Дракон - Андрей Дашков

Облако заполнило опустевшее пространство. Едва оно начало рассеиваться, стало ясно, что Дома Дракона больше не существует. Не существовало и всего того, что находилось на линии выстрела. Черный коридор протянулся до самого горизонта, а там, где земля соединялась с небом, возникло странное атмосферное явление – клубящиеся тучи устремлялись со всех сторон в одну точку, словно втягиваемые в гигантскую глотку…

До Кена дошло, как легко он мог умереть. В этот же миг ему открылось и многое другое – например, то, что он был не единственным, кого позвал Дракон и кого позвала Обитель. Испытание светом оказалось еще более тяжелым, чем испытание тьмой. И он до последней секунды не узнает, выдержал ли его.

Судя по всему, и Святой, и Дракон, устраивая эту гонку с природой, позаботились о запасных вариантах. Слишком велика была цена ошибки. И если для осуществления замысла достаточно одного «избранного», другие рано или поздно неминуемо становятся лишними. Значит, кто-то не явится в назначенное место; не выдержавшим мучительное и, вероятно, бесконечно жестокое испытание была уготована смерть. Щенкам это не угрожало; в каком-то смысле Кен находился в гораздо худшем положении, чем они. Хотя их тоже сунули в мясорубку, в которой мало кому удавалось уцелеть, а среди выживших никто не оставался прежним.

Он мысленно перебирал все живые и мертвые элементы, которые некий мастер церемонии подбрасывал ему на пути. Существа, атрибуты, память, Тени, сны. Белый призрак, Безликий, жрица, Поднятый Локи, оружие, Лампа. Лампа и оружие. Источник света и источник смерти. Иногда – одно и то же.

Это было приглашение. Что-то изменилось. Кен подозревал, что причина кроется в нем самом. И если чего-то не хватало в хаотическом кружении осколков, то, значит, он сам был недостающим элементом.

«Отнеси ему СВЕТ».

Местом встречи должен был стать не дом в этом постурбане – одном из многих. Дракон ждал его в Алтарной Норе.

Чтобы наконец сложить мозаику.

32. Охота

Один из детенышей исчез. Перед его исчезновением Накса не ощутила предсмертного всплеска сигнала. Она не хотела даже думать о том, что щенок мог погибнуть. Его гибель означала бы, что Накса не выполнила приказ Дракона. В таком случае ей лучше было бы сунуть себе в рот ствол Обрезанного Иуды и нажать на спуск. Потому что Дракон скорее всего сохранил бы ей жизнь. Он превратил бы ее в искалеченное отверженное полуживотное и отдал бы в рабство суггесторам. Он умел выбирать из двух зол худшее.

Кстати, о Драконе. Мгновенное и тихое исчезновение Мора чертовски напоминало Наксе почерк Дракона. Тот перемещался, не оставляя эфирного следа. Накса слишком хорошо изучила эту особенность, чтобы ошибаться. Высылать на поиски Тень было бессмысленно.

У нее возникло два предположения. Либо Дракон появился в лабиринте с неизвестной целью и затем забрал с собой детеныша (но почему одного?), либо… щенок умел проделывать подобные фокусы самостоятельно. При мысли об этом Накса испытывала прежде незнакомое ей чувство неполноценности. Заканчивалась эпоха таких, как она. Наступало время подлинных хозяев пространства. Темный холодный мир уже не принадлежал ей, и навеки останется чужим и непознанным бесконечное многообразие миров света…

Она вдруг увидела миллиарды жизней, роившихся в вечном мраке подобно черному снегу, – жизней бессмысленных, проходящих мимолетно, не оставляющих памяти о себе.

Ее жизнь была одной из них.

Наксе не оставалось ничего другого, кроме как продолжать поиски и попытаться спасти хотя бы половину Дубля. Это стало совершенно необходимым с той секунды, когда она обнаружила присутствие в лабиринте еще одного супера. Появление чужака имело смысл только в единственном случае: он охотился по-настоящему.

Она хотела устроить щенкам испытание? Что ж, игра превратилась в последнее и самое трудное испытание для самой Наксы, совершившей роковую ошибку.

Все обернулось против нее – она ощущала враждебность темного застывшего хаоса, в котором проблески жизни были исключением из правил, а разумная жизнь бросала вызов собственному, уже однажды разрушенному порождению, нарушала мертвое равновесие, действовала вопреки закону возрастания энтропии и потому обрекала себя на противостояние с умирающей природой, которая корчилась в предсмертных судорогах.

Выбравшись из железобетонных пещер, Накса оказалась на краю гигантского амфитеатра. В облаках сверкали молнии, и вспышки мутного багрово-серого света вырывали из власти темноты ни на что не похожий пейзаж.

Дно кратера представляло собой ледяное поле, на поверхности которого ветры гнали снежные волны. Ближе к краю наносы приобретали зазубренный рисунок и текли, формируя недолговечные дюны. По мере удаления от эпицентра развалины поднимались все выше, как легион окаменевших демонов, чье субъективное время остановилось при падении в черную дыру…

Это была даже не смерть – для сознания наступила бесконечная пытка неподвижностью. Мысли сделались подобными камню. И хотя тело Наксы все еще сопротивлялось надвигающемуся окоченению, она ощущала, как ее постепенно сковывает остывающее стекло пространственной ловушки.

Торчащий под углом к горизонту обрубок трубы в отсутствие четкой перспективы выглядел то как обломанный коготь, то как недоступная черная башня, стоящая на краю вселенной. Накса вдруг поняла, почему столько суперов нашли здесь свою смерть. Лабиринт растворял в себе их дух, переваривал стержень, на который Программа нанизывала поколения, убивал саму потребность в противостоянии. Он таил в себе искушение испробовать СИЛУ, одновременно воплощая напоминание о тщете. Он заставлял разум в конце концов признать свое поражение. Может быть, спасением здесь стало бы безумие.

Накса отключила рассудок. Она просто прогнала его от себя: некая отделенная ее часть – рациональное «я» – теперь вращалось где-то во тьме подобно раскрученной над головой праще или астероиду, захваченному тяготением, но летящему слишком быстро, чтобы столкнуться с планетой и уничтожить ее…

И снова было сошествие в ад. Стальные церберы пытались прикончить ее. Это были церберы-мутанты, одно– или многоголовые – в зависимости от того, сколько заживо сгоревших мертвецов избежали окончательного разложения в их обледеневших желудках. На территории полигона смертельным врагом становилось собственное воображение, дыхание, малейший звук. Здесь шепот обрушивал десятки тонн камней, зыбучие снега образовывали блуждающие топи, шорох возвращался звенящим эхом, многократно усиленным стеклоподобными оплавленными параболоидами, колодцы и пропасти поджидали тех, кто не чуял каверн под предательски тонким слоем льда.