подчеркнуть особую значимость следующего вопроса:

— Так, значит, и в твоих глазах то, что Лучшая по благородству, Та, которую объемлет Амон, восходит на трон Гора, пусть и меньшее, но кощунство?

Жрец воздержался от ответа.

— А как же Хетехперес, дочь фараона Хуни и мать Хеопса? — продолжала Хатшепсут. — Разве не правила она царством к удовольствию богов и людей? А Меритнеит, правительница Мемфиса? А Нейтхотеп, дочь Нармера? Разве они не пеклись о том, чтобы кровь солнца сохранилась на троне Гора? И не случился бы закат царей Мемфиса раньше, не взойди на трон Гора Нефрусебек, мудрая сестра Аменемхета?

На это бог Амон молча кивнул, и страусовые перья атефа закачались подобно вершине пальмы под ветром. Тут они достигли Уаджита, священного зала коронационных церемоний. Там стайка служанок раздела Хатшепсут. Они сняли с нее старые парадные одежды и бросили их в огонь, пылающий в чаше, чтобы с ними ушло и прошлое. Юя подала Хатшепсут плиссированный схенти и ускх, воротник-ожерелье из золотых пластин с красными и зелеными звездочками из фаянса, а торс до сосков ее полной груди остался обнаженным. Потом одна из служанок обула царицу в сандалии с изображениями врагов на подошвах, другая надела на ее руки браслеты в форме извивающейся змеи.

Сененмут подвязал ей золотую, загнутую вперед бороду, закрепив завязки на ушах. Так, убранная как мужчина, выступила Хатшепсут навстречу верховному жрецу Хапусенебу, державшему в руках двойную корону Египта.

Поначалу она с мгновение помедлила, будто страшилась подходить к враждебному пророку, но тут же присутствие духа вернулось к ней, и она твердым шагом двинулась к Меченому, устремив свой взор в его пустые глаза. Верховный жрец постарался укрыться за высокой короной. Царица поняла его смятение и намеренно сделала шаг в сторону, чтобы цепко держать Хапусенеба взглядом. Это смутило пророка еще сильнее. Не ведая, известно ли правительнице о коварных замыслах против нее, опасаясь с ее стороны покушений, он растерялся и смотрел бегающими глазами на остальных жрецов, ища у них поддержки. Заглянуть в глаза женщине-фараону, остановившейся перед ним, он не отваживался. И только когда Хатшепсут решительным жестом собралась взять корону у него из рук, чтобы самой надеть на голову, Хапусенеб опомнился, поднял тяжелый знак власти и дрожащим голосом изрек: