Собрание сочинений (Том 3) - Панова Вера Федоровна

Саша пропустил шестьдесят процентов уроков — все болеет.

У него была корь, затяжной колит и воспаление легких. В промежутках между этими серьезными болезнями он болел разной мелочью — гриппами, ангинами, ветрянкой и диатезом. Мальчик с опытом — знает, что такое изолятор, рентген, амбулаторный прием, инкубационный период. Конечно, жизнь его не сахар, конечно, ему хочется жить так, как живут другие мальчики, — бегать, играть, кататься на саночках. Но он болеет терпеливо, лечится сознательно, никого не мучает капризами: лежит с перевязанным горлом или с грелкой на животе, глотает микстуры и рисует свои пароходы. Мать у него оптимистка, она говорит: «Ну, вот, Сашок, от кори ты теперь застрахован, корь два раза не бывает». И они с облегчением вычеркивают корь из громадного списка существующих болезней, которые, видимо, все предстоят Саше.

Марьяна приходила к нему, садилась около кроватки и занималась с ним. Очень ей не хотелось, чтобы он остался на второй год. Все перейдут во второй класс, а он останется в первом, с малышами? Он примет это без слез, как мужчина, но воображаю, какие у него будут грустные глаза…

Все перейдут во второй класс. И ты, Саша, тоже. Почему же тебя не переведут? Ты, как и все, научился читать, научился рассказывать прочитанное, знаешь, что трижды девять двадцать семь, умеешь надписать тетрадку. Во втором классе, ребята, придется заниматься еще усиленнее, там задачки, например, очень серьезные… Как же не увидимся, все лето будем видеться, мы же будем вместе ухаживать за нашими грядками. Милые мои ребятишки, никуда вы от меня не уйдете, четыре года мне быть с вами.

Вот кому она действительно нужна — молодая или старая, красивая или некрасивая, лишь бы хорошая! — своим ребятишкам. Для них она первый человек после матери и отца: учительница, наставница, как ее называют старые люди.

Долго ребятам расти. Десятки учителей будут их учить. Многие, может быть, станут большими людьми — не ты ли, Саша? не ты ли, Вадик? разъедутся, с улыбкой будут вспоминать свое детство. «Какая я была смешная», — скажет Фима. Она, Марьяна, будет старушкой, а они вспомнят молоденькую Марьяну Федоровну, с которой читали букварь и сажали цветы.

«…А Иннокентий Владимирович перестал наконец-то ходить. Митя что-нибудь ему сказал… Странный Митя, прилетел тогда, как сумасшедший… Это просто дружеское расположение: от кого-то что-то услышал Митя, зашел дать совет. По старому знакомству. А какие мы знакомые? Столько лет врозь, ничего друг о друге толком не знаем — а он все-таки пришел дать совет, а я хочу, чтобы он пришел еще…

Приди, Митя, еще».

Алчен человек. Удивительно, сколько всякой всячины надо ему для счастья.

Иннокентий Владимирович готовится расстаться с «Ясным берегом».

После того разговора с Коростелевым он пришел домой в расстроенных чувствах. Сначала среди чувств преобладало здоровое возмущение. Он строил планы борьбы и мести. Завтра же он подаст в партбюро заявление: «Прошу воздействовать на директора, допустившего неслыханную выходку» — даже «безобразную выходку» — даже «хулиганскую выходку». Каково-то будет Коростелеву объясняться, ведь года нет, как он получил партийное взыскание, а теперь новое дело — травля беспартийного специалиста.

И завтра же он, Иконников, пойдет к Марьяне и потребует, чтобы ноги Коростелева не было в доме.

Писать ли Данилову? Пусть знает, как тут сложились взаимоотношения. Нет, лучше вот как сделать: написать письмо старшему зоотехнику треста совершенно частное письмо, в тоне грустном и лирическом, — что устал сверх меры, многолетняя напряженная работа сказывается на здоровье, что-то с сердцем, что-то с нервами, а тут еще, между нами, со стороны директора непристойные и дикие выпады… Старший зоотехник треста пойдет с этим письмом к Данилову, так будет гораздо лучше: и цель достигнута, и вроде не жаловался, только вскользь упомянул в частном письме.

А вдруг Коростелев возьмет и от всего отопрется? Свидетелей нет, вполне можно отпереться.

С работы Коростелева все равно не снимут, успел себя зарекомендовать, несмотря на историю с Аспазией. Будут их мирить, предложат сработаться.

«Жизни не будет, — подумал Иконников, — он обозлится и начнет меня всячески топить и подводить под монастырь, что называется, и в конце концов подведет».

«При таких отношениях работать невозможно, — думал он в середине ночи. — Не разумнее ли, не поднимая шума, воспользоваться тем предложением Петра Иваныча и Ивана Петровича и попытаться перейти в облзо?»

Эта перспектива показалась вдруг ему очень привлекательной: наказать совхоз своим уходом, ускользнуть от мстительных интриг Коростелева, а попутно — развязаться с брачными делами.

«Уеду за двести километров и сразу отрезвлюсь. Зачем мне жениться? Ну, зачем? Еще предложения не сделал, а уже скандалы и неприятности, что же дальше будет?»

И вместо заявлений и жалоб Иконников сел писать письмо своему знакомому в облзо — письмо, с которого началась обширная ведомственная переписка об отпуске выдающегося специалиста Иконникова из совхоза «Ясный берег» и о переводе его в областной земельный аппарат, где его опыт и способности могут быть использованы в надлежащих масштабах.

— Правильная вещь, — сказал Коростелев Бекишеву. — Это он придумал гениально, честное слово! Я бы на месте Данилова его не удерживал и минуты: в облзо аппарат большой, должностей много, найдется нашему кабинетчику штатное сидячее местечко — просиживай стул в полное свое удовольствие. Будет статистиком, и, кроме учета, с него ничего не спросится — и от него польза, и ему хорошо, так? А мы человека найдем, Бекишев, не сомневайтесь, пусть не с таким стажем, да помоторнее, подходящего — живого человека, Бекишев, найдем!

— Ну, — сказал Бекишев Нюше, — и что дальше?

Она притворилась, что не понимает:

— Вы про что именно, товарищ Бекишев?

Он смотрел на нее любопытными глазами и молчал. Занятная девушка. Подняла тоненькие брови, лицо невинное и серьезное, а ведь прекрасно знает, что он имеет в виду. Кокетка. Уверенности набралась… В работе неутомима. Большое будущее у нее. Сколько раз он это видел: живет-живет человек незаметно, будто особенного от него и проку нет, и вдруг сверкнет и удивит. Наши люди — они такие.

— Учиться вам надо, вот что, — сказал Бекишев.

— Учиться? — повторила Нюша. — Вы считаете?

— А вы сами разве не считаете? Мне комсорг говорила — у вас целый план.

Они стояли во дворе. Подняв брови, задумчиво улыбаясь, она водила по земле хворостинкой. Пусть поманежится около нее парторг товарищ Бекишев. Пусть поуговаривает.

— Я думаю так, — сказал Бекишев. — Нет вам смысла возвращаться в школу. В области есть краткосрочные курсы по подготовке в техникум. За лето пройдете курсы и сразу в студенты. Через три года — зоотехник. Чем плохо?

— Да, конечно, не плохо, — протяжно-тоненько сказала Нюша. — Но только я еще не знаю. Может быть, я еще надумаю в ветеринарный. И потом, могут быть планы личной жизни, как вы считаете?

— Замуж, что ли, собрались?

— Все может быть, — сказала Нюша и белыми зубами откусила кончик хворостинки.

— Слушайте, не стоит, — сказал Бекишев огорченно. — Доучитесь сперва. Рано вам еще.

— А если чувство с одной и с другой стороны?

— Чувство никуда не денется.

— А если условие есть?

— Подождет!

— Подождет?

— А не подождет — куда же он после этого, Нюша, годится?

— Вот вы какого мнения. Вы, значит, верите в вечное чувство?

— Верю! — серьезно сказал Бекишев. — И верю в то, что вы очень стоящий человек и вам учиться нужно. Да вам и самой хочется. Чего ради вам отказываться от образования?

Она подняла глаза и смотрела мимо его плеча, в зеленеющие, солнечные, весенние дали.

— Думайте скорей и пишите заявление!

— Без меня Стрелка снизит удои. Никто за ней не будет ухаживать так, как я.

— Уж это просто обидно слушать. Я вам слово даю, что за Стрелкой будет тот уход, к которому она привыкла.