Хмельницкий. Дума о гетмане Богдане - Борис Николаевич Флоря
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Въезд Богдана Хмельницкого в Киев (1648 г.)
Как подведение итогов, в Малую Русь было направлено большое посольство во главе с ближним боярином Василием Бутурлиным, окольничьим Иваном Алферьевым и думным дьяком Ларионом Лопухиным в составе 40 вельмож и 200 стрельцов. 8 января 1654 года в Переяславле состоялась старшинская рада, одобрившая решение «идти под высокую государеву руку». Днём ранее Хмельницкий и Выговский в беседе с Бутурлиным охарактеризовали это так: «Милость де Божия над нами яко же древле при великом князе Владимире, так же и ныне сродник их, Великий Государь, Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, всея Русии Самодержец призрил на свою Государеву отчину, Киев, и на всю Малую Русь милостью своею»[95]. Сказано это было не только для «констатации факта», и не для того, чтобы польстить московской стороне: это отражало распространённое в малороссийском обществе понимание происходящего.
Исторические и этноконфессиональные аргументы гетман привёл и 8 января на Генеральной раде, на которой присутствовали «люди разных чинов» и делегаты от всех полков. Сказав о том, что освобождение от «врагов, гонящих церковь Божию», произошло по воле Бога, он обрисовал обстановку: «уже шесть лет живём без Государя в нашей земле и в беспрестанных бранех и кровопролитиях с гонители и враги нашими, хотящими искоренити Церковь Божию, дабы имя Руское не поманулось в земли нашей, что уже вельми нам всем докучило, и видим, что нельзя нам жити боле без Царя»[96].
Слова гетмана подчеркнули отсутствие в массовом сознании мысли о возможности и законности строить своё казачье «государство» вне подданства «законным» государям. А таковых было четыре. И их кандидатуры (с аргументацией по каждой) были перечислены Хмельницким — по аналогии с выборами князем Владимиром веры. Трое — «цари» турецкий и татарский, и польский король — были признаны негодными по причине их религии и политики в отношении Православной церкви и русского народа. Хмельницкий призвал присягнуть за «Православного Християнского Великого Государя, Царя Восточного», который «есть с нами единаго Благочестия, Греческаго закона, единаго исповедания, едино есми тело Церкви с Православием Великия России, главу имущее Иисуса Христа».
Гетман не был подобострастен — он даже покритиковал царя за то, что тот долго оставлял их просьбы без ответа, «шесть летних наших молений безпрестанных не презривши». Но именно царь был единственным спасением для Малой Руси. «Той Великий Государь Царь Християнский, — говорил Хмельницкий, — сжалившися над не терпимым озлоблением Православныя Церкви в нашей Малой России…, теперь, милостивое своё Царское сердце к нам склонивши, своих великих ближних людей к нам с Царскою милостью своею прислати изволил, котораго естьли со усердием возлюбим, кроме Его Царския высокия руки, благотишнейшаго пристанища не обрящем».
Хмельницкий не давил — он оставил народу право выбора, полагая, что принятие столь важного решения должно быть делом осознанным. Так, он прямо сказал, что польский король, если «сами похочем, и теперь нас ещё в прежнюю ласку принять может». «А будет кто с нами не согласует, — добавил он, — теперь, куды хочет — вольная дорога»[97]. Эту «вольную дорогу» — то есть, разрыв с последовавшими решениями Рады, — впоследствии выбрало немало представителей казачьей старшины и ряд гетманов, отдававшихся Польше и заключавших с нею договоры, принимавших подданство Турции и даже бравших шведскую ориентацию. Но дорога эта рано или поздно оборачивалась для них самих — политическим крахом, для тех, кого они за собой вели — поражением, а для контролируемых ими территорий — разорением. «Руиной», как метко назвали современники это время.
В ответ на речь Хмельницкого, по свидетельству очевидцев — русских посланников, «весь народ возопил: Волим под Царя Восточного, Православного, крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирати, нежели ненавистнику Христову, поганину достатись». Затем переяславский полковник Павел Тетеря, обходя по кругу собравшихся на площади, спрашивал их: «Вси ли тако соизволяете?», на что народ отвечал: «Вси единодушно». А после этого гетман произнёс: «Буди так, да Господь Бог наш сукрепит под его Царскою крепкою рукою». И все «единогласно возопили: “Боже! утверди, Боже! укрепи, чтоб есми во веки всеедино было!”»[98].
Гетман и старшина (писарь, обозный, судьи, есаулы, полковники) дали присягу на верность России, «что быти им с землями и с городами под Государевою высокою рукою на веки неотступным», и послы их «и всё войско Запорожское под Государеву высокую руку привели». После чего послами Хмельницкому были переданы знаки гетманской власти. Попытка гетманского окружения заставить послов присягнуть им от имени царя, была теми отклонена: самодержец не мог присягать подданным, с чем старшина была вынуждена согласиться. На следующий день, 9 января, в Успенском соборе присягали сотники, есаулы и «иные начальные люди», казаки, мещане[99].
После переговоров с верхушкой Войска Запорожского, на которых обсуждались вопросы о войне с Польшей, присылке русских войск, сословных правах казачества и сохранении сословного строя вообще, имущественных прав Православной церкви и землевладельцев, послы объехали Малороссию, принимая присягу «на вечное подданство его царскому величеству», которую, по словам современника, автора «Летописи Самовидца» (Р. Ракушки-Романовского), «увесь народ з охотою… учинил», и «немалая радость межи народом стала»[100]. Народный подъём зафиксировали и иностранные наблюдатели, например, цареградские греки во главе с Мануйлом Константиновым, следовавшие проездом через Малую Русь в Москву. По их свидетельству, «везде православные християне благодарят Бога о том, что пожаловал государь, изволил их принять под свою государскую высокую руку. И радуютца де все от мала и до велика великою радостию, что Господь Бог над ними умилосердился и дал им его, государя християнского благочестивого царя»[101].
К присяге было приведено 284 участника Переяславской рады и свыше 40 % взрослого мужского населения (дворо- и домовладельцев) Гетманства. «И всего с гетманом приведено начальных всяких людей, казаков и шляхты и мещан и монастырских служек 127338 человек», из них 62949 казаков, 188 шляхтичей, 62454 войта, бурмистра (представители городского самоуправления) и мещанина, 37 монастырских служек. Крестьяне присяге не подлежали[102].
В ходе присяги проявились разные ожидания и отношение различных социальных групп к вхождению в состав России. А вернее даже не столько к нему как таковому, сколько к разрыву с Польшей и польско-шляхетской социально-политической системой, к которым многие представители привилегированных групп успели прирасти. Казачество и мещанство отнеслись к этому положительно (если бы возможность присягать имело крестьянство,
