Эпоха невинности - Эдит Уортон

Жеманный лепет маркизы внезапно вызвал в его памяти картину небольшой гостиной, освещенной огнем камина, и он ясно услышал звук возвращающейся кареты — дребезжание колес по мостовой пустынной улицы. Он вспомнил историю, которую когда-то читал, — как крестьянские дети в Тоскане жгли связки соломы в придорожной пещере и из дыма возникали молчаливые образы-призраки, поднимаясь из-под своих могильных плит…

Дорожка, ведущая к морю, спускалась с обрыва, на котором прилепился дом, по обсаженной ивами тропинке над водой. Сквозь листву Арчер мог видеть маяк Лайм-Рок с белой башней и крошечным домиком, в котором смотрительница Ида Льюис[75] героически доживала свои последние годы. За маяком виднелись плоские берега и уродливые фабричные трубы Козьего острова, а дальше переливающаяся золотом бухта уходила к поросшему низкорослым дубняком острову Пруденс и к берегам острова Коннанпкут, едва виднеющимся в легкой дымке садящегося за горизонт солнца.

Ивовая тропинка вела к деревянным мосткам, которые заканчивались беседкой в форме пагоды. В беседке, спиной к берегу, прислонившись к перилам, стояла женщина. При виде ее Арчер остановился, словно пробудившись ото сна. Это видение из прошлого было мечтой, а реальность ожидала его в доме над обрывом — запряженные пони в карету миссис Уэлланд у парадной двери, Мэй, полная горячих надежд, которая сидела сейчас под бесстыдными олимпийскими богами, вилла Уэлландов в конце Бельвю-авеню и, наконец, мистер Уэлланд, уже переодевшийся к обеду, снующий взад-вперед по гостиной с часами в руке, с нетерпением, повергающим его в подавленное состояние, — ведь это был один из тех домов, в котором все живут точно по часам.

«Кто я, собственно, такой? Всего лишь зять», — подумал Арчер.

Фигура в беседке не шевелилась. Молодой человек долго стоял посередине склона, глядя на залив, где сновали парусные шлюпки, яхты, рыболовные суда и пыхтящие буксиры с груженными углем черными баржами. Женщина в беседке, казалось, тоже не могла оторвать взгляда от этой картины. За серыми бастионами Форт-Адамса[76] тысячью огней сверкал медленный закат, и его сияние окрасило парус одинокой лодки, выходившей из пролива между берегом и маяком Лайм-Рок. Арчер вспомнил сцену из «Шогрэна», где Монтегю подносил к губам ленту Ады Диас, которая даже не ощутила его присутствия.

«Она не знает — и не догадывается. Неужели бы я тоже не почувствовал, если бы она подошла ко мне сзади? — подумал он и вдруг сказал себе: —Если она не повернется до того момента, как лодка пройдет Лайм-Роком, я вернусь обратно».

Лодка медленно скользила по течению. Она приблизилась к Лайм-Року, заслонила крошечный домик Иды Льюис и миновала башню, в которой висел фонарь. Арчер подождал, пока широкая полоса воды не сверкнула между последней скалой острова и кормой лодки, но фигура в беседке на конце пирса не шелохнулась.

Арчер повернулся и стал карабкаться вверх по склону.

— Как жаль, что ты не нашел Эллен, мне бы так хотелось повидать ее снова, — сказала Мэй, когда они в вечерних сумерках возвращались домой. — Но может быть, ей все равно — она так изменилась.

— Изменилась? — эхом отозвался Арчер. Голос его был абсолютно бесцветным, он не сводил глаз с прядающих ушами пони.

— Я имею в виду — стала равнодушной к своим друзьям. Бросила Нью-Йорк и свой домик, проводит время с такими странными людьми. Представь, как ей должно быть ужасно дискомфортно у Бленкеров! Она говорит, что пытается присматривать за Медорой — как бы та не вышла замуж за какого-нибудь ужасного человека. Но иногда мне кажется, что ей просто скучно с нами.

Арчер молчал, и она продолжала с оттенком жесткости, которую он никогда раньше не замечал в ее чистом свежем в голосе:

— В конце концов, я начинаю думать, не лучше ли ей было остаться с мужем.

Арчер расхохотался.

— Sancta simplicitas![77] — воскликнул он. И когда она повернулась, вопросительно подняв брови, добавил: — Не думаю, что ты когда-либо произносила более жестокие слова.

— Жестокие?

— Да. Говорят, любимое занятие ангелов — наблюдать за грешниками, которые корчатся в аду; но даже они, я уверен, не думают, что там прекрасно.

— Тогда, конечно, жаль, что она вышла замуж за границей, — сказала Мэй тем примиряющим тоном, с каким ее мать всегда встречала выходки мистера Уэлланда. И Арчер почувствовал, как ему мягко отвели место в категории неразумных мужей.

Они проехали вдоль всей Бельвю-авеню и въехали в ворота, чьи обтесанные деревянные столбы были увенчаны чугунными фонарями. Окна виллы уже были освещены, и когда карета остановилась, Арчер увидел тестя точно таким, как он представлял себе: расхаживающим по комнате с часами в руке со страдальческим выражением на лице, которое, как он давно убедился, было куда более действенным, чем гнев.

Войдя вслед за женой в переднюю, молодой человек вдруг почувствовал, что его настроение изменилось.

Было что-то такое в роскоши особняка Уэлландов и в вязкой его атмосфере, заполненной различными предписаниями и запретами, что всегда проникало ему в кровь как наркотик. Тяжелые ковры, предупредительные слуги, вечное навязчиво дисциплинирующее тиканье часов, вечно обновляемая куча визитных карточек и приглашений на столике в передней — длинная цепь тиранических мелочей, связывающих данный час с последующим и каждого члена семьи со всеми остальными. Все это делало почти бессмысленным любое менее систематизированное существование, но сегодня он сумел побороть наркотическое влияние обстановки в доме Уэлландов, и виной тому была его встреча с Эллен, о которой она даже не догадывалась. Именно это казалось ему исполненным тайным смыслом и каким-то особым значением.

Он не спал всю ночь напролет, лежа рядом с Мэй в огромной спальне, затянутой ситцем, смотрел, как луч лунного света движется по ковру, и думал об Эллен Оленской, которую везли домой по сумеречным берегам залива бофортовские рысаки.

Глава 4

— Прием в честь Бленкеров — БЛЕНКЕРОВ?

Мистер Уэлланд положил нож и вилку и тревожно-недоверчиво взглянул через стол на свою жену, которая, приспособив к глазам золотой лорнет, в нарочито громком комедийном тоне снова прочла вслух:

— Мистер и миссис Эмерсон Силлертон просят вас пожаловать на прием в честь миссис Бленкер и ее дочерей в Клуб «Вечера по средам» двадцать пятого августа в пятнадцать часов на Кэтрин-стрит.

— Боже милостивый, — задохнувшись от изумления, сказал мистер Уэлланд, как будто вся абсурдность этого послания дошла до него только тогда, когда ее произнесли второй раз.

— Бедная Эми Силлертон — никогда нельзя знать заранее, что придумает ее муж, — вздохнула миссис Уэлланд. — Сдается мне, что на сей раз он только что открыл Бленкеров.

Профессор Эмерсон Силлертон был колючкой, торчащей из гладкого тела ньюпортского общества, но колючкой, которую нельзя удалить, потому что она выросла на почтенном и почитаемом фамильном древе. Он, как говорили, «родился в рубашке». Его отец был дядей Силлертона Джексона, мать из бостонской семьи Пеннилоу; каждая семья принесла в брак благосостояние и стабильное положение в обществе. Ничто — как часто повторяла миссис Уэлланд, — ничто не заставляло Эмерсона Силлертона становиться профессором археологии или любой другой науки, так же и как жить в Ньюпорте зимой или совершать массу других революционных поступков, которые он тем не менее совершал. И уж по меньшей мере раз он собирался ломать традиции и эпатировать общество, ему не следовало жениться на бедняжке Эми Дагонет, у которой было достаточно средств, чтобы держать собственный экипаж; разумеется, она имела право рассчитывать на нечто совсем иное…

Никто из минготтского клана не понимал, почему Эми Силлертон так смиренно покорялась эксцентричным выходкам своего мужа, который наводнил дом длинноволосыми мужчинами и коротко стриженными женщинами, а вместо путешествий в Париж или Италию брал ее с собой на Юкатан на раскопки гробниц. Но так они жили — казалось совершенно не понимая, насколько их образ жизни отличается от всех остальных. А когда раз в год они устраивали отчаянно скучный «прием в саду», каждая семья буквально тянула жребий и направляла к ним своего незадачливого представителя — из уважения к клану Силлертон-Пеннилоу-Дагонет.

— Потрясающе, — заметила миссис Уэлланд, — как они еще не выбрали день Кубка гонок! Помнишь, два года назад они дали прием в честь какого-то негра в день thè dansant[78] Джулии Минготт? Удачно, что на этот раз вроде бы ничего такого нет, во всяком случае насколько мне известно. Нам, конечно, придется к ним поехать.

Мистер Уэлланд занервничал:

— Нам, моя дорогая? Ведь, я полагаю, может поехать кто-нибудь один? В три часа — такое не удобное время! В полчетвертого я обычно принимаю свои капли, а лечение доктора Бенкома будет совершенно бесполезным, если не следовать ему систематически; а если я присоединюсь к вам позже, как же тогда моя прогулка?