Том 9. Три страны света - Николай Некрасов

— Ну, мне все равно! А вот, знаешь ли, что я тебе скажу? ты лучше достань мне денег,

— Хорошо, только проценты те же.

— Помилуй, брат, это чистое воровство, грабительство! — запальчиво возразил молодой человек.

— Как угодно! — равнодушно отвечал горбун.

— Ну, так и быть, обрабатывай!

И молодой человек пошел прочь, но тотчас же обернулся к горбуну и крикнул:

— Ты мне адрес ее принеси!

— Я уж вам сказал, — с бешенством отвечал горбун, — что она не такая… — Как ты глуп сегодня с своей недоступной красавицей!

Они разошлись.

Прибежав домой, Полинька собрала письма горбуна, зажгла свечу и начала их жечь. Пламя быстро охватило тонкие листки; Полинька с отвращением кинула их и, сердито затоптав черный пепел, по которому бегали огненные искры, гордо подняла голову, как будто победив своего врага.

С того дня она не решалась выходить со двора одна. Время шло, а новых писем от горбуна не было, и Полинька уже начинала думать, что он забыл о ней, как вдруг опять принесли письмо. Обманутая адресом, надписанным незнакомой рукой, она распечатала и прочла его. Оно состояло из нескольких строк:

«Близкие вам люди находятся в очень затруднительном положении. Вы, верно, догадываетесь, кто? Срок по заемному письму в очень значительную сумму окончился. Если вы принимаете участие в них, то доставьте мне случай вас видеть. При свидании вы узнаете все в подробности. Ваш и пр.

Борис Добротин.»

Полинька испугалась и хотела тотчас бежать к Надежде Сергеевне, но страх встретиться с горбуном остановил ее; она решилась подождать башмачника, которого не было дома, и просить его проводить ее. Зная хорошо жизнь Кирпичова, его беспечность, расточительность, она не могла не поверить письму горбуна, и беспокойство ее с каждой минутой возрастало. Она уже решилась было писать к горбуну, чтоб он пришел к ней, но одумалась. Дождь, шедший весь день, к вечеру полил сильней. Полинька прислушивалась к его однообразному шуму, к унылому вою ветра, и волнение ее усиливалось. А башмачника все нет! Она не знала, что делать.

Вошла хозяйка и подала записку: Надежда Сергеевна просила Полиньку приехать тотчас же к ней. Это окончательно убедило ее, что горбун прав.

— Возьмите мне извозчика, — сказала Полинька хозяйке, спеша одеться.

— На что вам извозчика? ведь карета за вами прислана.

— Неужели? — радостно вскрикнула Полинька, но тотчас же прибавила печально: — Боже мой! не случилось ли чего?

— Ишь, дождь как льет, точно из ведра! — заметила хозяйка, протирая запотевшее стекло.

— Потрудитесь запереть мою комнату, а ключ положите на вторую ступеньку; я, может, поздно приеду, — торопливо сказала Полинька и вышла.

Проводив ее глазами, хозяйка начала все обнюхивать и рассматривать.

— Поздно приду! — ворчала она. — Добрые люди уж спать теперь ложатся, а она в гости едет.

Полинька вышла за калитку. На улице было темно и сыро.

— Сюда, барыня, сюда! — крикнул извозчик, открывая дверцы кареты.

— Кто тебя прислал?

— Кто? — запинаясь, повторил извозчик. — Да кирпичовский артельщик нанимал.

— А! ну, так скорее, скорее!

И Полинька кинулась в карету, горя нетерпением видеть Надежду Сергеевну.

Извозчик лениво захлопнул дверцу; четвероместная карета медленно двинулась. Сырой и душный воздух, скопившийся в ней, неприятно подействовал на Полиньку. Унылый вой ветра теперь еще яснее слышался ей, а дождь громко барабанил в крышу кареты и неистово стучал в стекла, будто негодуя, зачем их не отворят. Мысли Полиньки были печальны: положение Кирпичовой представлялось ей в мрачных красках. Она жалась в угол кареты и плотнее куталась в свой бурнус.

Вдруг в карете послышался легкий шорох.

Сильный страх охватил Полиньку. Она прислушивалась, с усилием всматривалась, — наконец стала храбриться, старалась отвлечь свое внимание, даже начала тихонько петь; но карету сильно тряхнуло, и что-то живое зашевелилось в ней.

Полинька с ужасом кинулась к окну, отворила его и закричала извозчику:

— Стой!!

Но слабый голос ее был заглушен воем ветра и стуком колес. Дождь хлестал ей в лицо, ветер срывал с нее шляпку… Полинька отшатнулась в глубину кареты и снова тот же шорох явственнее прежнего послышался ей.

Ни жива ни мертва, села она на свое место, и кровь хлынула ей в голову, сердце замерло: против нее в темноте сверкали два глаза, неподвижно устремленные на нее.

В одну минуту в уме испуганной девушки мелькнула тысяча предположений. Не вор ли? но что за мысль забраться в карету? и что у нее взять? разве один бурнус?.. «Что же это такое?» — в ужасе спрашивала себя Полинька, не сводя глаз с угла кареты, где продолжали сверкать неподвижно устремленные на нее глаза.

Или это призрак, порожденный ее расстроенным воображением?

Страх всё сильней овладевал ею, и, наконец, она бросилась к дверце кареты и торопилась открыть ее; но дрожащие руки плохо повиновались ей, силы изменяли…

Карета быстро катилась по мостовой с страшным стуком, блестящие глаза стали все ближе и ближе подвигаться к Полиньке.

— Кто тут? кто тут? — закричала она диким голосом.

Ответа не было. Полинька кинулась к другой дверце и пыталась отворить ее. Все было напрасно: ручка вертелась, а дверца не уступала, как будто была заколочена.

— Боже мой! боже мой! — в отчаянии повторяла Полинька и, закрыв лицо руками, заплакала. Глухие рыдания раздавались в карете.

И вдруг тихий, дрожащий голос спросил:

— О чем вы плачете?

— Борис Антоныч! — вскрикнула Полинька. Она не ошиблась: то был действительно горбун.

— О чем вы так горько плачете? — более твердым голосом повторил он. — Зачем вы здесь? — в ужасе спросила Полинька.

— Мне нужно вас видеть! Отчего вы мне не отвечали на мою сегодняшнюю записку? — строго спросил горбун, приближаясь к Полиньке.

— Выпустите меня ради бога, выпустите! — отчаянно кричала она, мешаясь в карете.

— Одно слово! — умоляющим голосом сказал горбун.

— Я не хочу вас слушать, выпустите меня! — продолжала кричать Полинька, зажимая себе уши.

— Палагея Ивановна, неужели…

Горбун не успел договорить своей мысли, как Полинька кинулись к окну и, высунувшись из него, кричала:

— Стой! спасите, спасите!

— Палагея Ивановна! что вы делаете? успокойтесь!

И горбун с силою оттащил ее от окна, потом пошарил в углу кареты, и в ту же минуту карета остановилась.

Горбун отворил дверцы и, отбросив подножку, сошел вниз, но на последней ступеньке остановился и, повернувшись к Полиньке, сказал:

— Я вижу, что вы решились меня убить своим безрассудным поведением. Вы мне не даете слова сказать вам в мое оправдание. Но вы теперь ошиблись. Я употребил средство даже неприличное в мои лета: я спрятался, в карете… не затем, чтоб оправдываться… я хотел с вами говорить о деле очень важном, где наши отношения были бы совершенно в стороне. И вы жестоко меня обидели… Вы меня выгнали, Палагея Ивановна! смотрите, не раскайтесь!

Горбун спрыгнул и стал проворно захлопывать ступеньки.

Полинька испугалась. Голос горбуна звучал такой искренностью… и он сам так покорен… между тем, что же будет с Надеждой Сергеевной?

И бедная девушка машинально произнесла:

— Борис Антоныч!

Как ни был слаб ее голос, горбун расслышал его; в одну, секунду он очутился опять в карете против Полиньки и спросил ее:

— Что вам угодно?

Но быстрота, с какою вскочил он в карету, поразила Полиньку, и в новом испуге она отвечала:

— Я вас не звала!

Горбун заскрежетал зубами и, быстро выпрыгнув из кареты, угрожающим голосом сказал:

— Прощайте… может быть, навсегда!

Потом он засмеялся по-своему — тихим ироническим смехом, с силой захлопнул дверцу кареты и дико закричал кучеру:

— Эй, вези, куда приказано!

Горбун не выходил у Полиньки из головы. Его большие сверкающие глаза, голос, которым он прощался с ней, быстрота движений, странная в такие лета, — все так поразило ее, что она не могла ни о чем больше думать…

Уж не один, а тысячи горбунов сидели в карете: их глаза были устремлены на нее, и скрежет зубов заполнял карету. Полинька чувствовала, что в голове у ней все вертится; горбуны тоже завертелись… Полинька закрыла глаза и прислонила головку к углу кареты. Она не помнила, долго ли оставалась в таком положении… ветер вдруг пахнул ей в лицо, и знакомый голос произнес так проворно, как только могут говорить одни сидельцы Щукина двора, зазывая прохожих в лавки:

— Пожалуйте-с!

Узнав кирпичовского артельщика, обрадованная Полинька чуть не кинулась ему на шею.

— Здесь? — торопливо спросила она.

— Здесь, пожалуйте-с! — отвечал артельщик и, пропустив Полиньку в калитку, закричал извозчику: — Пошел!