Истребивший магию - Юрий Никитин

Только вино не местное, но были бы деньги — торговцы доставят любое и куда угодно.

Барвинок ликовала, хозяева скромно улыбались, очень довольные, хорошо угостить гостей — это молча побахвалиться достатком, Олег против обыкновения не молчал, нахваливал как еду, так и гостеприимство, заметил, что вообще-то у мельников нелегкая жизнь, нужно следить за таким сложным хозяйством, что у простого крестьянина руки бы давно опустились.

Мельник довольно кивнул.

— Работы много, — согласился он. — Но если вовремя все замечать — работы почти никакой. Это нерадивые хозяева ждут, когда поломается, а тогда хватаются за голову. Тогда — да, непросто.

Хозяйка сказала:

— Он у меня всегда мельницу два раза в день смотрит сверху донизу до последнего колесика!

— Лучше сразу подправить, — пояснил мельник, — где треснуло, чем потом поднимать все, когда и жернова рухнут.

— Мудро, — согласился Олег. — Как у вас хорошо… Можно, мы посидим снаружи перед сном?

Хозяйка расплылась в довольной улыбке.

— Заметили, — спросила она счастливым голосом, — какие у нас места? С крыльца нагуляться можно!.. И река, и лес, и ручей, и гора… Сама до сих пор насмотреться не могу…

— Давно здесь? — поинтересовался Олег.

— Весной уже двадцатый год пошел!

— Да, — согласился Олег, — за это время можно прикипеть сердцем к такой красоте…

Барвинок посматривала на него искоса, волхв обычно не столь разговорчив, что-то выясняет, вопросы вроде бы ни о чем, но что-то он старается узнать. Либо уже узнал и отыскивает подтверждение…

Хозяйка пошла готовить им комнату для ночлега, Олег вышел на крыльцо, сел на нижнюю ступеньку. Лицо его оставалось задумчивым и немножко печальным.

Глава 3

Сосны далеко за домом вспыхнули огнем, но внизу уже темень, что значит, солнце за их спинами наконец-то опустилось к самому краю. Ветерок умолк и зарылся под землю, фиолетовый вечер тих и загадочен.

Деревья любуются красными облаками, снизу под ветками уже почти черно, но округлые подстриженные вершины еще полыхают червонным золотом. Цветы на клумбе, не дожидаясь полной темноты, сложили лепестки и уже спят, как куры.

Она села на ступеньку выше, подчеркивая тем самым неравенство, но не акцентировала, кто понятливый — поймет, проговорила задумчивым голосом:

— Наверное, хорошо вот так жить. Вдали от города… даже от села в сторонке. Крестьяне привозят зерно, а увозят муку, а все остальное время они наедине с природой, лесными птицами, зверьем, что приходит на водопой…

— Да, я заметил, — обронил он. — Там хорошо протоптанная зверьем тропа к воде… Странно, мельник их не бьет.

— А точно не бьет? Откуда же столько мяса?

— Крестьяне везут, — пояснил он. — Заметила, на столе не было лосятины или оленины? Даже птица вся домашняя. Если бы на водопое убил, звери бы сразу почуяли кровь и стали бы ходить в другое место.

Она сказала счастливо:

— Хорошо! Завидую и радуюсь за людей, что живут мирно и счастливо. Не всем выпадает удача, но кому выпадает — должен за нее держаться. Второго раза может не быть. Счастье… оно такое капризное…

Он подумал, проговорил медленно, в своей чуть ли не засыпающей манере, что ее особенно бесило:

— Не предназначенное тебе счастье, необоснованное приобретение, не уготовленная Творцом удача… это все западни, расставленные для людей слабых и никчемных. Вообще для всех людей! Но слабые в них попадают, а сильные обходят и топают дальше.

Она фыркнула:

— Ты загнул что-то уж слишком сложное. И вообще, кто дал тебе право решать за других людей, что им надо, а что не надо?

Он подумал, указал пальцем наверх:

— Оно.

— Кто?

— Создавшее нас, — объяснил он, — создавшее весь мир и все вокруг мира. Я за справедливость, лапушка.

Она окрысилась:

— Я не лапушка!

— Извини, зверюка.

— И не зверюка! Я — женщина. Красивая, между прочим. Мог бы и заметить. Ты уничтожил запасы магии Кривого Корня ради справедливости?

Он кивнул.

— И ради нее тоже. Все-таки нехорошо, когда одни великим трудом чего-то достигают, а другой просто так получает вдвое больше. От золотой рыбки или джинна из кувшина.

— А еще ради чего?

Он зевнул, потянулся, сладко захрустели суставы.

— Женщина, давай спать.

Она сказала с вызовом:

— Ты не ответил!

— А твои вопросы никогда не кончаются, — сказал он мирно. — Если бы хоть один оказался хоть в чем-то интересным…

— Ты хочешь сказать, я дура?

— Зато красивая, — утешил он.

— Мужчина, — сказала она с презрением. — О чем ты еще можешь думать?

Он усмехнулся и устремил взгляд на просторный двор, на удаленный лес, на небо, где звезды позванивают тихо-тихо, почти неслышно, а сруб колодца во дворе напоминает горлышко гигантской бутыли с вином, закопанной в древности великанами.

Она перевела взгляд на его широкую грудь, амулеты на шнурке держатся смирно, мелкие и неказистые, стараются не привлекать к себе внимания.

— Ты их и на ночь не снимаешь?

Он покачал головой.

— Не мешают.

— Мне бы помешали, — сказала она с вызовом.

Он подумал, кивнул.

— Уже надумала? Хорошо, подумаю. Может быть, и сниму.

Она ощутила, как к лицу прилила жаркая кровь, этот гад так сумел перевернуть ее слова, что можно подумать, можно представить… ах ты мерзавец, да я тебя и близко не подпущу к своей постели, размечтался, вот уже глазки блудливые поблескивают знакомыми огоньками…

Олег молча наблюдал, как крохотный месяц, словно котенок, медленно полез на дерево, по которому совсем недавно прыгала белка. Барвинок что-то пыхтит и бурчит про себя, но ведет себя смирно, тени длинных густых ресниц на щеках лежат загадочные, глубокие, что-то скрывающие от всех и от него в особенности…

Он поднялся, медленно поднялся на крыльцо, Барвинок все так же задумчиво смотрит в темную даль, где слышится тоскливый крик какой-то ночной птицы, наклонился к ней и сказал над ухом страшным голосом:

— Гав!!!

Она от неожиданности съехала спиной по ступенькам, больно задевая хребтом, перевернулась на живот и отбежала на четвереньках, только тогда вскочила, бледная и трепещущая. Лицо ее было искажено ужасом.

— Ч-ч-ч-что-о… — пролепетала она, лязгая зубами, — что… это… было?

— Это я, — честно ответил Олег. Пояснил: — Гавкнул у тебя над ухом.

— З-з-з-з-зач-ч-чем?

Он развел руками.

— Ну, ты же твердила, что я чересчур серьезный… Что совсем не понимаю юмора… Вот я и…